Мы с сестрой родились и жили скромно, научившись находить радость в нематериальных вещах. Но даже я признавала, что жизнь в таком месте приносила неприкрытую, непрошеную радость. Это место казалось воздушным, красивым и романтичным.

Как и сама Эмилия.

Я медленно наклонила голову в сторону, стараясь запомнить обстановку. Еще несколько месяцев назад Милли и Вишес делили с моими родителями роскошный дуплекс в Лос-Анджелесе. А когда сестра с будущим мужем решили поселиться у гавани в пригороде Тодос-Сантоса и купили эту виллу, родители захотели жить поближе к старшей дочери и заняли комнату здесь. Хотя это сложно назвать «комната». В их распоряжении собственные гостиная, ванная комната и даже кухня. Так что вряд ли они будут часто пересекаться.

А мне нравилось жить в Нью-Йорке. С его грязью, бурлящей канализацией и в окружении незнакомых лиц. И нравилась моя независимость — я нуждалась в ней, как в воздухе, потому что прекрасно знала, какой удушающей бывала жизнь с родителями, — но, что скрывать, ощущала сейчас себя так, словно мне воткнули черный кинжал в сердце.

— Вот ты где! — прокричала сестра, и я тут же развернулась к ней на каблуках.

Прислонившись к подголовнику дивана, я широко улыбнулась ей.

Милли выглядела по-другому. В хорошем смысле.

Она слегка поправилась, исчезли мешки под глазами, а ее розово-фиолетовые волосы стали гладкими и сияющими от корней до самых кончиков. На ней было белое платье А-силуэта с красными вишнями, которое в сочетании с синими босоножками с тонкими ремешками смотрелось бы нелепо на любом другом, кроме Эмилии ЛеБлан.

— Ох, Рози, — воскликнула она и слегка покачнулась, когда я бросилась к ней и сжала в объятиях. — Мне тебя так не хватало, словно я лишилась руки. Можешь себе это представить?

Она отстранилась и, обхватив мое лицо ладонями, посмотрела на меня. Ее огромное кольцо с редким розовым бриллиантом в двадцать один карат сверкнуло на солнце, на мгновение ослепив меня.

Мне следовало бы завидовать ей.

Ее помолвке, дому, жениху и близкому общению с родителями. Что у нее крепкое здоровье, да и вообще жизнь бьет ключом, пока моя еле теплится.

Но на самом деле мне неважно, насколько шикарна ее итальянская вилла. Милли это заслужила. И да, я вполне могла представить, что ей меня так сильно не хватало, словно она лишилась руки. Потому что мне ее не хватало словно воздуха. Я не представляла жизнь без этой чертовки с момента появления из утробы матери. Ей удавалось так заботиться обо мне, что я не чувствовала себя обузой, чего никогда не получалось у мамы.

Сжав мои плечи, Милли улыбнулась и внимательно посмотрела на меня.

— Ты выглядишь слишком хорошо, — сморщив нос, пожаловалась я. — Ненавижу, когда ты так сильно задираешь планку. А ты всегда это делаешь.

Она ущипнула меня за плечо и засмеялась.

— Где твой парень? Я думала, он приедет с тобой.

По какой-то неведомой причине, я тут же вспомнила про Дина, отчего щеки покраснели. А ведь Милли спрашивала про Даррена. Я же так и не призналась семье, что мы расстались. Милли хватало забот по планированию свадьбы, так что мне не хотелось добавлять к ним беспокойство из-за моего разрыва с парнем. Я хотела рассказать все сегодня вечером, но готова была ухватиться за любую возможность, чтобы отсрочить неизбежное. Да я бы даже согласилась лечить зубы у автомеханика, чем сообщить эту новость родителям.

— Мне хотелось провести немного времени со своей семьей. Без лишних глаз, — нацепив на лицо улыбку, сказала я.

Но, судя по медленно ползущей вверх брови, Милли догадывалась о моем обмане.

— Мне все еще не верится, что у тебя появился парень, — пригладив мои светло-каштановые волосы, заявила она. — Казалось, ты никогда не успокоишься.

— Ну, я старею. Двадцать восемь для больных муковисцидозом, как шестьдесят пять для обычного человека. — Я пожала плечами. — Давай поговорим об этом за ужином.

А уже там я разобью ваши сердца, рассказав, что Даррена теперь нет даже на горизонте.

Фыркнув, она подтолкнула меня к коридору.

— Мама ждет тебя. Она на кухне, готовит запеканку.

Мое любимое блюдо. От осознания, что мама помнит об этом, меня окутало тепло.

Родители совершенно по-разному относились ко мне и к Милли. Они уважали, восхищались и советовались с сестрой, а со мной нянчились, душили заботой и обращались как с треснутым яйцом, которое грозило разломиться в любую секунду. Правда, папа относился ко мне в триллион раз лучше мамы. Он восхищался моей язвительностью и радовался, что мне удалось обрести независимость в Нью-Йорке. Маму же больше волновало мое здоровье, поэтому она плохо знала меня как личность. Со мной она вела себя как мама-медведица, которая защищает своего ребенка, но даже не пытается узнать его.

Для нее я символизировала образ больного ребенка, хулиганки и хитрой бестии. Глупой девчонки, которая рисковала своей жизнью ради работы в дурацком кафе в Нью-Йорке, вместо того чтобы жить под ее крылом. Девушки, которая так и не нашла хорошего парня.

Потому что Вишес такой милый мальчик.

Это стало еще одной причиной, почему я до сих пор не рассказала о расставании с Дарреном. Ведь считая, что я встречаюсь с врачом, они не так сильно доставали меня после переезда Милли в Лос-Анджелес. И за это следовало благодарить очарование Даррена. Ведь только из-за него — хоть он и не осознавал этого — родители не доставали меня просьбами вернуться в Калифорнию, чтобы жить у них под боком в безопасном пузыре, как грустный интроверт.

Но меня не интересовала такая жизнь. Я обожала музыку, готовила отвратительный кофе, читала журнал Vice, поднимала настроение встревоженным матерям, которые тряслись над своими недоношенными детьми, и любила погудеть на хорошей вечеринке. Я была личностью. Со своим характером и мыслями.

Но в Тодос-Сантосе я никогда не чувствовала себя так.

— А где папа? — Я взъерошила волосы Милли, пока мы шли на кухню.

— Поехал в центр с Виком. — Она подтолкнула меня вперед. В воздухе витал аппетитный аромат овощей, корицы и сочного мяса. — Я попросила их купить кое-что в аптеке. Они вернутся через несколько минут.

Стоило переступить порог кухни, как я вспомнила, почему собрала вещи и переехала на другой конец страны, как только окончила школу. Мама обняла меня, похлопала по щекам и спросила, когда появится Даррен. Отчего я почувствовала себя утешительным призом.

Я открыла рот, чтобы тут же все выложить начистоту, но мама перебила меня, не давая вставить и слова, заявив, как она счастлива и гордится тем, что я «наконец-то нашла респектабельного мужчину, с которым угомонюсь».

«Ну же, продолжай, — хотелось выкрикнуть мне. — Скажи, что мне повезло найти мужчину, который готов многим пожертвовать ради больной девушки».

— Наверное, он очень занят. Надеюсь, ты не доставляешь ему лишних хлопот, Рози. Я рада, что он вообще приедет. — Мама потрепала меня по щеке.

Ее тяжелая грудь поднималась и опускалась в такт дыханию. Мама была полноватой, с густыми каштановыми волосами и большими голубыми глазами. И сколько я себя помнила, ее гладкую кожу покрывал тонкий слой пота. Но мне нравилось, как он прилипал ко мне, когда я обнимала ее.

— Ну… — Я слегка покашляла, желая покончить с этим. Сорвать как пластырь. — На самом деле…

— Не могу дождаться встречи с этим парнем. Я даже купила по этому поводу новое платье. Первое впечатление очень важно. И у меня хорошее предчувствие насчет него, Рози. — Она помахала пальцем у меня перед лицом. — Вы уже несколько месяцев живете вместе, и он знает о…

Я прекрасно понимала, что она имела в виду. С тех пор как я рассказала семье об этом год назад, незадолго до отъезда Милли, они начали относиться ко мне как к старой, страдающей артритом и постоянно писающейся собаке.

Даррен собирался приехать на свадьбу. Он думал, что к тому времени все решится и мы расскажем моим родителям, что наша очередь на подходе.

Но он ошибался.

А раз мама купила новое платье для встречи с ним, она пребывала в полнейшем восторге. Ведь в своих привычных нарядах она бы точно не составила конкуренцию Кэрри Брэдшоу. Так что я не стала развеивать ее блаженное неведение и приберегла потрясающую новость до тех пор, пока не высплюсь и не приду в себя после смены часовых поясов.

Пожив в Нью-Йорке, я сама решала какой именно информацией делиться с семьей. Хорошо, что родители с сестрой никак не могли узнать, что я рассталась со своим парнем. Им просто некому это сказать.

Кроме Дина Коула.

Я сделала мысленную пометку написать Дину, чтобы он держал рот на замке.

— Рози, как дела на работе? — спросила мама и, натянув варежки-прихватки в цветочек, полезла вытаскивать запеканку из духовки.

Запах говядины, лука и жирной яичной лапши поплыл по комнате и забрался мне в нос, отчего желудок призывно заурчал. Милли облизнула губы, глядя на блюдо так, словно на его месте стоял Джейми Дорнан. Вообще ей не очень нравились запеканки, но, возможно, она поняла, как сильно ошибалась, потому что мамины запеканки можно было приравнять к восьмому чуду света. Но только я собралась ответить на вопрос, как мама прервала меня.

Опять.

— Милая моя, ты проголодалась? Садись. Я положу тебе кусочек.

И она похлопала Милли по спине. Я закрыла рот, ожидая, пока она задаст свой вопрос еще раз. Но, видимо, мама плевать хотела на мою работу.

Скрестив руки на груди, я молча наблюдала, как она пронеслась от одного стола к другому, чтобы поставить тарелку перед Милли. Шарлин ЛеБлан была южанкой старой закалки, до мозга костей. И забота об окружающих, особенно о своих детях, пропитала всю ее суть и стала такой же частью, как кровь, бежавшая по ее венам. Но сейчас в этом виделось что-то еще. То, с какой поспешностью мама принялась кормить Милли, навевало мысли, будто сестра не способна сделать это самостоятельно или растеряла все свои зубы.

— Рози? Тебе положить немного? — оглянувшись через плечо, спросила мама, пока открывала холодильник и доставала кувшин со своим фирменным домашним чаем со льдом.

Кусочки персика лениво плавали под горлышком, и при виде них во рту тут же образовалась слюна. Мне хотелось и запеканки и чаю, но к своему удивлению, я ответила:

— Нет, спасибо.

Мама повернулась к Милли и заботливо убрала светло-пурпурные волосы с ее лба.

— Как тебе запеканка? Это же твое любимое блюдо.

Милли кивнула и отправила в рот еще один кусок, а меня просто распирало изнутри.

— На самом деле, — я открыла холодильник, стараясь чувствовать себя как дома, хотя мама даже не пыталась показать, насколько мой приезд желанен, — любимое блюдо Милли — твои сэндвичи с тушеной свининой. А запеканка с лапшой и говядиной — мое любимое блюдо.

Я вытащила бутылку пива с полки одной из дверей. Конечно же холодильник оказался двухстворчатым и таким же просторным, как наша с Милли квартира в Саннисайде. Открутив крышку, я сделал глоток. Да, время для алкоголя еще не наступило, но где-то во вселенной уже перевалило за пять часов вечера. И мне отчаянно хотелось находиться именно там.

Сестра с мамой уставились на меня с нескрываемым удивлением. Милли сидела с открытым ртом, из которого виднелась непрожеванная еда… Мне хотелось, чтобы она запила ее чаем со льдом, который я так любила — а вот ей больше нравилась кока-кола, — чтобы из ее глаз исчезло замешательство, мелькавшее в них сейчас.

— Простите. — Я поднесла бутылку к губам и взмахнула рукой, прося не обращать на меня внимания. — Это все из-за долгого перелета в компании Дина Коула. Кажется, мы собрали все воздушные ямы в мире. Так что я, пожалуй, утащу свою кислую мину наверх, если вы не возражаете.

Конец ознакомительного фрагмента