— Мне уже тридцать. И в мои годы люди уже делают карьеру.
— Стало быть, вы ровесник Алекса?
— Да, мы вместе учились когда-то в гимназии, а потом и в одном университете, — ответил за меня Лешка.
— Чудно, — граф откинулся на спинку широкого стула.
Он сделал долгий глоток и вновь улыбнулся. В глубине зала кто-то сменил пластинку. Раздался характерный скрежет, и из репродуктора патефона потёк знакомый голос Вадима Козина. Граф с грустной улыбкой прислушался к песне, а после изрёк:
— Эх, мне бы сейчас, господа, ваши метания. Вы только не обижайтесь, но поверьте, что с высоты моих пятидесяти лет, мысль о том, что в тридцать уже поздно делать выбор — мне представляется весьма милой и даже забавной. Хорошие мои, да у вас еще вся жизнь впереди. И я скажу вам даже больше: нет ровно никаких возрастных границ для поиска и определения собственного пути. Вы можете и даже будете всю жизнь делать тот самый выбор. И если не в творчестве, то по многим другим жизненным аспектам. И поверьте, пока живешь, ничто не поздно. Хотя… Говорит вам всё это человек, могущий считать себя образцовым пессимистом. И даже более. Но речь сейчас не обо мне.
— Да, но… — я пожал плечами. — Я просто старался быть объективным.
— Борис, а у вас есть с собой какие-нибудь ваши рукописи?
— Да, у меня есть две, изданные в Америке книги. Правда, я ещё издавался, но не привез сюда все.
— Они на русском?
— Я, граф, не умею писать на другом языке, кроме родного.
Гурьев кивнул, тонкие пальцы опустились к карману.
— Чёрт, я все забываю о том, что не ношу с собою трубку, а так захотелось затянуться. И сигареты я дома оставил.
В эти мгновения мне показалось, что его глаза немного увлажнились. Он делано кашлянул, а после обернулся ко мне.
— А вам говорили, что внешне вы очень похожи на Феликса Юсупова?
— Говорили и ни раз, — отмахнулся я.
— Вы случайно не их родственник?
— Нет, конечно.
— Но у вас, видимо, тоже есть какие-то татарские корни?
— У кого из русских их нет?
— Да, всё так… Вы знаете, Борис, я хотел бы писать ваш портрет.
— Стоит ли? — смущенно отозвался я.
— Стоит, у вас очень интересное лицо. И, знаете, в России есть один актёр. Его фамилия Кторов. Я как-то видел комедию с его участием. Так вот, вы и на него сильно похожи. Тот же типаж.
— Не видел, — я покачал головой.
— А вы обязательно посмотрите. Он тоже похож на Юсупова. Ну, да бог с ними… А если серьезно, то мне бы хотелось что-то почитать из ваших сочинений. Это возможно?
— Конечно, я пробуду в Париже еще пару недель, и обязательно привезу вам свою книгу.
— Подпишите мне её?
— Непременно, — улыбнулся я.
Все трое замолчали. Казалось, что каждый при этом думал о чём-то своем.
— Борис, если вы не против, я хотел бы сделать небольшой набросок вашего будущего портрета. Этот вишневый абажур сейчас дает такой замечательный свет на ваш профиль, что с вас можно писать самого Мефистофеля.
Он потянулся к переносному мольберту и достал оттуда кожаную папку с этюдами. Граф вытянул белый лист. Но внезапно папка выскользнула из его рук, и по полу ресторана разлетелось несколько набросков, сделанных черным карандашом, и пара легких акварелей. Но главным было не это. Наши с Алексом взгляды приковал к себе странный рисунок. Это был тонкий и прекрасный профиль юной женщины. Но самым прекрасным в этом облике были её роскошные волосы. Они были ярко рыжие, полыхнувшие медным заревом. На небольшом рисунке их было целое облако. Они летели вокруг прекрасного девичьего лица. Этот портрет мне чем-то напомнил одну из иллюстраций Бакста. Он тоже был исполнен в восточной, почти сказочной, парящей манере.
Я наклонился и поднял с пола этот удивительно рисунок.
— Георгий Павлович, что это за работа? — невольно вырвалось у меня.
Я посмотрел на Гурьева. Он казался смущенным, лицо его чуточку побледнело.
— Это? Это просто моё баловство, — поспешно отвечал он.
— А кто эта незнакомка? — не унимался я.
Алекс тоже с восхищением рассматривал рисунок.
— Да, граф, рисунок просто замечательный.
Граф попытался быстро спрятать его в толстой папке.
— Он не окончен. Да, собственно, я и не собирался его заканчивать, ибо это всё тщетно.
Мы с Алексом переглянулись.
— Граф, ну что за мистификации? — с доброй насмешкой спросил Алекс. — Вы нас с Борисом порядком заинтриговали. Мы же теперь спать не сможем, пока не узнаем вашу тайну. Кто эта рыжая девушка? Это реальное лицо или мифическое?
Гурьев откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Прошла пара минут. А после он взглянул на нас каким-то отрешенным взглядом серых глаз. Он вновь сделал несколько глотков Шабли и, наконец, произнес:
— Вы спрашиваете, Алексей Фёдорович, реальное ли это лицо или мифическое? Самое смешное, что я и сам не могу дать исчерпывающего и чёткого ответа на ваш, казалось бы, простой вопрос.
— То есть как?
— А вот так…
— Но вы рисовали это с натуры или по памяти?
— Этот рисунок, как и многие другие с этим женским образом, сделаны мною по памяти. Но однажды я рисовал её с натуры. Удостоился, так сказать, такой чести.
— Стало быть, это была реальная женщина? — не унимался Алекс.
— Наверное, она была реальна. Хотя, я всё больше и больше склоняюсь к тому, что она была лишь плодом моего больного воображения. Я, господа, имею расстроенные нервы и немного болен рассудком. Это ведь только внешне я произвожу впечатление вполне здравомыслящего человека, а на самом деле… — граф горько усмехнулся.
— Ах, бросьте вы, Георгий Павлович, все бы были так больны рассудком, как вы. Из всей русской парижской диаспоры я редко встречал столь здравомыслящего и умного человека, каким являетесь вы, — парировал Алекс.
Я завидовал его такой способности говорить легко и панибратски с теми, кто был намного старше. И, как ни странно, подобная смелость и даже порой беспардонность всегда сходили ему с рук, обезоруживая собеседника изящной искренностью этого обаятельного блондина.
Вот и в этот раз натиск Алекса попал ровно в цель. Гурьев слабо улыбнулся и беспомощно развел руками.
— Возможно, я слишком склонен к мистификациям. И все же, господа, именно эта роковая встреча и превратила меня в человека, больного рассудком.
Глава 2
— А вот теперь мы точно от вас не отстанем, граф, пока вы не откроете нам тайну этой рыжей незнакомки.
— Ну, хорошо, воля ваша, — растерянно кивнул Гурьев. — В конце концов, я давно подумываю о том, что должен кому-то поведать всю эту странную историю. Тем более что, еще совсем недавно я полагал, что весь этот морок уже позади, но, как оказалось, я ошибался.
— Вот видите, — отозвался Алекс. — Вам непременно стоит посвятить нас в эту мистическую тайну. А вдруг наш свежий взгляд поможет вам увидеть всё иначе, совсем в ином свете?
— Вы полагаете? — задумчиво протянул он. — Увы, но любые добрые советы вряд ли будут мною услышаны. И на это есть весьма серьезные причины.
— В любом случае, мы с Борисом Анатольевичем всегда к вашим услугам. Правда, Борис?
В ответ я кивнул. Граф вновь стал что-то искать в карманах.
— Вот я растяпа, я же не взял с собою сигарет. А мне безумно хочется курить. Хотя, я уже говорил об этом, — беспомощный взгляд Гурьева скользнул по затемненным стенам ресторанчика. — Погодите, кажется, в прошлый раз я у кого-то из посетителей видел Мальборо.
— Я не курю, а Борис недавно бросил, — обескуражено развел руками Алекс.
— Бросили, Борис Анатольевич?
В ответ я кивнул:
— Пришлось. Мне врачи запретили после перенесенной лихорадки во время путешествия в Ост-Индию.
— А это правильно, курить весьма вредно. Однако я нестерпимо этого хочу…
Он крикнул официанта.
— Голубчик, я в прошлый раз видел здесь Мальборо или мне показалось?
— В меню у нас только местные папиросы, но, если господа желают, я принесу Мальборо. Есть еще Камел и Кент.
— Ладно, давай лучше Мальборо.
Официант убежал за сигаретами, а граф наклонился ближе.
— Philip Morris делает неплохие сигареты. А французы ведь не любят, когда торгуют чем-то иностранным. Но, что поделаешь, если американские сигареты вовсе не дурны, да и владелец ресторана далеко не француз.
Через пару минут официант принес на подносе пачку Мальборо и фирменный коробок спичек.
Гурьев закурил и с наслаждением затянулся. Я невольно залюбовался его длинными тонкими пальцами, которые изящно и в то же время небрежно держали сигарету. Он красиво сбрасывал пепел и красиво щурился. Пальцы левой руки вертели фирменный коробок.
С задумчивым видом он сделал несколько затяжек, и отбросил коробок в сторону.
— Что ж, мои юные друзья, вы убедили меня. Чёрт возьми, в любой день может случиться так, что меня не станет на этом свете, тогда об этой истории не узнает ни одна живая душа. Иногда мне кажется, что я должен кому-то обо всём рассказать. Быть может, моя история послужит для кого-то уроком, — произнес он. — А еще… Еще я только что подумал о том, что вас, Борис, возможно, мне послало само провидение, ибо, если вы пожелаете, то пусть мой рассказ ляжет в основу вашей будущей книги.