В моем мире развод был столь же немыслим, как многоженство. Я внимательно разглядывал профиль своего собеседника, резко очерченный на фоне яркого света, проникавшего сквозь приоткрытую низкую дверь.

— По крайней мере мне известно, — продолжал Хастейн, — что позже Лагерта вышла замуж за норвежского ярла, ибо, когда этот норвежец умер, не оставив после себя потомства, она унаследовала все его королевство.

Насколько я понял, титул ярл соответствовал английскому олдермену, причем этот титул не имела права носить женщина — ни до, ни после смерти супруга. Хастейн улыбнулся, заметив мою скептичность.

— Жена ярла хранит ключи от его владений, когда он уходит в военный поход. Так почему она не может взять их себе после его смерти, если пожелает? Но если ты в чем-то сомневаешься, спроси у Ильвы. Лагерта — ее бабка.

И вновь связь сказки с реальностью поразила меня. Очевидно, скандинавы жили на границе между мифом и реальной жизнью.

— Если норвежский муж Лагерты умер бездетным, — заметил я, — мать Ильвы — одна из двух сестер Бьёрна Железнобокого.

— А тебя не проведешь, Рольф Дерзец. И память у тебя, что надо.

Хастейн начал закрывать дверь. Я просунул ногу в щель.

— Молодая женщина из селения оказалась девственницей?

Он нахмурил светлые брови и откинул назад челку.

— Видимо. — Он с досадой пожал плечами. — По крайней мере Сигурд не позволил мне с ней развлечься.

— Но она еще жива?

— Еще как жива. Но Ильва пасет ее, словно медведица медвежонка.

— А что ее ждет дальше?

Внезапно лицо Хастейна покраснело, но явно не от злости. Я тщетно пытался уловить причину этой перемены.

— Это… это тебя не касается, — буркнул он, захлопнул дверь и щелкнул задвижкой.

Я сидел в темнице, провонявшей моими испражнениями, и размышлял над рассказом Хастейна и над тем, о чем он умолчал.

Шум лагеря, жизнь которого я наблюдал через дырку от выпавшего сучка, путал мои мысли.

По утрам скандинавы оттачивали свое боевое искусство на открытой площадке в восточной части лагеря. Их упражнения сопровождались громким ревом и лязгом мечей и топоров. После обеда они проводили время за игрой в мяч и рукопашной борьбой. А на закате выкатывались и вскрывались бочки с пивом, так что вечер неизменно завершался всеобщей попойкой. Бородачи любым делом занимались энергично, демонстрируя завидное жизнелюбие, что коренным образом отличалось от свойственной сельским жителям вялости и еще больше контрастировало с нарочитым благочестием монахов. Скандинавы были сильными независимыми людьми, которые жили и веселились так необузданно, что это одновременно пугало и завораживало. В то же время было ясно, что каждый знает свое место и ревностно оберегает личное достоинство. Ярлы и знатные люди прямиком шагали по дощатому настилу, не думая никому уступать, в то время как слуга всегда пропускал кряжистого свободного человека, который, в свою очередь, отступал, встретив на дорожке вооруженного воина. Постепенно у меня возникло лишь отчасти осознаваемое желание стать таким же, как они.

Я шел за своими мыслями, которые неизменно приводили меня ко второму человеку, пережившему набег на Тевринтон. Прелестная красавица Белла была старше меня на пару лет. Я не был единственным, кто втайне страстно желал ее. Когда она, выпрямив спину, несла через деревню пару ведер с водой на отцовскую кузницу, все поворачивали головы ей вслед. В качестве иллюстрации того, что физическая красота — не пустое место в этом мире, можно упомянуть, что девушка была помолвлена с сыном олдермена — обычно дочь кузнеца не смела и надеяться на столь выгодную партию.

Я вспомнил, как однажды видел ее обнаженной. С тех пор миновал всего месяц, но казалось, что за это время прошла целая жизнь. Я стоял, прижавшись лицом к плетеной ивовой изгороди вокруг дома кузнеца, и подглядывал в трещину в глиняной штукатурке. Грубые руки девушкиной тетки окунали губку в корыто, из которого шел пар, и омывали хрупкие позвонки племянницы, четко обозначившиеся под бледной кожей. Меня охватила волна жара, когда Белла поднялась в ванне, чтобы обтереться. Ее темные волосы прилипли к блестящей спине, почти достигая маленькой тугой попки. Тонкие пальцы скользнули по вздернутым соскам. Руки, продолжая ловко орудовать полотенцем, устремились к плоскому животу, коснулись темного пушка на лобке и замерли на упругих бедрах…

Я услышал в темноте собственное тяжелое дыхание.

В глубине души я сознавал, что занимаюсь греховным делом, даже не одним, а сразу несколькими. И все же был не в силах оторвать руку от твердого бугорка, выросшего у меня в паху. Воспоминание об обнаженном девичьем теле сверкало во мне, кровь пульсировала в висках, приливала к моему детородному органу. Я развязал пояс, чтобы быстрее освободиться от напряжения, как вдруг металлический лязг заставил меня вздрогнуть. Задвижка на двери открылась.

В низком проеме возникла широкоплечая фигура — она сидела на корточках на фоне звездного неба. Я не узнал Ильву, пока во тьме не прозвучал ее светлый голос:

— Иди за мной, сакс, — сказала она, — если хочешь обрести свободу.

7

Мы с Ильвой пробрались за передний ряд палаток и, удостоверившись, что сумеем незамеченными преодолеть насыпь, опоясывающую лагерь, спустились вниз; петляя, побежали через пустошь. Когда мы оказались на приличном расстоянии от лагеря, она затащила меня в кусты, схватила за куртку и приставила длинный нож к моей шее. Я давно понял, чего она хочет.

— Я покажу тебе путь к монастырю Святого Кутберта, — сразу сказал я. — И я хочу попросить лишь две вещи взамен. Во-первых, пообещай мне, что не станешь убивать монахов.

Угроза, которую она собиралась мне озвучить, застряла у нее в горле.

— Оставить в живых монахов? — воскликнула она. — Но почему?

— Можешь помять их, если хочешь, — продолжал я, — но никто из них не должен погибнуть. А к одному из них вообще не прикасайся.

— Неужели это твой друг?

Вообще-то брат Ярвис не был монахом в полном смысле слова, скорее монастырским служкой. Я решил не объяснять Ильве разницу, и хотя слово «дружба» лишь в малой степени соответствовало отношениям, связывающим меня с Ярвисом, я кивнул. Она проворчала что-то в темноту.

— Договорились. Но ты сам объяснишь это моей дружине.

— Дружине? — переспросил я.

Ее кривые зубы сверкнули в темноте, когда она улыбнулась моей наивности.

— Дружина — это личная охрана ярла, группа из нескольких воинов, которых можно призвать к себе в любой момент и запереться с ними в парадном зале, набитом оружием, едой и напитками.

— Призвать к себе?

Она презрительно фыркнула.

— Хватит испытывать мое терпение, сакс. Что за второе условие?

— Ты должна помочь мне спасти девушку, надзор за которой поручил тебе Бьёрн.

Я предполагал, что мое второе требование окажется для воительницы более неприемлемым, чем первое, но, к моему удивлению, она немедленно согласилась. Ильва поставила меня на ноги и потянула к темно-синему силуэту, обступившему опушку леса, где прятались лошади и вооруженные воины.

— Это все твои люди? — не удержался я от вопроса, заприметив небольшую группу мужчин.

— А ты на что рассчитывал?

— Рассчитывал увидеть не менее полутора десятков человек.

В ее близко посаженных глазах вспыхнул гнев. Правда, он был направлен не на меня.

— Под моим командованием находится 120 могучих викингов. Но клятва, которую мы принесли, прежде чем отправиться в этот поход, не позволяет мне воспользоваться сегодня ночью помощью людей, не входящих в состав моего личного хирда.

Я быстро вычислил, что армия Ильвы составляла больше одной пятой части объединенного войска скандинавов. На мгновение я лишился дара речи, осознав, какой великой силой распоряжалась эта женщина. К счастью, мне хватило ума не комментировать этот факт. Вместо этого я рассказал дружине, что они не должны причинять вред монахам.

Воины заверили меня, что, если я гарантирую им обещанную добычу, они будут держать себя в руках.

Тьма была плотной, как дубленая кожа. Держась за талию Ильвы, я изо всех сил старался усидеть на лошади. Это было голенастое животное, падение с которого грозило сделать калекой. Позади в глубоком молчании двигалась колонна всадников. Они были одеты в кожу и кольчуги, вооружены копьями, топорами и палицами.

— Ты знаешь лишь ту деревню и монастырь, верно? — бросила Ильва через плечо. — И никогда не бывал в Эофорвике. Даже понятия не имеешь о том, где находится этот город. Я права?

Я принялся объяснять, но она перебила меня.

— Твое вранье мне неинтересно. Меня интересует только дорога до монастыря. Если ты ее не знаешь, ты не жилец.

— В таком случае мне нечего бояться.

Было в этой широкоплечей женщине нечто угрожающее и вместе с тем умиротворяющее. Несмотря на присущую ей грубость, она обладала тем же природным достоинством, что и Бьёрн Железнобокий, и Сигурд Змееглазый, и Хастейн. Как и они, она прекрасно знала, что является сама себе хозяйкой и не отчитывается ни перед кем — ни перед королем, ни перед богом. Я непременно хотел поближе изучить ее самоуверенность, именно поэтому вновь нарушил тишину: