Точно такой же ритуал повторился на следующий день. Какое-то время я ходила кругами по комнате, делала отжимания и выпрыгивания из положения лежа, чтобы не замерзнуть, а потом в деталях планировала побег. Пластиковый стаканчик из-под йогурта, конечно, мне особо не поможет, но можно попробовать спрятаться за дверью, плеснуть мочой из ведра в лицо Вонючке и сбежать, пока он будет утираться. Судя по звуку шагов, он шел вниз, а потом налево, к машине, значит можно попробовать побежать направо — вот только куда? Даже если у Вонючки нет оружия, откуда мне знать, что, кроме него, тут никого нет? К тому же у меня не было обуви: кеды, которые я надела еще в Венеции, утонули в море. Если этот сарай, или как его там, находится в глуши, а судя по тишине, так оно и есть, недалеко я уйду по пересеченной местности от как минимум одного мужчины, которого предварительно искупаю в дерьме. Может, придушить Вонючку повязкой? Такой фокус я уже пробовала, но охранник точно сильнее меня, а врасплох мне его застать не удастся. К тому же в отличие от Элвина Спенсера, погибшего от удушения в моей ванне в Венеции, Вонючка явно был профессионалом.

Есть еще один вариант: встретить Вонючку голышом и предложить ему потрахаться в обмен на свободу. Зеркала у меня под рукой не было, но что-то подсказывало мне: сейчас я не очень-то похожа на жрицу любви. Хотя если ему очень хочется секса, заткнет нос или потерпит, ничего страшного, к тому же Вонючка и сам, кажется, не очень-то следил за личной гигиеной. Однако, даже если я очень расстараюсь, вряд ли он будет в таком восторге от моей дырки, что рискнет обмануть да Сильву и отпустить меня. План занимательный, но дерьмовый. Если бы да Сильва хотел меня убить, то уже сделал бы это. Кажется, он что-то говорил про работу… Значит, у меня есть что-то, что ему нужно, что-то, что я могу сделать, хотя ценность моей работы пока что измеряется только в сэндвичах и бананах.

Поскольку я всегда верила в то, что счастливой быть необязательно, а вот хорошо проводить время — это важно, я на удивление мало протестовала против своего заключения. Бояться мне было нечего, поэтому страх мне не помогал, и я просто приняла решение не чувствовать его. Часы тянулись долго, но, поскольку никаких нештатных ситуаций не возникало, я впадала в полугипнотическое состояние, которое усиливалось с каждым часом, — приятный ступор, можно даже сказать, покой. Я спала, делала упражнения, повторяла русские глаголы, а в остальное время думала о картинах. Есть много историй об узниках тюрем, которые читают вслух стихи или отрывки из Библии, чтобы не сойти с ума, я же отправлялась на воображаемые прогулки по Лондонской национальной галерее — там я впервые увидела настоящие картины. Чаще остальных я вспоминала одно полотно: «Авеню в Шантильи» Сезанна. Я видела этот пейзаж много раз, композиция в зеленых тонах, обычная лесная тропинка, перегороженная деревянной перекладиной, пыльная земля под ногами, а на заднем плане низкие белые строения и ярко-оранжевый шар то ли восходящего, то ли заходящего солнца. На первый взгляд картина излучает покой и может даже показаться безэмоциональной, но потом замечаешь, с каким озорством автор передает игру света. Кажется, что листья будто бы дрожат от твоего дыхания. Такие неподвижные и такие невероятно живые.

2

Однажды дверь открылась, и я, как всегда, послушно отошла в угол, ожидая, что Вонючка поставит на пол очередной кулинарный шедевр, но тут на пороге появился да Сильва. То ли его «каракал» выжил после наших морских приключений, то ли он целился в меня уже из нового пистолета. От звука знакомого голоса я вздрогнула.

— Можешь выйти.

После долгого пребывания в искусственном освещении цвета зимнего пейзажа показались мне яркими, как картины Кандинского, и буквально ослепили меня, пока я на ощупь пробиралась наружу: невозможно яркое сочетание зеленого и золотистого, голубого и серого ожидало меня в лучах зимнего солнца у каменистой лощины, поросшей хилыми дубками и низким кустарником. Резкий запах мирта, перегноя, сосен. Да Сильва снова был в форме, от него пахло гелем для душа и одеколоном. На фоне этого я особенно болезненно воспринимала собственный запах изо рта и немытые, жирные волосы. Вонючки поблизости не было. Да Сильва протянул мне пластиковый пакет:

— Счастливого Рождества! Иди приведи себя в порядок.

Только выйдя на свежий воздух, я поняла, как душно и затхло было в моей тюрьме, которая на поверку оказалась бараком из шлакоблоков — чем-то вроде склада, рядом с которым в углу грязного двора ржавело какое-то сельскохозяйственное оборудование. По ощущениям, мы были где-то в горах. Да Сильва не спускал меня с прицела. В пакете я обнаружила воду, влажные салфетки, зубную щетку и пасту, мыло, дезодорант и щетку для волос. Стащив с себя грязные джинсы и футболку, я начала отмываться, и мне было совершенно наплевать, смотрит ли на меня да Сильва. С волосами сейчас ничего особо сделать не получится, но вот почистить зубы и нормально помыться, пусть и холодной минералкой, — это просто чудесно!

— Не совсем то, к чему ты привыкла, — сухо добавил итальянец, протягивая мне темно-синие спортивные брюки, белую хлопковую рубашку, блестящий пуховик, нижнее белье из супермаркета и воистину жуткие лоферы из бордового кожзама. — Мне пришлось выбирать на глаз. К тому же сейчас праздники и почти все магазины закрыты, — добавил он, впрочем, без особых угрызений совести.

— Все отлично. И убери уже пушку, она не понадобится.

— Не уверен. Ты закончила? Пошли! Надевай повязку!

Он взял меня за локоть и вывел наружу, приставив заряженный пистолет прямо к моему ровно бившемуся сердцу. Удивительное существо человек, ко всему привыкает. Осторожно ступая по наклонной поверхности, я вдруг ощутила странное чувство потери, как будто я уже скучала по своей камере-одиночке. Мы остановились, да Сильва повернулся ко мне и снял повязку.

— Ого!

Мы стояли на кое-как залитой бетоном дорожке на вершине скалы. Отсюда открывался потрясающий вид на много километров: сначала крутые, поросшие густым лесом холмы, потом бескрайняя равнина и наконец яркое пятно моря, окаймленное серебристыми лентами пляжей.

— Какая красота!

До этого момента Калабрия казалась мне какой-то помойкой, но отсюда автобаны и недостроенные бетонные чудовища были не видны, а мои глаза изголодались по прекрасному.

— Я родом оттуда, — показал налево да Сильва, — из Сидерно.

— И мы поедем туда?

— Возможно. Сначала нам надо кое-куда заехать. Садись в машину, — коротко ответил он, и я снова ощутила тайный поцелуй дула пистолета в районе ребер. Он не должен заметить, что ты напугана!

— О-о-о, ничего себе! Инспектор, а мы с мигалкой поедем?

— Заткнись!

— А я бы поболтала. Мне, знаешь ли, было немного одиноко! Ты сколько дней меня взаперти продержал?

— Не трать порох. Вот, посмотри, пока едем.

Надев на меня наручники и пристегнув ремень, он дал мне телефон. Я подождала, когда машина тронется по крутой, ведущей вниз дороге и выедет на трассу, а потом кивнула в сторону лежавшего на коленях телефона. Оставив одну руку на руле, другой рукой да Сильва разблокировал экран, и я увидела фото седого мужчины. Крупный план, дырка в затылке, довольно много мозгов на воротнике, поэтому я не сразу поняла, кто это, но вот следующий снимок — лежащее ничком на столе тело и красная бархатная занавеска рядом — подтвердил мои подозрения. Тело принадлежало не кому иному, как Ивану Казбичу.

Я познакомилась с Казбичем в начале лета, когда он зашел в «Джентилески», мою галерею в Венеции, и предложил мне работу: оценку полотен из коллекции его клиента, русского коллекционера Павла Ермолова. Связь между да Сильвой и Казбичем — вот что я бесплодно искала последние несколько месяцев. Оценка коллекции оказалась лишь уловкой, на самом деле Казбич хотел надуть Ермолова, и вот результат — арт-дилера застрелили со спины, как предателя, в его же собственной галерее в Белграде. Ермолов говорил, что позаботится о нем.

Просмотрев еще несколько снимков мертвого тела, я сделала вид, что полностью потеряла интерес, чтобы да Сильва заметил это.

— Что скажешь?

— А что? Казбич мертв. Думаешь, мне есть до него дело? Думаешь, следующим будешь ты? — немного помолчав, спросила я. — Так вот что это был за снайпер на пляже…

— Продолжай, — с неподдельным интересом кивнул да Сильва.

— Вы с Казбичем занимаетесь, то есть занимались, торговлей оружием, используя предметы искусства в качестве прикрытия. Казбич попытался нагреть Ермолова на крупную сумму, и теперь Казбич мертв. Вопрос только в том… — Я осеклась, вспоминая ту кучку мусора, которую долго раскладывала, сидя в одиночестве. — Но зачем Казбичу деньги Ермолова? Потому что он оказался в долгах. И кредиторы стали терять терпение. А теперь выплачивать долг придется тебе.

— Умница!

Ужасно глупо, но я вдруг почувствовала себя прилежной ученицей, которая только что ответила урок на «отлично». Почему мне вообще приятно оттого, что да Сильва меня хвалит? У меня что, начался Стокгольмский синдром после пребывания в заложниках?