Гурьев с улыбкой качал головой.

— Я убедил вас, что никоем образом не могу являться ханжой?

— Я не читал вашего сборника, но думаю, что да. Хорошо, я продолжу.

Продолжение рассказа графа Гурьева Георгия Павловича

— Но я отвлекся. Как вы уже поняли, в моем воспитании самую важную роль играл дядя. Это был уникальный человек. Не по годам прагматичный. Он был старше меня ровно на десять лет. Иногда мне казалось, что он попал в наше время из будущего. Он был очень спортивен, подтянут и всегда модно и с лоском одет. Кстати, он не был красавцем, но держался весьма элегантно. Многие женщины сходили от него с ума, а он так и не женился, оставшись почти до конца жизни заядлым холостяком. Почти… Несмотря на явный успех у женщин, сам он был рассудочен в амурных вопросах. И к взаимоотношению полов подходил весьма утилитарно и приземлено. Он мог говорить о дамах ровно так, как говорил бы о лошадях или новых машинах. Кстати, машины были его главной страстью. После его смерти остался целый ангар новеньких дорогих авто. Так вот, сразу же после окончания гимназии он как-то забрал меня в свой английский клуб и там завёл разговор о женщинах.

— Мой дорогой племянник, — просто начал он. — Скажи, за время учёбы в гимназии ты не имел связи с женщиной?

— Нет, — я мотнул головой и покраснел, словно рак.

— Вопрос этот я задал тебе на всякий случай. Признаюсь, что я доплачивал твоим воспитателям, чтобы они не спускали с тебя глаз. Но, и на старуху бывает проруха. Вдруг ты согрешил с какой-нибудь гимназисткой или пепиньеркой из Арсеньевской гимназии тогда, когда твои воспитатели потеряли бдительность?

— Нет же, дядя, — почти закричал я.

— Ты не ори, а веди себя спокойнее. Спокойствие и хладнокровие отличает истинного мужчину от всех прочих. Я научу тебя смотреть на женский пол с той долей разумности, коего они заслуживают. Я хочу воспитать из тебя серьезного государственного деятеля, человека высокого достоинства и чести. А потому я сразу буду посвящать тебя во многие житейские и не только вопросы. У тебя сейчас тот возраст, когда в теле происходит бурление всех жизненных соков. С природой спорить глупо и бессмысленно, а порою и пагубно. Но даже в осознании сего факта должен наличествовать не сиюминутный эмоциональный порыв или не дай бог сентиментальность. В половых вопросах так же, как во всех прочих, должны присутствовать глубокая осведомленность, практичность и рационализм.

Я почти не понимал ни слова из того, о чём мне тогда говорил дядя. Я лишь смотрел на него широко раскрытыми глазами и ловил каждое слово, попутно проговаривая губами окончания его фраз.

— Запомни, ни один дамский угодник, ловелас или бонвиван — никогда не сделали сколько либо значимой и серьезной карьеры. Такого рода людишки — это человеческий мусор. Все романтические страсти, фантазии и грёзы — это удел меланхоличных барышень, вздыхающих возле окна в ожидании кавалеров. Мужчине такие страдания и мысли не к лицу. Скажу даже больше — все романтические настроения ядовиты и порочны в своей сути. Они ведут мужчину к позору и гибели. И мне бы хотелось, чтобы вся твоя дальнейшая жизнь была лишена этих амурных глупостей. Когда придёт время, я найду тебе достойную спутницу — здоровую, породистую, миловидную, со связями и капиталом, способную нарожать кучу детей. И тогда я женю тебя на ней, дабы ты смог впоследствии стать всеми уважаемым отцом семейства и продолжить графский род Гурьевых.

Забегая вперед, я должен с грустью поведать о том, что лишь много лет позднее я совершенно случайно узнал о том, что в ранней юности ему жестоко и хладнокровно разбила сердце одна великосветская красавица. Говорят, что он очень сильно и долго её любил. И после этого, отстрадав несколько лет, он вынужден был стать крепким и циничным. Всё его хладнокровие и рациональный подход к вопросам взаимоотношения полов появились в нём вовсе не от рождения. Мы становимся грубее и бескомпромисснее лишь после того, как сильно пострадаем от собственной безответной любви. Когда предательство и обиды опалят нам крылья и ранят в самое сердце. Мой несчастный дядя вынужден был заковать своё сердце толстым панцирем изо льда и камня, дабы больше не страдать, как уже страдал однажды. Но так, как он желал мне лишь самого лучшего, то пытался с юных лет оградить меня от того, чем был однажды так глубоко уязвлён лично.

Итак, мне было лишь семнадцать. Я смотрел на него во все глаза и слушал.

— Завтра я сам впервые отведу тебя к женщине. Это не случайная женщина. Она моя давняя знакомая. Я знаю ее около пяти лет. И все пять лет я ей исправно плачу только за то, чтобы она ни с кем не путалась и содержала свое здоровье и гигиену в полном порядке. Она неплохо воспитана и весьма добропорядочна. Я и сам иногда бываю у неё.

— Подожди, дядя, — вновь вспыхнул я. — Если эта женщина твоя любовница, то зачем же мне это знакомство?

Внутренне я негодовал от циничности всей этой ситуации.

— Я не пойду!

— Ну и будешь глупцом. Ты желаешь пойти в публичный дом?

— Да! — буркнул я, после долгого молчания. — Что такого, там многие мои товарищи бывали.

— И это будет самым твоим безрассудным поступком, могущим перечеркнуть всю твою дальнейшую жизнь. Сегодня ты брезгуешь переспать с той женщиной, с которой очень редко бывал лишь я один, зато не брезгуешь переспать с той, которая возможно имела сношения с сотней или даже тысячью мужчин разного достоинства. Очень может быть, еще вчера её пользовали сразу несколько матросов. Ты, мой юный друг, желаешь заполучить себе какую-нибудь совершенно редкую и зверскую форму сифилиса? Гонконгский сифилис или марокканский? Как ты думаешь, прилично ли русскому графу служить государю без носа?

— Конечно, нет, — мотнул головой я. — Что за нелепые и ужасные вещи ты говоришь?

— А как тогда?

— Вообще никуда не пойду… — я насупился.

— И будет глупо. Решено, завтра утром я заеду за тобой, и мы поедем к моей милой Каролине. Потом я оставлю тебя у неё на квартире часов на пять. Думаю, что для начала хватит, — он усмехнулся и быстрыми шагами покинул комнату.

А я долго смотрел ему вослед, любуясь на его худощавую и подтянутую фигуру, облаченную в строгий мундир, и думал о том, что дядя еще так молод и хорош собою. Отчего он сам не найдет себе здоровую и породистую аристократку и не продолжит графский род Гурьевых.

Наутро следующего дня я позавтракал, тщательно принял ванну и обрызгался отцовскими духами. На душе у меня было тревожно. Я испытывал чувство крайней неловкости перед дядей. Мне даже казалось, что родители тоже обо всём догадываются и понимающе косо поглядывают в мою сторону. Но это были лишь мои страхи и необыкновенная мнительность. Я не находил себе места от мыслей о том, что мне сегодня предстоит. Более того, я отчего-то решил, что могу совсем не понравиться мифической Каролине. А вдруг она посмеется надо мною, думал я. Похоже, я вовсе не хорош собою. Да, нет же… Я откровенно гадок, думал я.

Минуты тянулись бесконечно долго, а мое внутреннее состояние уже было близко к панике. Я готов был убежать на улицу. И в то же время меня одолевало жуткое любопытство и желание постичь ту самую, главную тайну. Интересно, разденется ли эта Каролина донага? А какая у неё грудь? А сколько же ей лет? Неужели я смогу потрогать ее? От этих мыслей меня бросало в пот и делалось тяжко в паху.

К счастью, дядя не заставил себя долго ждать. Едва я подошел в очередной раз к окну, как увидел, что от чугунных ворот нашего московского дома на Волхонке во двор въезжает его щегольская коляска, запряженная парой вороных.

Улыбаясь, он вошел в гостиную и сразу глянул на меня, оценив лишь глазами, что я уже одет в новенький сюртук и тщательно причесан. Отец, оторвавшись от газеты, поприветствовал брата, а после спросил:

— А куда это вы оба собрались?

— Я обещал Джорджу показать своих новых рысаков, потом мы съездим на ипподром и в мой клуб. Он еще нескоро появится в России, поэтому я хочу как можно больше показать ему перед учёбой и познакомить с несколькими, весьма полезными в будущем людьми.

В комнату вошла мать:

— Николя, ты позавтракаешь? Велеть накрыть стол? Или кофе?

— Благодарю, Ниночка. Я только из-за стола, — поклонился дядя.

Я слушал их обычный, ничем не примечательный диалог, и внутренне сходил с ума от острого напряжения. У меня кружилась голова, и сосало под ложечкой. Я безумно боялся, что дядя выдаст меня хоть единым намеком или неловким словом.

— Ну, ты готов? — весело обратился он ко мне.

— Готов, — хрипло отозвался я.

— Тогда едем…

Когда я оказался в его крытой коляске, он помахал перчатками возле своего носа.

— Фу, Джордж, на кой чёрт ты так надушился Imprial от Герлена? Нет, аромат старый и очень достойный, но тебе, как юноше, нужно душиться лишь чуточку и чем-то более свежим. Я потом куплю тебе в подарок флакон хороших мужских духов. Ладно, трогай, — махнул он рукой, и мы покатили к его таинственной Каролине.

Удивительно, но оказалось, что жила Каролина на Ильинке в большом доме с огромным парадным входом. Ехали до неё мы довольно долго. Когда добрались, мы позвонили в парадное. Нам открыл седой и важный швейцар, который, увидев дядю, сильно засуетился. Распахнув двери настежь, он с уважением пригласил нас войти. По широкой, украшенной цветами лестнице, мы поднялись на второй этаж и позвонили в квартиру. Сию минуту двери распахнулись, и перед нами оказалась довольно миленькая горничная в белом переднике. Она сделала книксен и приняла у нас шляпы и дядину трость.