Аларих был внизу, она видела его пшеничную голову. Его голос ей не понравился. Вскоре она поняла, почему: он звучал не нудно, как обычно на уроке, учитель не бубнил, а тихо и уверенно что-то говорил двоим мужчинам.

— Она может быть где угодно, буквально у нас под носом. Скорее всего, за городом, в лесу.

— Почему именно в лесу? — спросил один из мужчин. Елена узнала голос и лысину. Это был мистер Ньюкасл, директор колледжа.

— А вы вспомните — две предыдущие жертвы нашли около леса, — вмешался второй.

Похоже, это был доктор Файнберг. Интересно, что он здесь делает? И что, в конце концов, она здесь делает?!

— Тут что-то большее, — двое мужчин слушали Алариха внимательно и уважительно. — Это как-то связано с лесом. У них там, наверное, убежище, место, где они могут уйти под землю, если их раскроют. Если оно там есть, я его найду.

— Вы уверены? — спросил мистер Файнберг.

— Абсолютно.

— И вы думаете, Елена там? — не унимался директор. — И она там останется? Или вернется в город?

— Я не знаю, — Аларих смерил шагами комнату, взял с кофейного столика какую-то книгу и рассеянно провел по ней пальцем. — Лучший способ это выяснить — понаблюдать за ее друзьями, Бонни Маккалог и той брюнеткой, Мередит. Скорее всего, они будут первые, кому она покажется. Так обычно бывает.

— А что будет после того, как мы ее выследим?

— А вот это уже предоставьте мне, — тихо и мрачно бросил Аларих. Он закрыл книгу и бухнул ею об стол.

Директор посмотрел на часы.

— Я, наверное, пойду. Служба начинается в десять, я думаю, вы оба будете присутствовать? — на пути к двери он остановился и нерешительно оглянулся. — Аларих, ты ведь об этом позаботишься? Когда я тебя позвал, все было не так плохо. Теперь я начинаю сомневаться…

— У меня получится все исправить, Брайан. Я же тебе говорил: предоставьте это мне. Вы хотите, чтобы все газетчики вас окрестили «Колледжем с привидениями», расписали про нечисть, слоняющуюся у вас по коридору, и скопище мертвяков? Вы такой репутации хотите?

Ньюкасл закусил губу и невесело покачал головой.

— Хорошо, Аларих. Но работай чисто и быстро. Увидимся в церкви.

Они с Файнбергом ушли. Аларих постоял какое-то время, тупо пялясь в пространство, потом кивнул каким-то своим мыслям и тоже вышел.

Елена тихонечко вернулась на чердак. Она не понимала, о чем сейчас говорили эти люди, и вообще чувствовала себя так, как будто потерялась в пространстве и времени. Ей нужно было знать, какой сегодня день, что с ней происходит, почему она так боится и почему так важно, чтобы ее никто не видел.

Оглядывая чердак, она не нашла ничего, что могло бы хоть как-то приблизить ее к разгадке. Там, где она спала, лежали только старый матрас, клеенка и маленький синий блокнот. Дневник! Она сразу же расстегнула его и стала просматривать. Записи кончались 17 октября, сегодняшнее число по ним определить было невозможно. Пока она пролистывала дневник, перед глазами вставали картины, которые, как жемчужины в ожерелье, складывались в воспоминания. Она, как сомнамбула, опустилась на диван и стала читать о жизни Елены Гилберт.

Закончив, она была еле жива от ужаса. В прочитанных строках было слишком много боли и тайн. Это была история девушки, чувствовавшей себя чужой в родном городе, в родной семье, которая всегда искала что-то и не могла найти. Но не это было причиной леденящей паники, которая разом лишила ее сил. Не поэтому ей казалось, что она падает в пропасть. Причиной паники было то, что она вспомнила.

Она вспомнила все. Мост, огромную толщу воды. Ужас, когда в легких кончился воздух и нечем стало дышать. Страшную боль. Последнюю секунду, когда боль закончилась, и мир перестал существовать.

Стефан, Стефан, как же я тогда испугалась, подумала она. Тот же страх жил в ней и сейчас. Как она могла поступить с ним так в лесу? Как она могла забыть, кем он для нее был? Какая муха ее укусила?

В глубине души она понимала, какая. Человек вообще-то не может утонуть, а потом так запросто ожить. Она медленно подошла к окну, закрытому ставнями, и посмотрелась в него, как в зеркало.

Отражение не было похоже на то, которое она видела во сне про коридор из живых зеркал. Ничего жестокого в ее лице не было, однако оно слегка отличалось от того, к которому она привыкла. Оно было очень бледным, в глазах была странная пустота. Елена потрогала горло с обеих сторон, в тех местах, где ее укусили Стефан и Дамон. Достаточно ли этих укусов, и достаточно ли их крови она выпила? Наверняка да. Теперь ей до конца жизни, до конца ее существования придется питаться, как Стефан. Ей придется…

Она рухнула навзничь, прижавшись лбом к деревянному полу.

Не может быть, пожалуйста, не могу, не могу…

Она никогда не была особенно верующей, но теперь из глубины души поднималась паника, каждая клеточка тела молила о помощи.

Пожалуйста, прошу, умоляю, Господи, помоги мне, прошу, помоги, пожалуйста…

Она не просила о чем-то конкретном — не могла собраться с мыслями, просто просила помощи. Через какое-то время она поднялась.

Ее бледное лицо было печально и красиво, как тонкий фарфор, светящийся изнутри. Под глазами лежали тени, но во взгляде появилась решимость.

Нужно было найти Стефана. Если ей можно как-то помочь, то именно он знает, как. А если нет… ну что ж, тогда он нужен ей еще сильнее. Он — единственное существо, с которым она хочет быть рядом.

Елена аккуратно прикрыла дверь на чердак и спустилась вниз. Аларих Зальцман не должен знать о ее убежище.

На стене висел календарь. Все числа до 4-го декабря были вычеркнуты. С субботнего вечера прошло четверо суток. Именно столько она проспала.

Открыв входную дверь, она шарахнулась от дневного света. Было больно. Даже несмотря на то, что небо заволокли тучи, наружу все равно не хотелось. Свет резал глаза. Елене пришлось заставить себя выйти из дома, и тут ее настигла еще и боязнь открытых пространств. Она кралась вдоль заборов, ближе к деревьям, готовая в случае опасности спрятаться в тени. Она сама чувствовала себя тенью. Иди привидением в саване. Встреться ей кто-нибудь сейчас — точно испугался бы.

Впрочем, волнения оказались напрасными. На улицах никого не было, городок словно вымер. Дома, мимо которых она шла, казались заброшенными, дворики — пустынными, даже магазинчики были закрыты. В машинах, припаркованных на улице, тоже никто не сидел.

И вдруг она резко замерла. В пасмурном свете резко белела колокольня церкви. Елена задрожала всем телом и прижалась к ее стене. Эту церковь она знала с детства, крест на ней она видела тысячу раз, но сейчас он казался ей хищным зверем в клетке, который может вырваться и напасть. Она уперлась рукой в стену и попыталась дотронуться до страшного символа.

Когда пальцы коснулись основания креста, из ее глаз брызнули слезы и резко запершило в горле. Она заставила себя провести рукой вдоль вертикальной перекладины, потом резко отпрянула и расплакалась.

Я — не зло. Я делала вещи, которые делать не следовало. Я слишком много думала о себе. Я никогда не благодарила Бонни и Мередит за все их добро. Я не уделяла внимания Маргарет и грубила тете Джудит. Но я — не зло. Я не проклята.

Когда перед глазами прояснилось, она оглядела строение. Мистер Ньюкасл что-то говорил про церковь, интересно, про эту?

Она обошла парадное крыльцо, проскользнула по лесенке, ведущей на хоры.

Теперь она поняла, почему в городе было так пустынно. Церковь была битком набита, некоторым людям даже пришлось стоять в проходах. Все лица были знакомые — старшеклассники, соседи, друзья тети Джудит. Она сама тоже была здесь, в том самом черном платье, которое надевала на похороны Елениных родителей.

Девушка схватилась за перила. До этого момента она не вслушивалась в нудный голос преподобного Бетеа, но теперь до нее дошел смысл слов.

— Мы все скорбим о ней, она была необыкновенным человеком…

То, что происходило дальше, Елена наблюдала с отстраненностью театрального зрителя, хотя это касалось ее непосредственно.

Мистер Карсон, отец Сью, поднялся за кафедру и начал говорить о ней. Карсоны знали ее с рождения, и он рассказывал про то, как они со Сью играли у них во дворе летом, потом про то, в какую милую и красивую девушку Елена превратилась. Тут у мистера Карсона задрожал голос, он замолчал и сдернул с носа очки.

Поднялась Сью Карсон. Они с Еленой дружили в начальной школе, а теперь просто приятельствовали. Сью была одной из тех, кто поддерживал Елену, когда Стефана хотели обвинить в убийстве мистера Таннера. Теперь Сью плакала так, как будто потеряла родную сестру.

— После Хэллоуина многие обращались с Еленой плохо, — рассказывала она, вытирая слезы, — я знаю, ей было больно. Елена была сильной. Она никогда не шла на поводу у большинства, и я ее очень за это уважала… — В голосе послышались рыдания. — Когда она претендовала на титул Снежной королевы, я очень хотела выиграть, но я знала, что не выиграю, но это ничего страшного, потому что если у школы имени Роберта И. Ли и была когда-то королева, то это — Елена. Она всегда теперь ей будет, потому что мы будем помнить ее такой. И еще я думаю, что все девочки, которые будут учиться в нашей школе годы спустя, будут помнить ее и помнить, как она умела отстаивать свое мнение и бороться за свою правду…

В этот раз Сью не смогла сдержать рыдания, ее посадили на место.

Старшеклассницы, даже отъявленные оторвы и стукачки, плакали и ломали руки. Те, кто ненавидел ее при жизни, теперь рыдали. Словно неожиданно полюбили больше жизни.

Мальчики тоже плакали. Елена прижалась к перилам. Она не могла оторваться от этого зрелища, хотя оно было одним из самых ужасных в ее жизни.

Встала Френсис Дисетур, еще более бледная, чем обычно.

— Она была необычно добра ко мне… она разрешила мне обедать с собой… — сказала она хрипло.

Бред, подумала Елена. Я с тобой любезничала только потому, что мне нужна была информация о Стефане. Так она думала обо всех, кто выходил говорить, потому что никто не мог найти слова, способные растопить ее сердце.

— Я всегда восхищалась ею…

— Она была примером для подражания…

— Одна из моих любимых учениц…

Елена вся подобралась, когда встала Мередит. Она не знала, сможет ли это выдержать. Но темненькая девушка была одной из тех немногих, кто не плакал, хотя лицо у нее было очень грустным и напоминало выражение лица статуи Онории Фелл.

— Когда я думаю про Елену, я вспоминаю, как нам было хорошо вместе, — она говорила тихо и, как обычно, держала себя в руках. — Елена всегда что-нибудь придумывала, она могла превратить самое нудное занятие в веселое. Я никогда ей об этом не говорила, а жаль. Я бы хотела сказать ей об этом. Если бы Елена могла меня сейчас слышать, — Мередит оглядела церковь и глубоко вдохнула, чтобы успокоиться, — если бы она могла меня слышать, я бы сказала ей, как много значило для меня наше общение, и как мне их не хватает — наших вечеров по четвергам, когда мы сидели в ее комнате, готовясь к занятиям. Я бы хотела посидеть с ней еще раз, — Мередит еще раз глубоко вдохнула и покачала головой, — но я знаю, что такого больше никогда не будет, и от этого очень больно.

Еленину жалость как рукой сняло, наоборот, ее взбесило то, что Мередит несла какую-то чушь.

Вообще-то мы готовились к занятиям не по четвергам, а по средам, и не в моей комнате, а в твоей, и это было совсем не весело, а в конце концов нам обеим вообще осточертело!

Вдруг у нее бешено заколотилось сердце. Маска, которую надела на себя Мередит, была предназначена для того, чтобы скрыть внутреннее напряжение. Мередит пыталась что-то передать именно ей и ждала, что Елена поймет. А значит, она ждала, что Елена ее как минимум услышит.

Мередит знала. Неужели Стефан ей сказал? Елена окинула взглядом ряды сидящих, понимая, что Стефана среди них не было. И Мэтта тоже. Нет, не похоже, что Стефан рассказал все Мередит. Неужели Мередит придумала бы такой хитроумный способ передать ей сообщение, если бы знала что-то? Потом Елена вспомнила, как на нее смотрела Мередит в ту ночь, когда они спасли Стефана из колодца, когда Елена попросила оставить их одних. Она вспомнила, как ее изучали цепкие черные глаза, впервые за несколько месяцев, и как Мередит становилась тихой и задумчивой, когда у Елены возникали какие-нибудь странные просьбы.

Мередит тогда догадалась. Вопрос был в том, насколько ее догадки были близки к истине.

На кафедру, заливаясь слезами, поднималась Бонни. Это было неожиданно: если Мередит знала, почему она не сказала ей? Возможно, у Мередит не было доказательств, и она не хотела обнадеживать подругу.

Речь Бонни была настолько же эмоциональной, насколько собранной была речь Мередит. Она постоянно замолкала и вытирала глаза. В конце концов, преподобный Бетеа не выдержал и дал ей платок.

Бонни поблагодарила, вытерла слезы и запрокинула голову, чтобы успокоиться. В это время Елена увидела то, что никому другому видно не было: она увидела лицо Бонни, без единой кровинки и без единой эмоции, но не как у человека, собирающегося упасть в обморок, а… как-то очень знакомо бледное.

У Елены мурашки пробежали вдоль позвоночника. Не здесь. Господи, только не здесь.

Но процесс уже начался. Подбородок Бонни опустился, взгляд устремился под ноги. Казалось, она не видела никого вокруг. И голос был не ее.

— Никто не есть то, чем кажется. Помните. Никто не есть то, чем кажется.

Потом она застыла, глядя прямо перед собой остекленевшими глазами.

Люди стали переглядываться и тревожно шептаться.

— Помните… никто не есть то, чем кажется….

Вдруг Бонни покачнулась, преподобный Бетеа бросился к ней, а какой-то мужчина подскочил с другой стороны. Этот второй был лысым — Елена узнала мистера Ньюкасла. С другой стороны приближался Аларих Зальцман. Он добежал до Бонни как раз тогда, когда она упала в обморок. И тут Елена услышала за спиной шаги.