— Пап, ну ты как маленький! — разъясняет Полина: — Ты разве не знаешь, что по утрам все люди сонные? Им ничего делать не хочется, только лежать и продолжение снов смотреть! А смысл жизни у каждого свой, все просто!

Папа что-то отвечает, но Полина не слышит. У нее за спиной — треск! Такой знакомый, прямо до слез. Кто-то опять задел шарики. Они лопнули. Не все — половина. Но Полина им уже глаза нарисовала. Они уже живые были. Им было больно.


Папа предлагает: пусть морковкоедка отращивает головы, как ящерицы хвост. Пусть, если одна голова лопнет, на ее месте может другая вырасти. Но двухголовый дракон — это как-то несерьезно. Не по сказочным законам. Голов должно быть семь! Не меньше! Он тут в переходе ларек с шариками видел.

Они все встают из-за стола и бегут в этот киоск, быстро, прямо как реанимационная бригада. Надо же морковкоедку спасать. Правда, зеленых шариков в ларьке нет. Но, может, эта морковкоедка голову красит, как мама или Неля.

Стас с Дашей вытаскивают целую горсть монет и говорят, что одна голова будет от них в подарок. Только они сами нарисуют на ней глаза и зубы. Они хорошую морду нарисуют, добрую. Полина разрешает. Папа надувает шарики, а потом они идут снова к бывшей клумбе, туда, где раньше митинг был.

Небо стало высокое и голубое, а облака — почти прозрачные, летучие. Приходится очень сильно связку в кулаке сжимать. Полина водит ею из стороны в сторону — как будто она уже немного летит и держит морковкоедку за хвост. На этом хвосте зеленая ленточка, экологическая. Полина решает, что потом привяжет ленточку на шею какой-нибудь бездомной собаке, чтобы догхантеры знали, что собака не бродячая, а под охраной.

Собаку можно найти у них во дворе и покормить чем-нибудь. А догхантеров все равно нужно выследить. Надо попросить папу, пусть он попросит на работе лекарство, от которого люди добреют. Полина это лекарство тоже в еду спрячет. Все по-честному!


ЖАНЯ

В мамином детстве пластилин был другой. Он пах свежим хлебом. И цветов в нем было меньше. Шесть. В крайнем случае восемь. Всякие красивые — сиреневый, оранжевый, светло-зеленый — надо было смешивать самой.

— Берешь два комочка и между ладонями их трешь. Вот так! Смотри, Вишня!

Мама за Полиной вниз зашла, решила чаю попить, но увидела на кухонном столе пластилин. И не удержалась, тоже села лепить. От чая отказалась и от сырников с вареньем. Она сейчас даже с бабушкой не спорит. Сидит напротив Полины, отщипывает от красного бруска кусочки. Плющит их, чтобы они стали как монетки, потом складывает друг с другом. Получаются лепестки розы. А Полина лепит шляпу для одного зайца из клетчатой страны. А еще на кухне чайник закипает — это очень вкусный звук, уютный.

Бабушка от плиты поворачивается и вдруг вздыхает — так сильно, что почти свистит. К ней даже Бес прибежал — решил, что это его позвали.

— Уйди, паразит хвостатый! — сердится почему-то баба Тоня и маму за плечо дергает, как Полину: — Помнишь, Ань, как вы с Жанкой тоже все лепили? И зверушек, и кукол, и не помню чего еще…

— Сервиз, — откликается мама. — У меня была мечта — кукольный сервиз на шесть персон. С сахарницей обязательно.

— А почему тебе его не купили? — Полина смотрит в коробку.

Тут должен быть готовый заяц, для которого шляпа. Но он куда-то делся. Другие три зайца есть. И две головы от морковкоедки. И немного крошечных яблок из заячьей страны — в ведерке, для которого бабушка отдала наперсток.

— Почему сервиз не купили? А в магазинах такого не продавали. Вишенка, понимаешь, тогда было другое время…

— Хорошее! — Бабушка взмахивает рукой, как дирижер палочкой. Управляет разговором.

— Ладно, хорошее, — кивает мама. — В общем, мы с Жанкой решили, что сами все слепим. И у нас так получилось здорово. Жалко, сфотографировать не догадались. Там чашки были, сахарница, чайник с крышкой…

— А зверей ты делала? — Полина уже скатала новому зайцу туловище. Теперь нужно лапы сделать. Сразу разноцветные, как будто заяц в одежде. В рубашке и брюках, допустим…

— Не помню, — мама отщипывает еще один пластилиновый лепесток.

— Делали-делали, — поправляет бабушка. — Вот, Ань, вы с Жанкой из школы пришли однажды. Лет по восемь вам было. Обе в белых фартуках, банты капроновые — как хризантемы. Котлет холодных наелись со сковороды, пальцы о фартуки вытерли и сели лепить. Я с работы прихожу, вы перемазанные, как чушки. Довольные! А фартуки-то белые — вдрызг! У тебя плиссировка, у Жанки вообще искусственный шелк, от такого черта с два чего отстираешь. Я думала, убить вас мало. Стою столбом, кричу. Тут Жанка ко мне подходит: «Теть Тоня, это вам подарок!» Ладошку протягивает, а там слоненок. Со спичечный коробок ростом. Розовый. Смешной!

— И ты не стала ругаться, да, баб?

— Ну, сказала пару ласковых, да и все. А Жанка вдруг как заревет. «Меня мама убьет за фартук». И я скорее стирать, сушить. Толя с работы пришел, растворитель нашел какой-то… Ну мы с Толей и давай, как две прачки, носиться! Твой фартук отстирался, а Жанкин — ни в какую! Пятно там жирнющее. Уж не знаю, от пластилина или от котлеты. Я и перетрухнула. У Жанки мать строгая была, я сама ее боялась, между нами говоря.

— И чего потом было? — шепотом спрашивает Полина и ерзает на табурете.

— Ну, пришла эта Марь Иванна… Ее-то саму Машей звали, она деревенская была, простая, как огурец. И она, значит, свою дочь специально по-импортному, чтобы красиво, назвала. И внука тоже. Жанка его хотела Ваней назвать, в честь деда. А мать уперлась — Станислав или Альберт! Ну, Жанка назвала Стасом. Она мать боялась. У Марь Иванны характер-то был не сахар. Рука тяжелая. А чего ты хочешь, начальник цеха! У нее мужики взрослые по струнке ходили!

Полина понимает, про кого бабушка сейчас рассказывает. Про Стасовых родственников. Про его маму Жанну и бабушку Марию Ивановну. Все-таки хорошо, что Стаська у них живет. Ему бы там… Ой! «Рука тяжелая!»

— Ты говоришь, а я этого вообще не помню в упор, — мама вынимает пачку сигарет, но не встает с табурета. — Мне казалось, мы все время на улице бегали, как барбосы. Чтобы дома сидели, не помню.

— Так на ноябрьские это было, Ань. Холодно. Так-то вы обычно по двору носились. У вас куртки одинаковые были, финские, красные. Их Жанкина мать из Ленинграда привезла… Вы как помчитесь — два снегиря. Я не всегда соображу, где ты, а где Жанка. Крикнешь в окно «Жань!» — то ли Анна, то ли Жанна, — вы обе и отзываетесь, хором.

— Мы нас Жаня звали. — Мама обхватывает голову. В кулаке у нее зажата сигаретная пачка. Кажется, что мама на лоб фонарик прицепила.

— Не нас — а сами себя, — поправляет Полина.

— Ну да, Жаня… — вздыхает бабушка. — В общем, Марья как пришла, да как давай орать… Я даже не поняла, из-за чего. Мы ж ей фартук-то не показали. А она пластилин увидела и прямо выбесилась.

— Почему? — съеживается Полина. Будто злая Марья Ивановна из маминого детства стоит сейчас прямо тут, в кухне.

— Он дефицитный был, пластилин. Марья как представила, что ей опять по очередям бегать… У нее прямо от злости лицо пятнами пошло и губы затряслись.

— Ого! — Мама кладет пачку на стол. — Вот вставило бабу. Ну и как вы выкручивались?

— Как-как… — фыркает бабушка: — Кверху каком. Толя у себя в секретере поискал, там к празднику было кое-чего. Пропустили по полтинничку, разрядили обстановку. Вот Марь Иванна, слышишь, Ань, рюмку-то не сильно уважала. Но она под этим делом сразу добрая становилась, отмокала как-то. Мы попили, попели, Марья успокоилась, они с Жанкой домой ушли. А я потом в ванную захожу, а там Жанкин фартук сушится. И на нем — ни единого пятнышка! Будто он от испуга так побелел!


Конец ознакомительного фрагмента

Если книга вам понравилась, вы можете купить полную книгу и продолжить читать.