У Сузаны был толстенький блокнот в кожаной обложке, куда она записывала правила поведения настоящего манекена.

— Правило номер восемь, — читала она гнусавым от слез голосом. — Настоящий манекен никогда не забывает, что он манекен и не ведет себя не как манекен. Скобка открывается. Не двигается, не разговаривает, не почесывается, не чихает и так далее. Скобка закрывается.

— У тебя был форс-мажор, — говорил Витор Обадия. — В такой ситуации даже пластиковые манекены чихают. Сделать тебе чаю с лимоном?

* * *

Кузина Мафалда позвонила полицейскому инспектору Витору Обадии на работу.

— Приехал бы ты домой, инспектор, — сказала она. Голос у нее был странный. Если бы это была не кузина, а чужая женщина, Витор Обадия решил бы, что голос у нее растерянный.

— Зачем? — недовольно спросил инспектор. — Я очень занят сейчас! — В этот день была его очередь заказывать пиццу к обеду, а он никак не мог выбрать четвертый ингредиент.

— Твоя кукольная девица свихнулась, — прошептала кузина Мафалда. Шепот у нее был такой громкий, что инспектор поморщился и отвел трубку от уха. — Приезжай немедленно, я ее боюсь.

* * *

— Сколько я себя помню, — говорила Сузана, — я всегда хотела быть манекеном. Я тренировалась где только могла. Вставала на подоконник и стояла в окне, как в витрине. Один раз встала в школьном вестибюле. У нас там была выставка школьной формы, стояли манекены пластмассовые, очень скверного качества. Они не улыбались, и у половины не было рук. Я раздела самый плохой манекен и оделась в его форму. И встала посерединке. Знаешь, когда я поняла, что я на верном пути? Знаешь?

Задремавший было полицейский инспектор вздрагивал и просыпался.

— Нет-нет. — Он часто моргал и пытался принять несонный вид. — Не знаю. Даже не догадываюсь.

— Когда мне нарисовали усы! — Сузана торжествующе смотрела на инспектора. — Представляешь? Там стояло десять манекенов, и только мне нарисовали усы! Фломастером!

* * *

— Что?! — спросил инспектор, врываясь в квартиру. — Что стряслось?

Кузина Мафалда кивком указала куда-то в угол темной прихожей.

— Смотри сам, — мрачно сказала она. — Все утро так стоит, завтракать не стала, обедать тоже не идет. В туалет ни разу не ходила.

Полицейский инспектор Витор Обадия посмотрел туда, куда показывала кузина. Тщательно одетая и причесанная Сузана стояла у стены, подняв вверх руки. На ее губах играла безразличная улыбка.

— Сузана! — позвал инспектор. — Сузана, у тебя все в порядке? Ты что, решила побыть манекеном?

Сузана моргнула и еле заметно покачала головой.

— Я вешалка, — сказала она, еле двигая губами. — Я не манекен, я вешалка. Давай вешай на меня куртку. Вешай, вешай, не бойся.

* * *

Полицейский инспектор Витор Обадия вернулся из командировки. В коридоре стояла новехонькая вешалка черного дерева — с отделением для зонтиков и полочкой для шляп.

— А где Сузана? — удивился инспектор.

— Сломалась, — сказала кузина Мафалда, забирая у инспектора фуражку и кладя ее на полочку. — Я вытирала с нее пыль, а у нее рука раз — отвалилась. Я пыталась обратно привинтить, но там нарезка, видимо, сорвана уже.

— И? — спросил инспектор.

— Ну и вот, — кузина пожала плечами. — Отдала ее старьевщику. А потом пошла и купила эту прелесть. — Кузина Мафалда нежно погладила новую вешалку по полочке.

— Старьевщику?! — Инспектор с ужасом посмотрел на кузину. Ноги его не держали, он сполз по стене на пол и сел, привалившись спиной к двери.

— Инспектор! — строго сказала кузина Мафалда. — Зачем ты уселся на пол, я там не подметала! И почему ты лучше не спросишь у меня, где я взяла деньги?

— Где ты взяла деньги? — послушно спросил инспектор. Ему было все равно.

— Выиграла! — крикнула кузина и восторженно чмокнула полицейского инспектора в макушку. — Представляешь? В первый раз выиграла! А ты, между прочим, мог бы и спасибо сказать. Себе я еще ничего не купила, а тебе — пожалуйста, вешалку.

Антония

Антония любила спать. На переменах, когда другие девочки играли в школьном дворе в резиночку и в «макаку», а мальчики бегали наперегонки, дрались и галдели, как стая голодных чаек, Антония даже не выходила из класса. Стоило учительнице Розариу сказать: «А теперь можете отдохнуть», как Антония глубоко вздыхала, приваливалась к стене, у которой сидела (к концу первого класса там появилось небольшое углубление в форме Антонии), и засыпала до следующего урока. Снился ей всегда один и тот же сон: она лежит навзничь в зеленой-зеленой траве — такой травы не бывает на Сан-Николау, [Сан-Николау (Sгo Nicolau) — один из обитаемых островов архипелага Кабо-Верде (Cabo Verde).] трава здесь рождается мертвой и живет мертвой до самой смерти — и смотрит, как по синему небу медленно ползет золотистое облако. Горячий воздух пахнет медом и слегка дрожит, и Антонии кажется, будто она растворяется, уже растворилась в этой тягучей сладости.

* * *

Пошатываясь от усталости, полицейский инспектор Витор Обадия зашел в туалет, открыл холодную воду и попытался сунуть голову под кран. Расстояние между краном и умывальником оказалось слишком маленьким, и голова не поместилась, поэтому полицейский инспектор с сожалением выпрямился, сложил ладони ковшиком, набрал воды и плеснул себе в лицо. В последнее время Витор Обадия стал очень плохо засыпать по ночам, а на работе с трудом боролся со сном, не помогал ни кофе, ни тошнотворные травяные чаи (что ты кривишься?! — сердилась кузина Мафалда. — Это трава святого Иоанна!).

Полицейский инспектор высморкался, еще раз умыл лицо, закрыл кран и огляделся в поисках полотенца. Полотенца на обычном месте не было.

— Вот черт, — пробормотал инспектор и с силой встряхнул мокрыми руками. Туалетное зеркало, и без того не особенно чистое, покрылось мелкими брызгами.

Растопырив руки и вытянув шею, чтобы не капнуть на новую белую рубашку, инспектор прошелся по туалету, открывая ногой кабинки.

Безрезультатно. Нигде не было ни клочка бумаги.

— Вот черт! — громко повторил полицейский инспектор и зло пнул стену. Он был человеком спокойным и даже флегматичным, но когда по лицу и рукам течет вода и нечем вытереться, это кого угодно разозлит.

* * *

— Антония хорошая девочка, — говорила учительница Розариу в конце семестра. — Послушная. Только почему она все время спит? Она не высыпается дома?

Дядюшка Онезиму холодно смотрел куда-то за спину учительнице и молчал. Он, конечно, согласился пойти в школу, но разговаривать с женщиной, к тому же приезжей, — это было уже слишком. Тетушка Луриана крутила в руках белую косынку и не поднимала глаз от пола.

— У меня есть знакомый врач в Рибейре-Браве. [Рибейра-Брава (Ribeira Brava) — главный (и крупнейший) населенный пункт на Сан-Николау.] — Учительница Розариу совсем недавно начала работать и еще была полна энтузиазма. — Может быть, показать Антонию ему?

— Вези ее теперь в Рибейру-Браву, — бубнил дядюшка Онезиму по дороге домой. — И врачу еще плати. Если каждая городская девчонка будет мне указывать, что делать с моей дочерью…

Тетушка Луриана тяжело вздыхала. Она очень расстраивалась из-за Антонии, но не доверяла врачам. В прошлом году муж соседки, нё [Нё (nho) — кабо-вердианское обращение к мужчине, типа «сеньор». Часто встречается в сочетании с именем. К женщине обращаются «ня» (nha).] Зезе, послушался чьего-то дурного совета и пошел к врачам из-за несильного кашля. Врачи заперли его в больнице, и больше никто не видел нё Зезе живым. К тому же тетушке Луриане не нравилась учительница Розариу. Она считала, что женщина, которая носит брюки, стрижет волосы и красит ногти в неестественные цвета, подает детям плохой пример.

* * *

Полицейский инспектор Витор Обадия вышел из туалета и остановился, изумленный. На полу в коридоре, привалившись к стене, сидела маленькая мулатка в синей косынке и рабочем халате с большими карманами. Рядом с ней стояла пластиковая корзина на колесиках. Корзина была забита рулонами туалетной бумаги и бумажных полотенец.

Уборщица, подумал Витор Обадия. Что это она на полу сидит? Плохо ей, что ли?

Он подошел к уборщице и потряс ее за плечо. Уборщица что-то пробормотала и смахнула его руку, как будто бы это была муха. С ума сойти, подумал Витор Обадия. Она что, просто спит?!

* * *

Несколько лет спустя дядюшке Онезиму все-таки пришлось везти Антонию в Рибейру-Браву, правда, не к врачу, а на аэродром. Он посадил ее и еще трех девушек на самолет до Прайи, [Прайя (Praia) — столица Кабо-Верде, находится на острове Сантьягу (Santiago).] а оттуда они уже сами пересели на самолет до Лиссабона, где у одной из девушек — Марии Розы — жила двоюродная сестра.

Идея путешествия принадлежала тетушке Луриане, и дядюшка Онезиму неожиданно горячо ее поддержал. Антония, которая за всю жизнь выбралась из Прегисы [Прегиса (Preguiзa) — один из населенных пунктов на Сан-Николау. Количество жителей — порядка 460 человек. В буквальном переводе «preguiзa» означает «лень» или животное «ленивец».] один-единственный раз, когда ездила с классом на экскурсию в Таррафал, [Таррафал (Tarrafal) — один из населенных пунктов на Сан-Николау. Знаменит тем, что там находилась одна из самых ужасных португальских тюрем.] пришла в ужас. Спорить с родителями она не привыкла, но плакала не переставая, даже спать стала меньше, и сны ей снились смутные и беспокойные.

— Все будет хорошо, — твердо сказала тетушка Луриана накануне Антонииного отъезда. — Может быть, у тебя вся сонность оттого, что ты живешь в Прегисе. Вот уедешь отсюда — и все пройдет.

— А если не пройдет? — прорыдала Антония.

— А если не пройдет, найдешь себе там работу, на которой можно будет спать сколько захочешь, — ответила тетушка Луриана. — Может, и замуж выйдешь. Деток родишь. Здесь-то на тебе все равно никто не женится, кому ты нужна такая?

Антония шмыгнула носом и решила, что, пожалуй, действительно лучше уехать.

Все путешествие она проспала и даже паспортный контроль прошла, не открывая глаз.

* * *

Полицейский инспектор стоял и смотрел на спящую уборщицу и никак не мог решиться ее разбудить. Она спала — Витор Обадия поискал у себя в голове подходящее определение, но не сумел выбрать между «самозабвенно» и «упоенно». Она спала так, как будто никогда в жизни не делала ничего другого. В ней спало все — от синей косынки, прикрывающей куцый хвостик из химически разглаженных волос, до резиновых перчаток, торчащих из кармана халата, до слишком больших для ее роста ног в стоптанных клетчатых тапочках.

Полицейский инспектор Витор Обадия подумал, что, пожалуй, он имеет полное право разозлиться.

Это он был здесь начальством, это у него которую неделю были проблемы со сном, и это он вымыл руки и лицо и не мог вытереться, в то время как уборщица, мелкая сошка, вместо того чтобы разнести по туалетам бумажные полотенца, спала тут у стены и даже, кажется, улыбалась. Полицейский инспектор присел на корточки и заглянул уборщице в лицо. Так и есть, улыбается.

Инспектор раскрыл рот, чтобы рявкнуть «подъем!», или «что за черт?!», или что-нибудь похуже, но неожиданно зевнул во весь рот, да так, что едва не упал. Потом еще раз. И еще раз.

Да что с тобой, Обадия, сердито подумал полицейский инспектор — иногда он разговаривал с собой на «ты», это помогало ему собраться, — что это ты тут расселся и зеваешь? Ну-ка, быстро встал!

Но вместо того чтобы встать, Витор Обадия зевнул с такой сокрушительной силой, что потерял наконец равновесие и уселся на твердый каменный пол.

* * *

— Не знаем, что с ним такое, — почтительно говорил сержант Энрик Торраду спешно вызванной кузине Мафалде. — Спит и спит. Мы его уже по-всякому будили: и кричали, и телефон ставили на полную громкость, и еще всякое…

— Водой холодной в лицо брызгали? — деловито спросила кузина Мафалда, озабоченно поглядывая на спящего инспектора.

— Брызгали. — Сержант Торраду вспомнил, как поливал инспектора ледяной минеральной водой сразу из двух бутылок, и попытался не рассмеяться, но все равно рассмеялся коротко, как закашлялся. — И в лицо брызгали, и на голову лили, и за шиворот. Не просыпается.

— Ага. — Кузина Мафалда потерла подбородок. — Надо вызывать врача. — Она перевела взгляд на маленькую мулатку в синем рабочем халате, которая спала, прислонив голову к плечу полицейского инспектора. — А это кто с ним такая?! Уборщица?

Сержант Торраду пожал плечами.

— Не знаю, дона Мафалда. Я спрашивал дону Одетт, которая у нас убирается, но она говорит, что впервые ее видит.

* * *

Полицейскому инспектору снится, что он лежит навзничь в зеленой-зеленой траве и смотрит, как по синему небу медленно ползет золотистое облако. Горячий воздух пахнет медом и слегка дрожит, и инспектору кажется, будто он растворяется, уже растворился в этой вязкой сладости. Рядом с ним лежит маленькая уборщица — та, что не донесла полотенца до туалета. Инспектор слегка улыбается и по колебаниям густого воздуха чувствует, что она улыбается ему в ответ.

— Инспектор, — говорит уборщица, и инспектор восторженно думает, надо же, какой чудесный сладкий голос, как горячий шоколад, как свежая сливочная карамель, как сотовый мед, как… — Простите… Вы не могли бы проснуться? Все-таки это мой сон, и я привыкла быть здесь одна.

Ана

Перед выходными полицейскому инспектору Витору Обадии вдруг нестерпимо захотелось эшпаррегаду. [Эшпаррегаду (esparregado) — пюре из шпината с маслом, мукой и молоком.] Инспектор сидел в гостиной в любимом кресле, вытянув ноги к работающему обогревателю, по телевизору давали матч «Бенфика» — «Спортинг», но инспектор так ни разу и не глянул на экран. Он прикрыл глаза и представлял себе, что вот он идет на кухню, ставит на огонь кастрюльку с водой, тщательно моет шпинат под краном, перебирая тугие листики, — в этом месте инспектор заерзал в кресле, — солит закипевшую воду, кидает в нее шпинат. Потом достает его, сварившийся, — инспектор задышал часто, как собака, — и руками отжимает лишнюю влагу, а потом берет сито и протирает шпинат. Инспектор услышал мокрый звук, с которым темно-зеленое пюре падает в миску, не то всхлипнул, не то хрюкнул, поднялся с кресла и решительно пошел на кухню.

Он уже посыпал эшпаррегаду свеженатертым мускатным орехом, когда зазвонил телефон.

— Привет, инспектор, — сказала кузина Мафалда хриплым басом и закашлялась. Она недавно переехала в собственный дом на заливе. Из дома открывался дивный вид, но внутри было сыро и холодно, как в погребе, и кузина все время ходила простуженной. — Что делаешь?

— Эшпаррегаду ем, — ответил инспектор, взял со стола ложку — большую серебряную столовую ложку, — зачерпнул ею немного эшпаррегаду, сунул себе в рот и чуть не застонал от удовольствия.

— Во дает девчонка! — непонятно восхитилась кузина Мафалда. — Погоди, я закурю, и ты мне расскажешь, как это ей удалось.

— Что удалось? — спросил инспектор и сунул в рот еще ложку эшпаррегаду. — Кому удалось?

— Ну, Ане. — На том конце провода кузина Мафалда безуспешно чиркала зажигалкой и ругалась про себя.

— Ты же бросила курить. — Полицейский инспектор доел эшпаррегаду и прикидывал, подобрать ли остатки пальцем или облизать миску и не мучиться.

— А ты до сих пор в рот не брал шпинат, — отрезала кузина Мафалда счастливым голосом человека, которому наконец удалось извлечь огонь из строптивой зажигалки. — Оближи миску и не мучься. И передавай привет Ане.

* * *

— Да я тебе говорю: не знаю я никакой Аны, — утомленно повторял полицейский инспектор Витор Обадия. — Откуда ты вообще ее взяла?!

Бедолага, думал он. Неужели, альцгеймер?

Кузина Мафалда стряхнула пепел в чашку из-под кофе и пожала плечами.

— Не хочешь говорить — не надо. А дуру из меня делать нечего. Не люблю.

Мальчишка, думала она. Секреты у него. И от кого? От меня!

* * *

В понедельник полицейский инспектор Витор Обадия ни с того ни с сего надел нарядную кремовую рубашку и повязал новый галстук. Потом подумал немного и надел новые брюки, которые покупал перед Рождеством вместе с кузиной Мафалдой. Кузина уверяла, что брюки синие, а инспектору казалось, что черные, но продавец — хрупкий юноша с такими блестящими волосами, как будто он залил их пластиком, — сказал, что цвет называется «летняя полночь».

— Я же говорю — синие, — заявила кузина Мафалда.

— То есть черные, — поправил ее Обадия.

— Какой вы сегодня элегантный, шеф, — сказала новенькая секретарша и кокетливо покусала карандаш. Секретаршу звали Мария де Анунсиасау, но она просила звать ее Нуной.

Хорошая девочка, подумал полицейский инспектор. Пригласить ее, что ли, кофе выпить?

— А скажите, Нуна… — начал он.

— Вам звонила Ана, — перебила Нуна и снова покусала карандаш. — Просила, чтобы вы пораньше вернулись сегодня домой, она хочет с вами что-то обсудить.

* * *

— Прекрати этот идиотизм, — кричал полицейский инспектор в трубку, — отцепись от меня с этой твоей Аной, или я сдам тебя в лечебницу!

— А? — сонно спросила кузина Мафалда. — Я сплю, инспектор, если тебе это интересно. А с Аной сам разбирайся, нечего меня впутывать. Между прочим, она мне не звонит и не просит, чтобы я от нее отцепилась с тобой.

* * *

— Я дома, — неуверенно сказал полицейский инспектор Витор Обадия, закрывая входную дверь. Он чувствовал себя полным идиотом. — Я дома, Ана. Я пришел пораньше. Вы хотели со мной поговорить?

Никто не отозвался.

Держа руку на табельном вальтере — инспектор никак не мог вспомнить, заряжен тот или нет, — он обошел всю квартиру, пинком открывая двери. Квартира была абсолютно, девственно пуста. Даже носки, валявшиеся с утра на ковре, куда-то пропали, и с письменного стола исчезли круглые коричневые разводы в тех местах, куда Витор Обадия обычно ставил чашку с кофе.

* * *

— Я хочу выпить за прелестную будущую хозяйку этого дома, — сказал крестный полицейского инспектора — отставной полковник Мейрелеш, наливая себе вина. Витор Обадия сделал вид, что не услышал, и повернулся к полковнику спиной.

— Я хочу выпить за будущую хозяйку! — рявкнул Мейрелеш и поднялся. Его качнуло. Упади, упади! — внутренне взмолился полицейский инспектор, но отставной полковник ухватился свободной рукой за спинку стула и устоял. — Об-бадия, — сказал полковник Мейрелеш. — Куда ты задевал свою невесту? Зови, мы должны за нее выпить!

— Она на кухне, наверное, — сказал полицейский инспектор, стараясь говорить убедительно. Так отвратительно он себя не чувствовал с тех пор, когда полковник поймал его, тринадцатилетнего, за воровством сигарет из ящика стола. Может, сказать уже, что нет никакой невесты? — подумал он. Решат, что я спятил.

— Точно не на кухне, — буркнула кузина Мафалда, ставя на стол блюдо с шамусами. [Шамус (chamu?a, samosa, samuusa) — жареный треугольный пирожок со всяким. Был заимствован португальцами в Индии, но уже давно является частью португальской кухни.] — Я только что с кухни. Скорее в ванной.