Филипп поправил безупречно повязанный галстук, оторвал едва заметно деформированный лепесток белой камелии, красующейся в бутоньерке на лацкане, и щелчком сбросил воображаемую пылинку с темно-серой визитки. Он понимал, что все эти движения ничего не изменят в его облике, но сейчас они казались ему жизненно важными. Он чувствовал, что единственная женщина, которую он когда-либо хотел, может ускользнуть от него и в третий раз, и сознавал, что на сей раз боль от потери ее уничтожит его.

Филипп слышал, как подъехал экипаж. Он встретился взглядом с человеком, отражавшимся в зеркале, и понял, что так или иначе ему придется изменить свои понятия. Он не собирался повторять снова ту же самую ошибку.

Глава 17

Твои слова - моя пища, твое дыхание - мое вино. Ты для меня все.

Сара Бернар

Она приняла правильное решение. Стоя в кухне Эвермор-Хауса, Мария повторила себе эти слова, наверное, в сотый раз за это утро. Она добавляла последние штрихи, украшая пирожные и другие сладости, прежде чем отправить их в банкетный зал, но ее мысли были далеко, а чувства в разброде.

Она заметила любопытные косые взгляды своих служанок, подручных и младших продавщиц, занятых последними приготовлениями к предстоящему ленчу. Она не знала, которая из служанок видела утром Филиппа в ее постели, но было совершенно ясно, что весь персонал знал теперь, что она безнравственная женщина. Однако это не особенно волновало Марию, потому что она никогда не придавала большого значения тому, что думают о ней окружающие, считая, что гораздо важнее то, что она сама о себе думает. Даже потрясающие физические ощущения, которые она испытала, занимаясь любовью, сейчас не так остро вспоминались ей. То, что проделывал с ней Филипп, было великолепно, и, по правде говоря, она до сих пор не оправилась от потрясения, и у нее дрожали колени. Она даже не подозревала, что физическая близость может доставить такую радость. Для тех, кто занимается любовью впервые, это, несомненно, является настоящим потрясением. Но не это, а то, что произошло потом, занимало сейчас мысли Марии, так ей хотелось временами расцеловать Филиппа, а временами убить.

Филипп и только Филипп мог привести ее чувства в столь хаотическое состояние. Никто другой из важных для нее людей - ни ее подруги, ни Лоренс, ни Андре, ни даже отец - не могли так рассердить ее, заворожить или ранить, как это мог сделать Филипп. И так было всегда. Всегда.

Ей вспомнился тот день, когда она впервые встретилась с ним. Серьезный мальчик в коротких штанишках, который сидел под плакучей ивой и зубрил латынь, как будто важнее этого на свете ничего не было, с гордостью сообщил ей тогда, что будет учиться в Итоне. Она даже не знала, что такое Итон. Ей это было неинтересно. Ее заинтриговало то, как он посмотрел на нее, когда она протянула ему руку, - озадаченно, как будто никогда прежде не видывал существа, подобного ей, и несколько испуганно, потому что уже тогда важничал. Большинство мальчишек в то время считали, что с ней довольно весело и что она не такая глупенькая, как другие девчонки. Но только тогда, когда Филипп сломал руку, свалившись с веревочных качелей, соорудить которые она его уговорила, когда он взял всю вину на себя и его выпороли, когда он упорно уверял своего отца, что был один, не упомянув, что она тоже находилась там, она поняла, что они будут друзьями. Она была уверена, что на него можно положиться, что ни случилось бы.

Грохот упавшей на кухонный пол кастрюли и голос выругавшегося месье Бушара вернули ее к реальности, и она попыталась сосредоточить внимание на работе, однако, окинув взглядом лимонные пирожные, которые предстояло украсить, не почувствовала вдохновения.

Работа всегда завораживала Марию. С того самого момента, как отец позволил ей помогать ему на кухне, когда она была еще совсем маленькой, Марии хотелось стать поваром, кондитером. Ей хотелось готовить пирожные для лордов и принцев. И она это делала. Ей хотелось иметь собственную кондитерскую, и теперь она у нее была. Она окинула взглядом кухню, где сновали, словно муравьи в муравейнике, повара в белых фартуках, и вдруг все это показалось ей пустым и глупым занятием.

Этим утром она сказала Филиппу, как важен для нее ее магазин. Так оно и было, по крайней мере до этого утра. Пока Филипп не напомнил ей, что в жизни есть и другие важные вещи. Она снова взглянула на пирожные, которые будут съедены и забыты в считанные минуты.

А вот ребенок - совсем другое дело.

Мария приложила руку к животу. Что, если она уже забеременела? Она не хотела выходить замуж для того лишь, чтобы избежать стыда и бесчестья. Такие вещи имели первоочередное значение для Филиппа, но не для нее. Откровенно говоря, не такой она представляла себе свою будущую жизнь, но если будет ребенок, то она его сохранит и будет растить, высоко подняв голову. Она не будет его стыдиться, что бы ни говорили в обществе. К тому же она никогда не придавала значения мнениям других людей.

Кроме мнения Филиппа.

Ах, как ей было обидно, когда после ее приезда из Франции он стал пренебрежительно относиться к ней! Как ей было больно, когда он, увидев, что она приближается, задирал нос и поворачивал в другую сторону! Когда он стал маркизом, она оказалась недостаточно хороша, чтобы разговаривать с ней. Несмотря на то что отец наскреб денег на школу-интернат в Париже, несмотря на то что она получила такое же образование, как любая леди, она была недостаточно хороша. Она никогда не была достаточно хороша.

Это заставило ее сблизиться с Лоренсом. Лоренс был словно целительный бальзам для ее ран. Ему было абсолютно безразлично, что она работает на кухне, и если Филипп в течение двух лет во время летних каникул всячески демонстрировал, что не желает иметь с ней ничего общего, Лоренс не скрывал, что восхищается ею. Это он держал ее за руку, когда умер ее отец. Это он слушал, как она рыдала от страха, потому что не было денег и она не знала, что делать. Она всегда думала, что, если потребуется, она сможет положиться на Филиппа, но помог ей Лоренс, предложивший выход из положения. Для перепуганной осиротевшей семнадцатилетней девушки брак с джентльменом, дорогим другом, которого она знала всю жизнь, казался решением всех проблем.

Но в жизни все было не так легко и не так просто. Брак не решал всех проблем. Теперь она это знала. Однако не это заставило ее отказать Филиппу этим утром.

Она не хотела, чтобы он женился на ней потому лишь, что, если она станет маркизой, ей будет легко жить. Она не хотела, чтобы он женился на ней, потому что у нее, возможно, будет его ребенок. Она хотела, чтобы он женился на ней, потому что любит ее. Но хотя она получила не одно, а целых два предложения выйти за него замуж, в них среди массы слов о желании и чести, о браке и детях не было ни одного слова о любви. В них не принималось в расчет то, ради чего она так упорно работала, не признавалась важность того, с чем ей придется расстаться, если она выйдет за него замуж.

Она вновь попыталась сосредоточиться на работе и украсила каждое пирожное засахаренной лимонной корочкой, однако это, кажется, не сделало их более привлекательными.

Мария окинула взглядом помещение, чтобы найти кого-нибудь из членов своего персонала, с кем можно было бы отправить в банкетный зал поднос с пирожными, но не нашла никого. Поскольку это был просто ленч, она захватила с собой только половину персонала, оставив остальных в магазине. Тогда она жестом подозвала стоявшего поблизости лакея Филиппа и попросила его отнести поднос в банкетный зал.

Лакей ушел, и она перешла к следующему подносу, но не могла заставить себя отнестись с интересом к украшению маленьких шоколадных трюфелей крошечными засахаренными цветками фиалки. Мария, расстроенная и испуганная, уставилась на поднос.

Да, она боялась. Почему бы не признать это?

Проницательная Пруденс заметила это еще в тот день, когда они встречались на Литл-Рассел-стрит. Она боялась полюбить Филиппа, потому что, если он не любит и не уважает ее, он ее просто бросит, а мысль о том, что ее могут снова бросить, приводила ее в ужас. И нынче утром, когда он говорил о том, чтобы она рассталась со своим магазином, как будто это само собой разумеется, как будто расстаться с мечтой и амбициями проще простого, все ее страхи вновь нахлынули на нее. Если она расстанется с магазином, а он потом бросит ее, то у нее вновь ничего не будет.

Ей вспомнилась лента для волос, и, хотя она была тронута тем фактом, что он носил ее при себе все эти годы, ей казалось, что благоговеть перед каким-то придуманным образом человека - это одно, а жить с этим человеком изо дня в день - совсем другое дело. А вдруг в реальной жизни этот человек окажется хуже, чем его придуманный образ?

Этого она тоже боялась.

Мария окинула взглядом поглощенных работой поваров и служанок. И подумала о своем магазине и своей кухне.

Она вдруг поняла, что могла бы расстаться со своим магазином. Она любила Филиппа. И если бы она была уверена, что он любит именно ее, а не придуманный им ее образ, она бы променяла созданную собственными руками жизнь одинокой женщины на жизнь с ним. Если бы только она была уверена…

- Мисс Мартингейл? - услышала вдруг она и повернулась на голос.

Перед ней с испуганным выражением лица стоял лакей с подносом в руках.

- Его светлость прислал их назад.

- Что-о? - Она, нахмурив лоб, взглянула на пирожные, потом перевела взгляд на лакея: - Как так «прислал их назад»? Что ты хочешь этим сказать?

- Я хочу сказать, что он прислал их назад. - Слуга облизнул пересохшие губы и огляделся вокруг. Проследив за его взглядом, Мария увидела, что специалист по соусам месье Бушара и младший повар, стоявшие по другую сторону рабочего стола, услышали его слова и замерли, перестав работать и искоса поглядывая на нее.

Она вздохнула и потерла рукой лоб.

- А что с ними такое? На мой взгляд, они выглядят превосходно.

- Его светлость требует, чтобы вы немедленно явились лично и объяснили, почему подают эту пародию на пирожные.

- Пародию? - Она подняла голову. - Он назвал мои лимонные пирожные пародией?

В комнате стало тихо, и Мария поняла, что ее возмущенный голос привлек всеобщее внимание.

Она схватила поднос и направилась к служебной лестнице, теряясь в догадках относительно того, что он намерен предпринять. Неужели он собирается дать ей нагоняй в присутствии своих гостей? Не может быть, Филипп никогда такого не сделает. Однако он был так зол на нее утром, что может захотеть расплатиться с ней за упрямство. Но и это тоже было для него нехарактерно. Озадаченная и очень расстроенная, она направилась по коридору в сторону банкетного зала и остановилась, едва перешагнув порог. Выглянув из-за угла, она увидела Филиппа, сидевшего во главе длинного стола, который смотрел на дверь, как будто ожидая ее. Увидев, что он ее заметил, она замерла, не зная, что делать.

- А-а, мисс Мартингейл, - произнес он, поманив ее рукой.

Она не двинулась с места.

- Возникла какая-то проблема с лимонными пирожными, милорд? - спросила она достаточно громко, так что все присутствующие ее услышали.

- Подойдите сюда, пожалуйста, мисс Мартингейл.

Высоко подняв голову, она рошла вдоль длинного стола, не обращая внимания на перешептывания и любопытные взгляды. Подойдя к нему ближе, она заметила за столом Пруденс, которая занимала место по правую сторону от него, как самая высокопоставленная из дам. Чуть дальше она увидела Эмму. Однако присутствие подруг не успокоило напряженные нервы, потому что они были свои в этом мире. Они принадлежали к этому миру. А она нет.

Ощущая на себе взгляды всех сидевших за столом, она снова напомнила себе, что Филипп был прежде всего джентльменом, как бы он ни был на нее сердит, а истинные джентльмены не отчитывают публично члена своего обслуживающего персонала, тем более в присутствии ее подруг.

Сделав глубокий вдох, она взглянула на него.

- Слушаю вас, милорд, - сказала она, стараясь, чтобы голос звучал по-деловому.

Вместо ответа он встал с места и взял поднос из ее рук.

- Возьми это, Джервис, - сказал он, отдавая поднос стоявшему поблизости лакею.

Лакей подчинился, и он переключил внимание на нее. Она заметила, как уголки его губ дрогнули в улыбке, и это еще больше озадачило ее. Что, черт возьми, здесь происходит?

- Сожалею, что мои лимонные пирожные не понравились вам, милорд, - пробормотала она, пытаясь догадаться о том, каковы его намерения.

- Не понравились? Совсем наоборот.

- Я что-то не поняла. Ведь вы назвали их «пародией»? - шепотом сказала она, наклоняясь к нему.

- Я знаю, - прошептал он в ответ, тоже наклоняясь к ней. - Я солгал.

Она вытаращила глаза:

- Что вы хотите этим сказать?

- Хочу сказать, что я солгал. - Он взял ее за руки. - Сказать что-нибудь обидное про ваши пирожные - это единственный способ, который я смог придумать, чтобы заставить вас подняться сюда. Бог свидетель, приказания на вас никогда не действуют.

- Филипп! - воскликнула она и тут же вспомнила, что находится под прицелом двадцати четырех пар глаз. - Милорд, что вы делаете?

Он продолжал держать ее за руки, забыв о своих гостях и сосредоточив внимание на ней одной.

- Я хотел, чтобы вы пришли сюда, мисс Мартингейл, - сказал он достаточно громко, чтобы все его услышали, - потому что нам нужно поговорить об одном незаконченном деле.

- Незаконченном деле?

- Это касается нашего с вами утреннего разговора.

У нее моментально жарко вспыхнули щеки, и она в который раз обругала свою нежную белую кожу.

- Филипп, - прошептала она, в ужасе оглядывая гостей за столом, - сейчас едва ли подходящее время…

- Напротив, - возразил он более громким, чем у нее, голосом, - время сейчас самое подходящее. Во время нашего утреннего разговора я кое-что не успел сказать. Я намерен исправить сейчас это упущение в присутствии всех этих людей.

Она снова попыталась отобрать у него свои руки, но он их крепко держал.

- Как известно каждому из присутствующих, я джентльмен, а джентльмен не признается в своих чувствах публично. Джентльмен не раскрывает свое сердце перед всем миром. Джентльмен не признается на публике в своих тайных желаниях.

Он чуть помедлил, и от нежности, которую она увидела в его глазах, у нее затрепетало сердце.

- Но, - продолжал он, - я говорю обо всем этом в присутствии своих гостей, потому что хочу, чтобы все они знали о моих чувствах. Я хочу, чтобы они засвидетельствовали то, о чем я намерен публично заявить, потому что это, кажется, единственный способ убедить тебя в глубине и искренности моей привязанности к тебе.

Она смотрела на него, ушам своим не веря. Филипп делает публичное заявление? О своих чувствах? Это было совершенно на него не похоже.

- Меня ничуть не волнует разница между нами в происхождении, - сказал он. - Меня не волнует, что я маркиз, а ты владелица кондитерской. И если ты пожелаешь до конца наших дней иметь эту кондитерскую… - он окинул взглядом гостей за столом, потом снова взглянул на нее, - то так оно и будет. Меня это тоже не волнует.

- Кажется, утром ты придерживался другого мнения, - не удержавшись, напомнила она.

- И я был не прав, Мария. Мне безразлично, что, согласно нашему статусу, ты не должна владеть кондитерской. Мне безразлично, что общество сочтет наш брак неблагоразумным поступком. И безразлично также, что в обществе будут думать, будто ты недостаточно хороша для меня. Я знаю, что ты всегда считала, будто я так думаю, но это не так. - Он еще крепче сжал ее руки. - Я никогда не думал, что ты недостаточно хороша для меня. В глубине души я всегда боялся, что это я недостаточно хорош для тебя.

По залу прокатился удивленный шепот, но он, кажется, даже не заметил этого.

- Видишь ли, я никогда не умел заставить тебя смеяться. - Он взглянул на Лоренса, потом вновь перевел взгляд на нее. - Я не умел также вить веночки из розовых бутонов для твоих волос и говорить, какая ты хорошенькая. - Он судорожно вздохнул, чуть вздернув подбородок, и она поняла, как нелегко ему дается это публичное признание. - Я всегда хотел говорить эти слова и делать эти вещи, но не мог, потому что джентльмену не подобает вести себя таким образом. Джентльмену нельзя влюбляться в дочь повара. Но отныне мне наплевать на то, что делают джентльмены. Я просто человек, и единственное, что меня волнует, - это ты.

- В таком случае почему ты тогда прогнал меня? - воскликнула она, все еще боясь поверить тому, что слышит. - Если ты любил меня, то зачем отослал меня с глаз долой?

- Разве это не очевидно?

- Черт возьми, Филипп, - воскликнула она, начиная раздражаться, - то, что ты делаешь, никогда не бывает для меня очевидным.

- Мне хотелось бы верить, что это составляет часть моего обаяния, - заявил он. - Послушай меня, Мария. Я отослал тебя тогда, потому что по-другому просто не смог бы выдержать. - Отпустив ее руки, он привлек ее к себе, не обращая внимания на удивление гостей. - Я не смог бы вынести, если бы ты принадлежала не мне, а моему брату. Мне следовало бы извиниться за то, что я отослал тебя из Кейн-Холла, за то, что разлучил тебя с Лоренсом, которого ты любила, но я не могу этого сделать. Потому что ничуть не жалею об этом. И сделал бы это снова. Я не смог бы выдержать, если бы ты была так близко, но за пределами моей досягаемости. - Он заглянул ей в глаза. - Теперь понимаешь?

Она понимала. И понимала также, что стоило ему сделать то, что он сейчас сделал. Она взяла в ладони его лицо.

- Я рада, что ты не жалеешь, - прошептала она в ответ. - Я тоже об этом не жалею. Ты ведь знаешь, что то, что было у нас с Лоренсом, это увлечение.

- Но мои чувства не увлечение. Я хочу, чтобы ты была моей женой, - сказал он достаточно громко, чтобы все слышали. - Я хочу, чтобы ты стала моей маркизой, матерью моих детей, моим компаньоном и партнером на всю жизнь. И если потребуются вся оставшаяся жизнь и семнадцать сотен предложений, чтобы убедить тебя выйти за меня замуж, то я и на это согласен.

Все еще держа ее за руки, он опустился перед ней на колено.

- Я люблю тебя, Мария Мартингейл. Я всегда любил тебя, с того самого момента, когда впервые увидел, и буду любить до последнего дня жизни. Ты выйдешь за меня замуж?

Она взглянула на него, и ей вдруг показалось, что вернулось то далекое время, когда она протянула ему руку и представилась, почувствовав, что он настоящий друг и на него можно положиться в любой ситуации. Сейчас он просил ее стать частью его мира, и хотя она нередко относилась к этому миру насмешливо, она была уверена, что сможет пересмотреть свои понятия, потому что не могла себе представить ни мир, ни жизнь без него.

- Да, Филипп, я выйду за тебя замуж.

Давая этот ответ, она вдруг почувствовала, как все в мире встало на свои места. Все стало снова правильным. И ее охватила безмерная радость.

- Знаешь, я ведь тоже боялась, - призналась она, все еще говоря шепотом, слышным ему одному. - Я боялась влюбиться в тебя, потому что, если бы я влюбилась, а твои чувства оказались мимолетным увлечением, ты бы в конце концов бросил меня, как это сделал Лоренс. Или - еще того хуже - снова отослал бы меня подальше от себя. Но когда я узнала о том, что ты все эти годы хранил мою ленту для волос, я начала понимать, что твои чувства ко мне гораздо глубже, чем я себе представляла. Однако, даже несмотря на это, я все еще боялась. Сегодня утром, заговорив о моей кондитерской, ты застал меня врасплох. Я вовсе не думала о кондитерской, просто все происходило так быстро, что я поддалась панике. - Она вздохнула. - Я до сих пор не совсем поверила тебе.