...

Мой живот рос, и мне разрешили находиться в лежачем положении на час дольше, чем всем остальным.

Кроме этого, мне давали дополнительную порцию каши и вареной на пару капусты. Сокамерницы тоже отдавали мне часть своих порций.

Через некоторое время мне выдали балахон большего размера. Сокамерницы просили потрогать мой живот, чтобы почувствовать движения ребенка, которые напоминали всем о том, что существует и другая жизнь, не имеющая никакого отношения к камере № 7. «Наш маленький заключенный», — говорили они.

Та ночь началась, как и все остальные. Меня подняли с постели ударом дубинки и сопроводили в комнату для допросов. Я села напротив Семенова и получила стопку чистой бумаги.

В кабинет зашел мужчина с седыми волосами. Они были настолько седыми, что казались синими. Мужчина сказал, что встречу организовали, потом повернулся ко мне и добавил: «Ты просила о встрече, вот сейчас ее и получишь».

— О встрече? С кем? — поинтересовалась я.

— С Пастернаком, — ответил Семенов. В присутствии другого человека его голос стал более грубым. — Он тебя ждет.

Верилось во все это с трудом. Но меня погрузили в машину без окон, и я начала верить в то, что меня везут на встречу с Борисом. Точнее, в душе появилась надежда, что так оно и будет. Меня переполняла радость от того, что я увижу его даже при таких обстоятельствах. Это была радость, сравнимая с той, которую я испытала, когда почувствовала в животе движения ребенка.

Меня привезли в очередное большое здание, провели по длинным коридорам и вниз по нескольким лестничным пролетам. Когда я оказалась в полутемной подвальной комнате, то была потной и уставшей. Мне очень не хотелось, чтобы Боря видел меня в таком виде.

Я осмотрелась. Комната была пустой, в ней не было ни стульев, ни стола. Под потолком тускло горела лампочка без абажура. Пол был слегка наклонен в сторону расположенной в центре ржавой решетки слива.

— Где он? — спросила я, понимая, что мой вопрос звучит крайне глупо.

Вместо ответа конвоир открыл железную дверь, втолкнул меня в находящееся за ней пространство и захлопнул ее за моей спиной. В нос ударил омерзительно-сладковатый трупный запах. В комнате стояли столы, на которых лежали длинные предметы, накрытые полотном. Мои колени подкосились, и я упала на мокрый и холодный пол.

...

Борис лежал на одном из этих столов? Меня привезли сюда, чтобы показать его труп?

Трудно сказать, когда в следующий раз открылась эта железная дверь. Может, прошло всего несколько минут, а может, и несколько часов. Я почувствовала, что сильные руки подняли меня с пола и потащили вверх по лестницам и бесконечно длинным коридорам.

Конвоир завел меня в грузовой лифт, закрыл за нами дверь и нажал на рычаг. Послышался громкий рокот заработавшего мотора, но лифт не сдвинулся с места. Конвоир снова нажал на рычаг, после чего открыл дверь и подтолкнул меня к выходу.

— Все время забываю, что лифт давно сломан, — произнес он.

Конвоир подвел меня к ближайшей, расположенной с левой стороны по коридору двери и открыл ее. В комнате я увидела Семенова.

— Мы уже давно ждем, — произнес он.

— Кто мы?

Семенов два раза постучал кулаком в стену. Дверь снова открылась, и в комнату шаркающей походкой вошел старик. Я не сразу узнала в нем Сергея Николаевича Никифорова — бывшего учителя английского языка Иры. Скорее это был не Сергей Никифорович, а его тень. Его обычно ухоженная борода была всклокоченной, штаны спадали с похудевшего тела, в ботинках не было шнурков. От него несло мочой.

— Сергей, — тихо произнесла я. Он не смотрел мне в глаза.

— Ну что, начнем? — произнес Семенов и, не дожидаясь ответа, продолжил: — Сергей Николаевич Никифоров, вы подтверждаете данные вчера показания о том, что в вашем присутствии Пастернак и Ивинская вели антисоветские разговоры?

Я вскрикнула, но меня так сильно ударил стоявший у двери конвоир, что я ударилась о кафельную стену, но ничего не почувствовала.

— Да, — ответил Никифоров, опустив голову и по-прежнему не глядя на меня.

— И Ивинская говорила вам о том, что хочет бежать с Пастернаком за границу?

— Да, — отвечал тот.

— Это ложь! — воскликнула я, и конвоир сделал резкое движение в мою сторону.

— И дома у Ивинской вы слушали антисоветские радиопередачи?

— Нет… это не совсем так… Я…

— Значит, вы лгали на допросе?

— Нет, не лгал, — старик закрыл лицо трясущимися руками и издал жалобный стон.

Я сказала себе, что лучше на него не смотреть, но не смогла отвести взгляд.

После признания Никифорова увели, а меня вернули в камеру № 7. Я не могу точно сказать, когда началась боль, потому что в течение нескольких часов у меня было ощущение, словно все тело находится под местной анестезией. Потом сокамерницы заметили, что постель, на которой я лежала, пропитана кровью, и вызвали охрану.

Меня отвезли в тюремную больницу, где врач подтвердил мне то, что я уже сама знала. Тогда я думала только о том, что от моей одежды все еще пахнет моргом.

— Заявления свидетелей подтверждают, что вы систематически клеветали на советский строй. Слушали передачи «Голоса Америки». Клеветали на советских писателей-патриотов и превозносили творчество Пастернака, придерживающегося антисоветских взглядов.

Я слушала приговор, который зачитывал судья, а также услышала срок заключения, на который меня осудили. Но до тех пор, пока меня не вернули в камеру, я не очень хорошо осознавала меру наказания, которую получила. В камере кто-то спросил меня о сроке тюремного заключения, а я ответила: «Пять лет» — и только тогда поняла, что мне придется провести пять лет в поселке городского типа Потьма, расположенном на расстоянии пятисот километров от Москвы. Через пять лет мои сын и дочь станут уже подростками. Моей матери будет почти семьдесят. Борис обо мне забудет и, быть может, найдет новую музу, новую Лару. Может быть, даже уже нашел.

На следующий день после вынесения приговора мне выдали побитое молью зимнее пальто, вместе с другими женщинами погрузили в грузовик с брезентовым тентом и повезли по московским улицам.

В какой-то момент за грузовиком переходил дорогу школьный класс. Дети шли парами, и я услышала, как учительница приказала всем смотреть вперед и не оглядываться. Но один мальчик повернул голову, и наши взгляды встретились. На мгновение мне показалось, что я смотрю в глаза моему сыну Мите или своему ребенку, которого потеряла.

Потом грузовик остановился, и конвоиры приказали пересесть в вагон, который доставит нас в ГУЛАГ. Я вспомнила эпизод из романа «Доктор Живаго», в котором Юрий садится со своей семьей на поезд, чтобы уехать на Урал.

Конвоиры затолкали нас в вагон без окон с жесткими сиденьями. Поезд тронулся, и я закрыла глаза.

Москва как бы расходится кругами от центра: бульварное и Садовое кольцо, МКАД [В романе Ольга Ивинская едет в лагерь мимо МКАД (в 1949), однако МКАД начали строить только в 1956 г. — Прим. ред.]. Словно круги от брошенного в воду камня. В центре города — памятники и здания государственных организаций, ближе к окраинам — спальные районы. Каждый следующий круг шире предыдущего. А за городом стоят деревья и раскинулись покрытые снегом бесконечные поля.