— Пошли уже домой. Оставь ее помирать тут. У моего отца аллергия на кошек.

— Как ты можешь быть таким ублюдком? — вспыхивает Марина, когда я небрежным жестом помогаю ей встать с асфальта. Она прижимает к груди кошку, совершенно не брезгуя кровью и тем, что у бездомной котейки наверняка вши и лишай. — Бездушное чудовище.

— Давай, продолжай своевольничать в том же духе. И точно не сможешь ей ничем помочь. До ближайшего госпиталя полчаса, и ты все равно не доберешься туда одна. К тому же это элитный район, и даже визит к врачу стоит огромных денег, которых у тебя, я полагаю, нет. И такси ты на наш холм просто так не вызовешь, — безжалостно добиваю Марину, разрушая ее надежды на спасательную операцию.

— Пошел к черту! — проклинает она и, крепче обнимая кошку, порывается идти вперед. Останавливаю Мари, хватая за ворот ночной рубашки.

— Куда собралась?

— Пешком пойду! Попутку поймаю!

— В таком виде? Хочешь, чтобы снова пристали и оттрахали во все дыры? — ее аж передергивает от моей грубости. — Это Испания, здесь много душевнобольных по ночам гуляют. Извращенцев и педофилов везде хватает.

— У вас же район для богатых! Богатых и бездушных идиотов, возомнивших себя Богами. Что вы за боги такие, раз беззащитному существу оказать помощь не можете?

Я бы сказал, что она ничем не отличается от меня, учитывая ее прошлое и проступок стервы-матери, гены и характер которой у нее в крови, но промолчу.

— Хочешь помогать всем кошкам подряд — проваливай, — достаю сигарету и подношу ее к зажигалке, равнодушно оценивая Марину, прижимающую к себе дрожащего котенка. Картина маслом, мать их. Аж бесят своей беспомощностью и жалобностью. Потому что мне приходится бороться с совестью, и мне не нравится, что подобное чувство подает во мне признаки жизни.

— Что мне сделать, чтобы ты помог ей? — очевидно, плюнув на свою гордость, Марина наступает себе на горло ради бездомной кошки и с надеждой заглядывает мне в глаза. Черт, и как ей отказать? — Давай лишь на вечер отбросим все наши игры и просто поможем животному. Пожалуйста.

— Хоть на колени падай, не помогу, — рычу я, словив себя на мысли, что мне трудно ей отказать. Сложно. Докурю сейчас и назад к девчонкам вернусь. Накурюсь травы и выебу кого-нибудь. С глаз долой, из мыслей вон. А она пусть подыхает здесь с больной кошкой раньше времени.

Моей матери никто не помог. Она умерла в ужасных муках, но совсем их не заслужила. И я не обязан… помогать. Если каждой больной кошке помогать, никакого времени и нервов не хватит.

— Она умрет, Саш, — жалобно шепчет Марина, тихо всхлипывая. — Ей нужно помочь.

— Я все сказал, — ставлю точку и бросаю на нее пренебрежительный взгляд вместе с окурком от сигареты. Прямо ей под ноги.

Марина

Захлебываюсь беззвучными слезами, прижимая к себе маленькую пушистую крошку. Бедняга дрожит в моих ладонях, жалобно плачет и мяукает, истекая кровью. На открытый перелом не очень похоже, но кажется, у нее порвалось ушко. Мне страшно, что я держу ее как-то неправильно и еще сильнее могу сломать ей лапу или ребра. Но бросить ее здесь, на асфальте, я не могу. Нужно позвонить маме, но она даже не отвечает на мои сообщения.

А с Кайриса и взять нечего. Бессердечный недоумок. У меня даже слов нет, чтобы выразить свою злость в его сторону. Хочется пожелать ему вот так с переломанной рукой на дороге остаться. Посмотрела бы я на его «павлиний хвост», будь он на грани смерти или потери конечности. А с его страстью к мотоциклам, такое может случиться в любой момент.

Окурок сигареты, что он небрежно бросил к нашим ногам и свалил, расплывается перед глазами. Я понимаю, что нужно действовать, а не стоять и рыдать, но в то же время теряюсь от своей беспомощности и потерянности, связанной с тем, что нахожусь в чужой стране.

В тот самый момент, когда я начинаю ловить попутки и выставляю руку вперед, надеясь словить неравнодушного человека, что довезет меня до госпиталя, вздрагиваю от звериных звуков очередного мотобайка. Извиняюсь, моторчик у него такой лютый, что орет на всю питерскую. Раздражительный звук еще больше вгоняет в стресс крошечное животное, плачущее у моей груди.

Как только рядом со мной тормозит машина, и я уже порываюсь обратиться к водителю на испанском, Саша резко подъезжает на байке и тормозит между мной и авто. Снимает с себя шлем и протягивает его мне, вздергивая бровь:

— Садись и поехали, — бескомпромиссный тон его голоса пускает сотни ледяных иголок по моему позвоночнику.

— Не надо делать мне одолжение, — рычу я, проклиная его за подобные эмоциональные качели.

— Садись, сказал. Спорить будешь еще? — надменный тон убивает, но остановившийся на тачке испанец не внушает мне большего доверия, чем будущий сводный брат.

— Я никуда с тобой не поеду. Тем более на мотоцикле с котенком. Вали, куда шел.

— Будешь сопротивляться, я заберу твою чертову кошку и поеду один, — бескомпромиссно ставит точку в дискуссии Саша.

— Ты пьян, — мой последний аргумент.

— Нет, я пил только пиво. Садись, я сказал! — звереет окончательно Саша, надевая мне на голову свой шлем, полностью закрывающий челюсть и зону подбородка.

— Ее надо везти аккуратно, — вслух рассуждаю я, пряча кошечку за ворот своей рубашки. К счастью, она спокойна и неподвижна, и я надеюсь, что проблем по пути не возникнет.

— Перекидывай ногу и садись поудобнее, — четко выполняю указания Саши, стараясь сесть подальше от него.

— Хочешь назад улететь? Мы помчим быстро, — предупреждает он, газуя, что есть мочи. — Обхвати меня покрепче.

— Обязательно? Здесь есть за что держаться, — цепляюсь за небольшой поручень, расположенный сзади.

Не предупредив меня, он дергается с места, и в эту же секунду я ощущаю, как меня резко тянет назад. С такой силой, что я едва держусь на байке, и тут же инстинктивно прижимаюсь к Саше, обхватывая его за торс свободной от кошки рукой.

— Крепче! — настаивает он, заставляя меня буквально припечатать ладонь к его твердому прессу. Он до сих пор в одних лишь джинсах и расстёгнутой рубашке, и, если честно, я умираю от эмоций, прикасаясь к его разгоряченной и обнаженной коже.

Это слишком странно. Неправильно по всем параметрам: у меня есть парень, он фактически мой сводный брат, которого я ненавижу.

Мне все это очень не нравится.

Но я стараюсь переключиться на мысли о беззащитном существе, жалобно мяукающем у меня на груди. Сколько их тут таких? Сбитых, подбитых, истекающих кровью, сносно терпящих загнивающие раны? Я знаю, многие кошечки сами норовят броситься под колеса водителям, но не понимаю, когда те равнодушно проезжают мимо, не собираясь тратить и секунды своего драгоценного времени, чтобы искупить вину.

Наверняка, кошечку придавил кто-то из безумных гостей Алекса. Удивительно, что мой бессердечный братец все же сжалился над Мисой и снизошел до того, чтоб отвести нас в госпиталь.

Я назову ее Миса. Ей очень подходит это нежное и щекочущее язык имя.

Сама не замечаю, как привыкаю к скорости, с которой несется вперед Алекс. Пару раз мое сердце падает вниз, когда мы стремительно вылетаем на встречку, обгоняя машины, что относительно нас передвигаются со скоростью ленивых черепах. Кайрис водит настолько уверенно и умело, лавируя между другими байками и тачками, что я начинаю ему доверять, сливаясь с ним, превращаясь в единое целое. Чувство полета, что дарит езда на мотоцикле, ни с чем не спутать.

Адреналин закипает в крови, за спиной вырастают крылья, ну а если закрыть глаза — можно вообще раствориться во времени и пространстве. И я так и делаю, крепче сжимая его торс, на что Алекс реагирует волнующим ревом мотора.

Тормозим мы также резко, как и тронулись, поднимая небольшой столб пыли вокруг себя.

— Очевидно, ты не привык ездить с пассажирами, — спешу уколоть его я. — Вез меня, словно мешок с картошкой.

— Eres un grano en el culo, l¿lo sabías? [перевод с испанского: Ты настоящая заноза в заднице, знаешь?]— он тараторит слишком быстро, и я не понимаю значение этой фразы дословно, но его недовольное выражение лица говорит куда красноречивее любого фразеологизма.

— Давай без уроков испанского. Я приехала, чтобы ты здесь не забыл русский.

— Ты приехала, чтобы бесить меня одним своим присутствием и вляпываться во всякое дерьмо.

— Вообще-то это из-за тебя меня чуть не изнасиловали, — стиснув зубы, злюсь я.

— Я тебе уже все сказал. Это Испания, и к сексу здесь относятся очень легко. У Даниэля были четкие указания, и он не причинил бы тебе вреда. А вот в следующий раз к тебе может пристать кто-то со стороны, и это уже будет проблема, — заявляет Алекс. — Такую фигуру здесь надо в парандже прятать, чтобы не лапали.

— А тебе то что? Пусть пристают.

— Не хочу, чтобы ты померла от действий насильника раньше времени, — с угрозой шипит Алекс, заправляя выбившуюся прядь моих волос за ухо. Какого черта он меня трогает или заставляет себя трогать? — Я хочу, чтобы ты задыхалась медленно, словно выброшенная на берег русалка.

Его взгляд по-настоящему пугает меня: в каре-зеленых глазах разрастается ненависть, словно он желает мне мучительной смерти.

— За что ты так ненавидишь меня, Алекс? Зачем вести нелепую игру? Может просто… поговорим?