— Отошли лучше своё жалование родителям. А у меня есть лишние средства, и мне это вовсе ничего не стоит. И потом в январе я поступлю на практику, а после меня ждет хорошее место в министерстве с достойным окладом. Я отчего, друг мой Кортнев, и пустился в этот загул. Лишь потому, что очень скоро вернутся мои родители и незабвенный дядюшка, и я еще долгое время буду плясать под их складную дудочку. Увы…
Какое-то время мы вновь шли молча.
— А знаешь, завтра мы поедем с тобою к Яру. Послушаем цыган и попоем с ними песни. А потом, потом я отведу тебя в одно местечко, где мы покурим опиума или понюхаем кокаин, — бахвалился я.
— Кокаин? — Митя недоверчиво смотрел мне в лицо.
— Да, Кортнев, ты еще ни разу не нюхал?
— Неа…
— Ну вот, вместе и попробуем.
— Джордж, говорят, что это затягивает. У нас жила одна соседка. Она была морфинисткой. К ней и дружки такие же ходили. Все с бледными лицами. Больные что ли…
— И что? — вызывающе спросил я, всунув руки в карманы пальто.
— Да, ничего. В прошлом году она умерла.
— Глупости всё это. Мы только попробуем. От нескольких раз никто еще не умирал.
— Ты точно знаешь?
— Кортнев, ну что ты за человек? С тобою каши не сваришь. Уж больно ты пугливый, как юная гимназистка.
В ответ на мои насмешки Митя немного обиделся:
— Георгий, — он очень редко называл меня полным именем. — Я понимаю, что ты был заграницей, а там совсем иная жизнь. И там свои вольности.
— Митя, Митя, прекрати, — я обнял друга за плечи. — Я вовсе не хотел тебя обидеть. Понимаешь, я столько времени не отрывал головы от этих чертовых учебников, что только и мечтал о том, что вот вернусь в Россию и сразу же поеду кутить. Неужели же я не заслужил этот отпуск? Я полагаю, что имею на него полное моральное право. Тем более всё так славно сложилось, что родители мои в отъезде, и ты сейчас один.
— Я понимаю, — вздохнул он. — Ты сильно устал.
— Ужасно… Если бы ты знал, сколько экзаменов и зачетов мне пришлось сдавать. Сколько всего зубрить. И многое на греческом и латыни.
— Да, ты всегда был самым умным в нашем классе.
— Ай, — я махнул рукой. — Знаешь, бывали такие минуты, когда я уходил в тёмный уголок сада Геснера и там садился на средневековую каменную скамью. А потом я давал волю своим слезам. Я плакал от жестокой безысходности, Митя. От одиночества и тоски по родине. Я плакал от строгости и равнодушия многих преподавателей. Я плакал от мыслей о том, что я могу не справиться. Что у меня просто не хватит сил, одолеть весь курс.
— Бедный, как же ты мучился, — глаза Кортнева выражали глубокое сострадание.
— Слава богу, что всё это позади. Зато, очень скоро меня ждет довольно скучная и ответственная служба. Так неужели я не имею права хоть немного отдохнуть?
— Имеешь, — согласился он.
— Ну… А кутить одному-то мне скучно.
— У тебя же есть новый приятель Михаил.
— Митя, я этого человека знаю лишь несколько дней. А тебя почти с детства.
— Ну, ладно, уговорил, — беззаботно смеялся Митя.
— Тогда решено, едем завтра к Яру. А там поглядим.
— Едем, — кивнул он.
— Митька, и расчеши по-другому волосы… Надо всё-таки сводить тебя к хорошему цирюльнику.
— Ладно, — улыбался он.
Глава 3
— Вам еще не наскучила моя болтовня?
Гурьев нахмурился и откинулся на спинку стула.
— Что вы, Георгий Павлович, — отвечал за нас обоих Алекс. — Вы так интересно рассказываете, что я потерял счёт времени.
— Да? Это хорошо. Вот только, пока я вам тут рассказывал свои басни, я что-то сильно проголодался. Знаете ли, Шабли и устрицы не пошли мне впрок, и мой желудок усиленно сообщает мне, что он голоден.
— Так, давайте же закажем что-нибудь еще, — предложил я.
— Если вы не против, — оживился Гурьев, — я закажу блинов с икрой и охотничьих колбасок?
— Конечно, — согласился Алекс, потирая ладони. — У меня аж слюнки потекли.
Через несколько минут официант принёс нам стопку ноздрястых теплых блинов и две фарфоровые тарелочки, полные черной и красной икрой. К ним прилагалось великолепное сливочное масло, нарезанное диковинным цветком. Помимо этого нам подали большое блюдо, на котором дымились жареные колбаски. И от всего этого великолепия шел такой аромат, что я на время забыл обо всём на свете.
Когда мы насытились, Гурьев заказал чаю с пастилой. А после он сходил в уборную, чтобы помыть руки. Вернувшись, он с наслаждением отхлебнул душистого чаю.
— Вот люблю я обедать в этом кабачке. Кстати, здесь и борщи, и щи бывают славные. А какие пироги и расстегаи пекут. Одно загляденье. Я подобные вкушал лишь у самого Тестова. Помните такой ресторан? Раньше его трактиром называли. И пока его не обставили в декадентском стиле, там была лучшая кухня в Москве. — А то заказали они устриц, — он добродушно улыбался. — Ну вот, теперь на сытый желудок я готов продолжить свой рассказ.
— Вечером следующего дня мы с Митей и Михаилом поехали к Яру. Там мы кутили до поздней ночи. Я заказывал у цыган песни, и мы с упоением слушали их. А потом, как водится, последовали лихие танцы со знойными цыганками. Изрядно утомившись, мы решили поехать в хорошо знакомый притон, расположенный в Соболев переулке. Мы взяли извозчика и через минут сорок были уже на месте.
А далее сценарий был известен. Метрдотель, похожий на жирного котяру, через кондитерскую провел нас внутрь здания. И вновь мы дефилировали мимо странного полумёртвого зала, где в адском опиумном сне дремала разряженная московская публика. Сливки общества. Её богема! Тогда мне, двадцати двух летнему повесе вся эта дешёвая мишура виделась именно в таком свете. А бедный мой Митя, словно послушный пони со светлой чёлочкой, вышагивал рядом и таращился на весь этот декадентский бомонд. Проходя по коридору, я случайно заметил, как распахнулась дверь одного из кабинетов. Сквозь дверной проём я разглядел вальяжную фигуру полуголого обрюзгшего мужчины, рядом с которым сидели обнаженные заспанные девушки. Это были совсем юные создания — девочки-подростки — немного неразвитые и угловатые. Но в тот момент я не нашёл в этом ничего предосудительного. Я даже пытался подмигивать Кортневу и неуклюже шутить.
— Ничего, привыкай. Здесь так принято, — шептал я. — Просто люди умеют отдыхать.
Гурьев немного помолчал.
— Хотя я, наверное, солгу, если скажу, что меня не потряс вид обнаженных нимфеток. Потряс, еще как! Грешен, но эта картина довольно долго стояла у меня пред глазами, вызывая огромную бурю похоти. Когда же я попытался осмыслить увиденное, то у меня тут же испортилось настроение. Уже тогда я давал себе отчёт в том, что эта сцена несла в себе отпечаток огромного греха. Я помню, что на ум пришла даже фраза о «растлении малолетних». Но я довольно быстро отмахнулся от этого суждения, словно от назойливой мухи. Помимо вожделения мною овладело чувство некой гадливости. Наверное, это была та самая минута, когда я впервые так остро ощутил намёк на гибельность этого заведения. Это выглядело так, словно на огромном столе, заставленном роскошными яствами, откуда не возьмись появился первый запашок тухлятины.
Конец ознакомительного фрагмента