— Мне хорошо!!! — скрежещет Дуду, открывая глаза. — Мне не нужно травок! У меня аллергия на травки! И вообще я на работе! Пожалуйста, дона Дулсе, миленькая, покажите мне ваш электрический счетчик, я сниму показания и пойду!
Дона Дулсе сникает.
— Конечно, мой мальчик, — тихо говорит она, складывая пакетик и коробочку на полку. — Простите меня. Счетчик возле двери, слева.
Дуду поднимается на две ступеньки и быстро записывает показания счетчика в блокнот. Потом оглядывается. Крошечная дона Дулсе стоит у стеллажа, зябко кутаясь в свою огромную шаль с кистями. Зверек Пирусаш улегся у нее в ногах спиной к Дуду, Дуду виден только печально опущенный круглый хвост, похожий на облезлую меховую хризантему.
Дуду становится трудно дышать, как будто кто-то его слегка придушил — не до смерти, но чувствительно.
Он снова спускается вниз и совершенно неожиданно для себя обнимает маленькую старушку.
— Большое спасибо, дона Дулсе, — говорит он проникновенно. — Когда я простужусь, я обязательно приеду к вам за травками. Обещаю!
— И правильно сделаете, мой мальчик! — наставительно отвечает дона Дулсе и что-то сует Дуду в карман. — Дома попейте эти травки, хотя бы несколько дней. Вы сразу забудете о вашей аллергии!
Дуду хочет что-то сказать, но у него начинает чесаться в носу, и он чихает.
Зверек Пирусаш вскакивает и заливается звонким лаем.
Pastelaria «Fabrico pr?prio»
[Pastelaria — кондитерская. Хорошая кондитерская — это очень, очень волшебное место. Fabrico pr?prio — эта фраза значит, что сладости делаются прямо там, при кондитерской, а не заказываются непонятно где.]
«Только кофе — и все, — думает Маргарида, идя по улице. — Кофе чашечку. И хватит».
Вчера вечером весы в ванной показали такое, что Маргарида час плакала, ночь не спала, а к утру приняла решение.
«Кофе — и все, — твердо думает она. — И даже без молока».
Желудок сжимается в комок и издает отчетливый стон.
«Ладно, с молоком, — смягчается Маргарида. — Но только одну чашку. И все».
Желудок что-то недовольно ворчит, но Маргарида больше не обращает на него внимания.
«Кофе — вполне себе завтрак, — думает она. — Особенно если с молоком».
Маргарида сворачивает в переулок и останавливается между маленькой сумрачной забегаловкой с надписью «Бар № 9» и огромной благоухающей кондитерской «Сладкий ангел».
«Только кофе — и все», — напоминает себе Маргарида, делая шаг к «номеру девять».
«Но в кондитерской кофе значительно лучше», — думает она, делая два шага к «Сладкому ангелу».
«Зато в баре нет никаких особенных соблазнов», — Маргарида решительно поворачивается к «Ангелу» спиной.
«Но чашки там — немытые. И кофе гадкий! И туалет! Грязный! И! Вонючий!!!» Маргарида представляет себе грязный и вонючий туалет и застывает на месте. Ее начинает мутить.
«Это меня от голода мутит, — думает Маргарида и почти бежит к кондитерской. — Сейчас выпью кофе, и все пройдет».
— Доброе утро, барышня Маргарида! — говорит кассирша на входе. — Что-то вы сегодня припозднились!
Маргарида неопределенно пожимает плечами и садится за столик. Она старается не смотреть на витрину с пирожными, но никак не может удержаться и бросает на витрину короткие жадные взгляды.
«Только кофе, — отчаянно думает Маргарида, — только ко… ой, сегодня у них наконец есть берлинские шарики… [Берлинский шарик (bola de Berlim) — круглый пончик с желтковым или заварным кремом. Желтковый крем (Doce de ovos) — очень распространенная португальская сладость, что-то вроде гоголя-моголя, только еще желтковее и еще слаще, если это возможно. Просто если в Германии у берлинеров нет какой-то самой типичной начинки, то в Португалии нормальный берлинский шарик почти всегда содержит желтковый крем.] только кофе, толькокофе… а что это, хотела бы я знать, за „Шоколадное наслаждение“? Нет, только кофе, толькокофе, только…»
— Доброе утро! — весело здоровается официант. — А мы боялись, что вы сегодня уже не появитесь! Вам как обычно?
— Да, — говорит Маргарида, вымученно улыбаясь. — То есть нет… то есть… — Она пытается сказать «толькокофе», но язык не слушается, и Маргарида с ужасом слышит собственные слова: — Мне кофе с молоком, кекс с цукатами и берлинский шарик. И этого… «шоколадного наслаждения» пару кусков — с собой.
Papelaria
[Papelaria — очень расплывчатое название. Это может быть и магазин «Канцтовары», и замечательный магазин письменно-рисовальных принадлежностей, а может быть просто газетная лавочка. И тогда это очень волшебное место.]
Рано утром маленький грузовой фургончик с надписью на боку «Газетчик. Доставка печатной продукции» заезжает в переулок и останавливается под табличкой «Парковка запрещена». Алберту выбирается из кабины и деликатно — костяшками согнутых пальцев — стучит в дверь совсем крошечного магазинчика. Ему никто не отвечает, поэтому Алберту стучит посильнее, кулаком, и наконец от души пинает дверь тяжелым черным ботинком.
— Я здесь уже, здесь, — раздается сбоку хрипловатый голос. — Прекращай долбить, соседей разбудишь!
Алберту поворачивается и почти сталкивается с заспанной всклокоченной Терезой.
— Хорошааааа, — ехидно говорит Алберту, прищелкнув языком. — Так и будешь сегодня работать в пижаме?
Тереза непонимающе смотрит на Алберту, потом опускает глаза и охает: из-под элегантного черного пальто торчат ноги во фланелевых пижамных штанах в мишках.
— Вот черт, — стонет Тереза, одергивая пальто. — Я же помнила, что надо что-то еще надеть…
Алберту хмыкает.
— Что с тобой стряслось, пупсик? [Строго говоря, фамильярное fofinha переводится на русский язык как «пышечка», но поскольку мы склонны обозначать этим словом только пухленьких барышень, а Тереза, совсем наоборот, длинная и костистая, пусть будет «пупсик».] — с любопытством спрашивает он. — Опоздала, не выспалась, забыла переодеться… Подцепила, что ли, кого?
Тереза дергает плечом и отворачивается.
— Не твое дело, — бурчит она. — Подружка с Мадейры приехала, вина домашнего привезла.
Алберту понимающе кивает.
— Домашнее вино — это дааааа… — Он приобнимает Терезу за плечи. — Не тоскуй, пупсик! Будет у тебя еще мужик — все подружки обзавидуются. А мы все обревнуемся.
Тереза сует руки в карман, сжимает кулаки и считает про себя до десяти. Досчитав, поворачивается к Алберту.
— Давай уже выгружать, — тихо говорит она. — Мне открываться через двадцать минут, а еще надо домой бежать переодеваться.
— Да? А я думал, ты так сегодня и будешь ходить. — Алберту распахивает металлические дверцы фургона. — Не совсем эротическое неглиже, но все же…
— Алберту… — нехорошим голосом говорит Тереза.
— Молчу, молчу! Вот эта пачка, эта, эта и эти две — твои. — Алберту достает из кармана сложенную вчетверо квитанцию. — Держи. Можешь не проверять, все как обычно.
Тереза кивает, вытаскивает из фургона две газетные пачки и несет их к магазинчику. До него всего пять шагов, и Тереза старается идти легко и красиво, как будто тяжеленные пачки не оттягивают ей руки, а нейлоновые веревки, которыми они перевязаны, не врезаются в ладони. Если Алберту смотрит ей вслед, то пусть видит, что… Не доходя до магазинчика, Тереза не выдерживает и оборачивается. Алберту прислонился к фургону и уткнулся в какую-то тоненькую брошюру.
Тереза тяжело вздыхает, кладет пачки на землю и достает из карманы ключи. Не смотрит — и черт с ним.
— Эй. — Тереза как будто случайно касается руки Алберту.
Алберту, погруженный в свою брошюру, автоматически отдергивает руку.
Тереза закусывает губу.
— Я все выгрузила и подписала. На. — Она протягивает Алберту его часть квитанции.
Алберту кивает и поднимает палец: не мешай!
— У тебя очень сухая кожа на руках, — говорит Тереза внезапно. — Ужасно сухая. Как наждак.
— Ага. — Алберту поднимает на Терезу затуманенный взгляд. — Слушай, пупсик, сколько будет восемь плюс девять плюс два?
— Девятнадцать, — отвечает Тереза. — А что?
— Отличная штука. Числовые головоломки. — Алберту показывает Терезе свою брошюру. — Вот это — какуро, а еще есть судоку. Я прямо подсел, уже пятую книжку добиваю! — Алберту чешет руку с брошюрой об штаны. — И правда, кожа ужасно сухая, — недоуменно говорит он и тут же снова утыкается в головоломку. — Ладно, фиг с ней. Сейчас последний вопрос, и я поехал. Пять плюс восемь и вычесть это из двадцати четырех?
— Одиннадцать, — говорит Тереза. — Погоди минутку, ладно? Я сейчас!
Она бежит к магазину и хотя возвращается почти сразу, Алберту уже сидит за рулем фургончика.
Тереза подбегает к кабине, свинчивая крышечку с синего тюбика.
— Смотри, какой я вчера купила крем, — тяжело дыша, говорит она. — Давай сюда руки!
— Извини, пупсик. — Алберту поворачивает ключ, и фургончик начинает фырчать и подрагивать. — Опаздываю! Давай завтра, ладно? Я тебе головоломок привезу, у меня их еще штук двадцать дома лежит.
Тереза молча кивает.
Фургончик с надписью «Газетчик. Доставка печатной продукции» задом выезжает из переулка. Тереза смотрит ему вслед.
Крем из незакрытого тюбика длинными белыми колбасками падает на полу черного элегантного пальто и на фланелевые пижамные штаны в мишках.
Farm?cia
[Farm?cia — это просто аптека. В Португалии они действительно закрываются на обед. И открыты — в лучшем случае — до 19.00. Но, с другой стороны, они все равно очень волшебные.]
Изилда бежит по узким улочкам, держа на весу правую руку, замотанную в красный шелковый шарф.
«Я не умру. Я не умру, — думает Изилда в такт собственному бегу. — Я не умру, не умру, янеумру».
Изилда не оглядывается — бережет дыхание. Но она уверена, что за ней тянется кровавый след.
Утром Жоау Манел собрал чемодан и сказал, что уходит.
— Извини, — сказал Жоау Манел. — Я пытался. Ты знаешь, что я пытался, ты не можешь сказать, что я не пытался, потому что я пытался, и ты…
Изилда вытолкала Жоау Манела из квартиры и закрыла дверь.
— Ты не можешь сказать, что я не пытался! — донеслось до нее.
«Я не умру, я не умру, — бухает в голове у Изилды. — Я не умру».
Нога подворачивается, и Изилда чуть не падает.
Кто-то поддерживает ее под локоть.
— Осторожнее, — говорит кто-то. — Бегать по брусчатке на каблуках довольно опасно.
Изилда, не глядя, вырывает свой локоть.
— Я не умру, — бормочет она. — Я не умру.
Жоау Манел позвонил Изилде, когда Изилда крошила лук.
— Ты плачешь?! — изумился Жоау Манел.
— Я крошу лук, — ответила Изилда.
— Ты не можешь винить во всем меня! — возбужденно сказал Жоау Манел. — Ты знаешь, что я пытался, ты не можешь сказать, что я…
Изилда отключила телефон.
Потом отложила луковицу, взяла нож в левую руку и с силой полоснула лезвием по правому запястью.
Изилда видит в тридцати метрах зеленый аптечный крест и плачет от облегчения.
«Я не умру, — почти успокоенно думает она, прижимая к груди обмотанную шарфом руку. Зеленый крест расплывается и мигает. — Я не умру…»
Пока кровь текла медленно и неохотно, Изилда смотрела на нее с отстраненным любопытством, но когда капель превратилась в веселенький ручеек, впала в панику и заметалась по дому в поисках бинтов, зажимая порез рукой.
Бинтов нигде не оказалось. Пропали и ватные тампоны, и стерильные марлевые компрессы, и даже пластыри — видимо, ипохондрик Жоау Манел все унес с собой.
В аптечном шкафчике осталась только пачка аспирина и прокладки «ночные ультра-плюс».
Дрожащими руками Изилда вскрыла упаковку прокладок. От усилия кровь полилась еще сильнее, пятная белые плитки пола.
Изилда положила прокладку на запястье, сверху туго обмотала его красным шелковым шарфом и выскочила из дома, даже не посмотрев, есть ли у нее с собой ключи.
На входе в аптеку стайка одетых в коричневое учениц католического лицея обсуждает насущные вопросы.
— Я зайду взвешусь, — говорит одна.
— А я померяю давление, — подхватывает другая.
— А я, — третья задумывается, — а я… а я сделаю тест на сухость кожи!
— С вашего позволения, — страшным сдавленным голосом произносит Изилда, и девочки мгновенно расступаются, давая ей дорогу.
Изилда толкает тяжелую стеклянную дверь, но та не поддается. Изилда толкает ее, и еще раз, потом бросается на нее всем телом.
Она сама себе напоминает безумную муху, но остановиться не может, бьется и бьется о дверь аптеки, пока ее не оттаскивают. Только тогда Изилда видит, что по другую сторону стеклянной двери перепуганная девочка-аптекарь в белом халате и с надкусанным бутербродом в руке точно так же безуспешно пытается открыть дверь, но не внутрь, а наружу.
Стажеру Соне Алмейда страшно почти до обморока. Губы у нее прыгают, а руки дрожат так, что не удерживают бутерброд.
«Маслом вниз, — автоматически констатирует Соня, возясь с дверью. — Плакал мой обед…»
Соня в первый раз осталась одна в аптеке в обеденный перерыв. Это нарушение всяких правил, и заведующая была против, но Соня сказала: «Ну пожалуйста, ну я же все равно не успеваю доехать до дома, а на ресторан у меня денег нет», и заведующая махнула рукой: «Ладно, сиди тут, только никуда не выходи и никому не открывай, пока я не вернусь», а Соня сказала: «Конечно!» — и достала из сумки пакет с бутербродами. Она хотела поесть и походить между стеллажей, проверить, все ли она правильно запомнила, где что лежит, и вот теперь появилась эта сумасшедшая, и бьется об дверь, и Соня ей открывает — не может не открыть, хотя и понимает, что ей влетит от заведующей.
Изилда, пошатываясь, заходит в аптеку, поскальзывается на чем-то и почти падает на стойку.
Соня кидается к ней.
— Простите, простите, ради бога, это был мой бутерброд, он упал, я не нарочно, простите, вы не ушиблись, простите, вы в порядке?!
Изилда протягивает к Соне замотанную в шарф руку.
— Я ведь не умру? — на удивление нормальным голосом произносит она. И повторяет уверенно: — Я не умру.
Соня притащила кресло заведующей, усадила в него Изилду и осторожно разматывает шарф. Шарф весь в пятнах крови, и Соню слегка подташнивает. Изилда сидит спокойно, с отстраненным выражением лица, только губы шевелятся.
Соне кажется, что она говорит: «янеумру, янеумру, янеумру».
Соня откладывает шарф и осторожно отлепляет почти насквозь мокрую прокладку. Запястье, все в засыхающей крови, выглядит сплошной раной.
Соня сглатывает и начинает аккуратно смывать кровь физиологическим раствором из большой пластиковой фляги.
Изилда прекращает шептать и внимательно смотрит на то, как розовые капли раствора стекают с ее руки.
Соня последний раз очень осторожно проводит марлевым компрессом по Изилдиному запястью.
А пореза там нет.
Как и не было.
Loja de brinquedos
[Loja de brinquedos — магазин игрушек.]
Согнувшись в три погибели, Тина волоком тащит по полу небольшую, но страшно тяжелую коробку, на которой красным фломастером написано: «Карнавал».
Вытаскивает на середину магазина и оглядывается в поисках табуретки.
Тине кажется, что табуретка должна стоять в углу за дверью. Или у стеллажа с головоломками. Или, на худой конец, у дальней стены, возле огромного желтого ящика, где лежат вповалку плюшевые кошки и собаки. По крайней мере, где-то там Тина ее видела буквально вчера. Или позавчера. Вернее, неделю назад, когда пришли февральские заказы и Тина, нагруженная куклами и мячами, зацепилась ногой за табуретку и чуть не свалилась. Или это было еще перед Рождеством?
Тина бросает свою коробку и медленно обходит магазин.
— Табуреткааааа, — мурлычет Тина, — табурееетка! Где тебя черти носят, когда ты нужна?
Табуретка не отзывается. Тина растерянно бродит между стеллажами, заглядывает за дверь, за прилавок и в подсобку, долго роется в желтом ящике, осторожно раздвигая кошек и собак.
— Сгинула моя табуреточка, — бубнит себе под нос Тина, продолжая шарить в ящике. — Хотела бы я знать ку… А это что такое?!
Тина нетерпеливо отбрасывает сунувшуюся под руки ядовито-желтую длинноухую собаку с безумными пластмассовыми глазами. Со дна ящика, недовольно поджав тонкие губы, на Тину смотрит крошечная, сморщенная женщина, одетая в роскошное шелковое платье.
— Тетушка Мария ду Карму, — шепчет Тина с благоговейным ужасом. — Тетушка Мария ду Карму нашлась. С ума сойти.
Тина осторожно, как ребенка, вытаскивает тетушку Марию ду Карму из ящика и усаживает ее на прилавок. Это не кукла, а марионетка для чревовещания, сделанная в виде немолодой дамы. За время лежания в ящике под грудами плюшевых кошек и собак она потеряла хрустальный лорнет, седые волосы выбились из высокой прически и висят кое-как, а желтое вышитое платье измято и слегка запятнано голубоватой плесенью. Но у нее такое живое лицо, как будто тетушка Мария ду Карму сейчас заговорит.
Тина слюнит большой палец и тщательно оттирает с острого тетушкиного носа небольшое темное пятнышко. Как, интересно, она попала в ящик? Тина была уверена, у нее не оставалось ни одной марионетки.
Колокольчик на двери звякает, и в магазин вваливается Карлуш. «Черт, — думает Тина, прижимая к себе тетушку Марию ду Карму. — Только его мне сейчас и не хватало».
— Привет, Тина! — орет Карлуш так громко, что колокольчик на двери снова звякает, а со стеллажа с куклами падает крокодилица Кука [Крокодилица Кука — персонаж книги Монтейру Лобату «Орден желтого дятла» и одноименного детского сериала.] и говорит «Ol?!» — Я пришел за карнавальным костюмом, у тебя есть карнавальные костюмы? Потому что, если у тебя нет карнавальных костюмов…
— Есть, есть, — перебивает его Тина, подбирая Куку и снова укладывая ее на полку. — У меня есть прекрасные карнавальные костюмы, только что привезли. Только ты не кричи, пожалуйста, хорошо? А то куклы пугаются.
Карлуш кивает с таким энтузиазмом, что Тине становится боязно за его голову — не оторвалась бы.
«Черт, — снова думает она. — Надо было закрыть магазин хотя бы до обеда. Знала же, что Ненуку [Ненуку — ужасная кукла-младенец в натуральную младенческую величину. Лысая, с крошечными белесыми глазками и печатью дебилизма на опухшей морде. Почему-то производители игрушек считают, что именно так и выглядят настоящие живые дети, и производят Ненуку в промышленных количествах.] припрется…»
Про себя Тина никогда не называет Карлуша Карлушем, только Ненуку. Ей очень стыдно, но она ничего не может с собой поделать.
Одутловатое лицо Карлуша, его крошечные запухшие глазки неприятного желтого цвета, всегда мокрая отвисшая нижняя губа и огромные не по росту ноги вызывают у Тины ощущение какого-то брезгливого ужаса. Когда однажды, здороваясь, Карлуш чмокнул Тину в щеку и всю ее обслюнявил, Тина чуть с ума не сошла, пока не помыла щеку с мылом и не протерла ее спиртом на всякий случай.
Тина страшно боится, что однажды Карлуш поймет, как она к нему относится, поэтому она позволяет Карлушу приходить в магазин каждый день, хотя знает, что он обязательно что-нибудь стянет или сломает.