— Была, — произнес кто-то рядом со столиком, и разгоряченные дамы умолкли, как будто у них разом кончился завод. — Была дона Мария де Жезуш, была дона Одет со второго этажа, сеньор Матуш был. Еще была барышня Изабел, но она сразу ушла.

Дона Консейсау как-то странно хрюкнула и принялась шумно копаться в сумочке. Дона Фатима надорвала пакетик с сахаром, высыпала сахар в чашечку и начала очень тщательно его размешивать.

— А разве у вас там еще что-то есть? — Аждрубалинью поднялся на цыпочки и заглянул в чашечку к доне Фатиме. — Сказать тете Лидии, чтобы принесла вам еще кофе?

Тетя Лидия пробыла в городе еще неделю, освоила кофеварку, большую соковыжималку и огромную Селиину печь, но потом как-то враз утомилась и засобиралась домой — к виноградникам, оливам, козам, двум свиньям, ослику и пожилой кобыле Бранке.

— А жеребенок у нее есть? — спрашивает Аждрубалинью, подавая тете свою меховую безрукавку.

— Ну откуда же жеребенок, — говорит тетя Лидия и сует безрукавку в большую сумку, где уже лежат меховые сапожки и другая одежда Аждрубалинью. — Она уже старенькая.

— А лошаденок?

Тетя Лидия всхлипывает и прижимает Аждрубалинью к себе. Аждрубалинью коротко морщится и нетерпеливо высвобождается из тетиных рук.

— А лошаденок? — повторяет он.

Абилиу Нашсименту гладит кошку

Абилиу Нашсименту сидит в красном продавленном кресле и гладит кошку.

Обычно кошка любит, когда ее гладят. Обычно, но не сегодня. И всякий раз, когда тяжелая рука опускается кошке на спину, она нервно мявкает и судорожно впивается когтями в толстые колени Абилиу Нашсименту.

Абилиу Нашсименту отдергивает руку и задумчиво шевелит усами. Если кошка не хочет, чтобы я ее сегодня гладил, думает он, то почему она не уходит? А если она не уходит, то почему она меня царапает? Может, она хочет уйти, но ей лень? Может, скинуть ее на пол?

Кошка слышит эти мысли и немедленно втягивает когти.

Кошка не хочет, чтобы ее скидывали на пол.

Кошка знает, что в коридоре ее подстерегают два кота — Ким и Пушистый.

Кошка регулярно принимает таблетки антисекс, и от одной мысли о котах у нее начинается головокружение, тошнота и подергивание левой задней лапы.

Абилиу Нашсименту сидит еще немного с отдернутой рукой, но кошка у него на коленях не шевелится. Абилиу Нашсименту шумно вздыхает и снова начинает гладить кошку.

* * *

Коты Ким и Пушистый лежат на полу в коридоре. Прохладный линолеум приятно холодит бледно-рыжие меховые животы.

Котам скучно. Котам хочется, чтобы в коридор вышла кошка. На кошку можно напасть и загнать ее с гиканьем на шкаф.

Пушистому нравится нападать на кошку. Когда кошка убегает от него по шкафу, со шкафа сыплются вниз мышастые комочки пыли.

Пока Ким гоняет кошку, думает Пушистый, надо будет собрать все комочки и отволочь под диван.

Под диваном у Пушистого склад комочков пыли. Пушистый охраняет свой склад и никого к нему не подпускает, даже Абилиу Нашсименту.

Киму нравится поджидать кошку на шкафу. Когда кошка убегает по шкафу от Пушистого, на нее можно неожиданно напрыгнуть и победить.

Пока Пушистый ловит свои комочки пыли, думает Ким, надо будет схватить кошку за шкирку и что-нибудь с ней сделать.

Ким старше и увереннее Пушистого, и у него есть либидо. Месяц назад Ким украл тапок Абилиу Нашсименту и с тех пор живет с ним, как с женой.

* * *

Абилиу Нашсименту тяжело ворочается в красном продавленном кресле.

Он знает, что ему надо встать и выйти на улицу за едой для себя, для кошки и для котов Кима и Пушистого.

Если я не выйду на улицу, думает Абилиу Нашсименту, не двигаясь с места, мы все тут умрем с голоду.

Утром Абилиу Нашсименту уже пробовал один раз выйти на улицу, но не смог обуть ботинки, потому что коты куда-то закатили специальную обувательную палку с лопаткой на конце.

Абилиу Нашсименту попытался обуть ботинки на ощупь, но края ботинка загнулись внутрь, и нога не влезла.

Тогда Абилиу Нашсименту попытался нагнуться к ботинкам, чтобы отогнуть края изнутри и помочь ноге влезть, но не смог дотянуться через живот.

Задыхаясь, Абилиу Нашсименту сел в красное продавленное кресло и стал гладить вскочившую к нему на колени кошку.

Если бы здесь кроме меня жил еще кто-нибудь, думает Абилиу Нашсименту, он бы мне помогал. Он бы обувал мне ботинки, нашел бы мою палку и ходил бы со мной за едой.

Кошка слышит эти мысли и начинает топтаться по Абилиу Нашсименту.

Ну зачем нам еще кто-то? — топчется она. Ведь мы так славно живем вместе! Разве нам плохо вдвоем?

Котов Кима и Пушистого кошка в расчет не берет. Они — досадная помеха, ошибка кошачьей юности, когда кошка еще не принимала таблетки антисекс и любила не Абилиу Нашсименту, а соседского Барнабе.

* * *

В дверь звонят.

Раз. Другой. Потом еще три раза.

Так звонит Каролина со второго этажа.

Каролина часто приходит к Абилиу Нашсименту.

Если бы Абилиу Нашсименту позволял, Каролина приходила бы значительно чаще.

Каролине нравится Абилиу Нашсименту. Она находит его домашним и уютным, как продавленное красное кресло.

Но Абилиу Нашсименту не позволяет ей приходить чаще.

Каролина плохо влияет на кошку, — от ревности кошка худеет и становится злой и дерганой, — и на котов Кима и Пушистого. Когда Каролина приходит, коты начинают валяться по полу ногами вверх и кричать басом, потом Пушистый забивается под диван, а Ким ожесточенно грызет тапок.

Каролина звонит в дверь еще раз.

Абилиу Нашсименту приподнимается в кресле.

Он думает, что Каролина могла бы помочь ему обуть ботинки, найти палку с лопаткой и сходить с ним за едой.

Кошка изо всех сил прижимается к его коленям.

Ты меня не любишь! — страдальчески молчит она, отчаянно сжимая и разжимая лапки. Ты сейчас встанешь и уйдешь с Каролиной, а меня отдашь котам Киму и Пушистому!!!

Абилиу Нашсименту сглатывает и усаживается обратно в красное продавленное кресло.

Несколько секунд он еще смотрит в сторону входной двери, потом шумно вздыхает и снова начинает гладить кошку.

Сладкий рис

— Тема нашего сегодняшнего семинара странным образом напомнила мне, как однажды, когда мне было столько же лет, сколько вам сейчас… — профессор Родригу Вила-Нова-и-Куньяш замолкает на секунду, сует в рот трубку, несколько раз сосредоточенно щелкает зажигалкой, потом расслабленно откидывается на спинку стула и, блаженно прикрыв глаза, принимается пускать абсолютно мультипликационные клубы дыма.

Инасия и Сузана переглядываются. Если Вила-Нова-и-Куньяш ударился в воспоминания — прощай семинар. Так и будет бубнить четыре часа без перерыва, а потом непременно удивится: «Как, уже всё? Вот я всегда говорю: чем интереснее тема занятия, тем быстрее бежит время!»

Сузана корчит «рожу номер пять»: поджимает губы, закатывает глаза под лоб и делает эдакое движение бровью, которое Инасии никак не удается, хотя она каждое утро тренируется перед зеркалом. Инасия неприлично громко фыркает, испуганно прикрывает рот рукой и осторожно оглядывается — не слышал ли кто.

Но внимания на Инасию никто не обращает, все заняты своими делами. Вечно невыспавшийся Карлуш дал себе волю и так судорожно зевает, что Инасии становится боязно — не вывихнул бы он челюсть.

Мауру открыл под партой брошюрку с цифровыми головоломками и яростно грызет ручку.

Тереза положила на колени мягкую коричневую торбу, сунула туда руки и впала в вязальный транс: глаза полуприкрыты, губы шевелятся в такт тихому пощелкиванию спиц.

И только Граса что-то быстро строчит в тетради, то и дело бросая на профессора преданные взгляды. Инасия с отвращением смотрит на Грасу и думает, что конспектировать нескончаемые воспоминания престарелого преподавателя — это чересчур даже для такой подлизы и карьеристки.

— …а отец к нам никогда напрямую не обращался, в наше время считалось, что разговоры с детьми — ниже родительского достоинства. Поэтому он говорил в пустоту, но очень громко, чтобы все слышали. — Профессор выпускает особенно густое облако дыма и прячется за ним, как за занавеской.

От его монотонного журчания Инасию клонит в сон. Чтобы не уснуть, она начинает рисовать в блокноте сказочное чудище с кудлатым куском тумана вместо головы.

— …а я на отца так разозлился! И говорю… Элса! Вот зачем вы это делаете?! — внезапно нервно вскрикивает профессор, и все, кроме Мауру, вздрагивают, даже Карлуш прекращает зевать, хотя уж он-то точно не Элса.

В аудитории воцаряется напряженная тишина. Сузана, Инасия, Тереза и Граса пытаются по направлению профессорского взгляда понять, кто из них сегодня — впавшая в немилость Элса, но Родригу Вила-Нова-и-Куньяш опять окутался дымом, поди пойми, куда он смотрит…

* * *

— Как же я не выношу Вила-Нову, — шипит Инасия Сузане, кладя на поднос салфетки. — Старый маразматик! Ты возьми ложки, а я возьму хлеб, — добавляет она, выискивая в ящике две булки поцелее. — Никак не пойму, по ним ходили, что ли?! Почему они все раздавленные?!!

— Да бери любые, мы же их есть будем, а не дом ими украшать, — легкомысленно говорит Сузана и наливает себе супу из большой помятой кастрюли, к которой прицеплена картонка с надписью «Бульон с клецками». — Ну что такое… опять таблички перевесили… Инасия, будешь гороховый суп?

— Буду. — Инасия отбирает у Сузаны тарелку и ставит на свой поднос. — Ты двигайся давай, а то опоздаем.

Сузана послушно идет к кассе, но притормаживает у десертов:

— Тебе яблоко или сладкий рис?

— Мне ничего! — рявкает Инасия и с такой силой толкает поднос, что суп выплескивается на булки и салфетки.

* * *

— Ну подумаешь, ну назвал Вила-Нова тебя Элсой. Не только же тебя… — Сузана лепит из мякиша крошечный кубик и бросает его на стол. — Он всех Элсами зовет, когда не в настроении.

— Кроме Грасини, — едко отвечает Инасия. Она уже поменяла поднос, взяла две другие булки и одну из них даже съела, но все равно продолжает злиться. — Знаешь, что он мне заявил?

— Что? — Сузана вылепила еще два кубика, потыкала в них зубочисткой и теперь играет сама с собой в кости.

— Что вместо того чтобы рисовать на него карикатуры, я должна была брать пример с Грасы и записывать.

— Что записывать?! Его дурацкие мемуары???

Инасия кивает с несчастным видом.

— Он говорит, что в конце семестра проверит… А Граса сто процентов не даст списать!

— Граса не даст, — задумчиво подтверждает Сузана, ссыпает мякишные кубики себе в рот и начинает механически их жевать.

* * *

— Я думаю, мы сегодня закончим пораньше, — говорит профессор Родригу Вила-Нова-и-Куньяш, возбужденно поглядывая на круглые часы на цепочке. — Ректор пригласил меня к себе на обед. Его супруга — одна из немногих, кто еще умеет готовить настоящий сладкий рис. Не то безобразие, которое подают везде, а Настоящий Португальский Сладкий Рис, с большой буквы! Не помню, рассказывал ли я вам, как в моей молодости… — Профессор вытаскивает из кармана трубку и кисет, Сузана корчит «рожу номер пять», Карлуш от души зевает, Мауру открывает под партой брошюрку со сканвордами, Тереза кладет на колени торбу с вязанием, а Инасия, немного помедлив, начинает рисовать профессора, с головой нырнувшего в плошку со сладким рисом. И только подлиза и карьеристка Граса ничего не делает — отложила тетрадку и задумчиво уставилась в окно.

* * *

— Пойдем покурим, — ноет Сузана, дергая Инасию за рукав. — Ну пойдем! Осталось две минуты до начала. Сейчас Вила-Нова припрется с обеда у ректора, и мы так и не покурим!

Они бегут в «курильню» — в крошечный закуток под лестницей. Там стоят два пластмассовых стула и ведро с водой для окурков. Инасия жалуется, что в курильне тесно и воняет, но за две минуты на улицу не сбегаешь, а профессор Родригу Вила-Нова-и-Куньяш не любит опоздавших.

— Не везет тебе, — говорит Инасия, увидев, как из курильни выплывает облачко дыма. — Курильня занята, в туалетах курить запретили, а на улицу мы не успеваем.

Сузана открывает рот, чтобы выругаться, но вместо этого любезно улыбается.

— Добрый день, профессор! — говорит она. — А мы вот… покурить хотели быстренько перед семинаром…

Профессор Родригу Вила-Нова-и-Куньяш выбирается из курильни. Вид у него странный — не то испуганный, не то расстроенный, а в руке вместо неизменной трубки дымится сигарета.

— Добрый день, Сузана, добрый день, Инасия, — кивает он, и Сузана с Инасией изумленно переглядываются: в первый раз за пять лет профессор не назвал ни одну из них Элсой. — Можете спокойно покурить на улице, занятия не будет.

Сузана восторженно толкает Инасию локтем, безуспешно пытаясь сохранить на лице нейтральное выражение. Инасия отодвигается. Неожиданно ей становится не по себе.

— Почему? — спрашивает она. — Что-то случилось?

— Нет-нет, что вы. — Профессор зачем-то пытается запихнуть горящую сигарету в карман. — Просто… вот…

— Профессор! Сигарета! — подает голос Сузана. Профессор непонимающе смотрит на сигарету, потом кидает ее в ведро для окурков и немедленно достает из кармана еще одну.

— Привык к трубке, — извиняющимся тоном говорит он. — Все время забываю, что делать с окурками.

— И все-таки, — настаивает Инасия и сама себе удивляется, — что случилось, почему занятия не будет?

— А, это… — Профессор Вила-Нова-и-Куньяш щелкает зажигалкой и затягивается. — Я увольняюсь. Ухожу на пенсию.

— Прямо сейчас? — удивляется Сузана.

— В середине семестра? — добавляет Инасия.

— Понимаете, девочки, — задушевно говорит профессор, и Инасия впервые думает, что он, наверное, не такой уж и противный. — Я же уже старый пень в маразме. Имена забываю. Студентам на занятиях рассказываю мою биографию, вместо того чтобы делом заниматься. Ректор считает, что я свое уже отработал.

— А он-то откуда знает?! — возмущенно спрашивает Инасия.

— Не знаю. Кто-то из студентов сказал. Разве это важно?

— Он за этим вас и пригласил в гости? — спрашивает Сузана.

— Ну… в общем да. — Профессор снимает запотевшие очки и тщательно протирает их мятым носовым платком.

— Ну надо же, — шипит Инасия. — Другого времени не нашел! Обязательно надо было испортить вам обед! А вы его так ждали!

Профессор Вила-Нова-и-Куньяш снова надевает очки и печально улыбается.

— Сладкий рис тем не менее, как я и предполагал, был выше всяких похвал. — Он подхватывает Инасию и Сузану под руки и ведет их по коридору. — Знаете, девочки, когда мне было столько же лет, сколько вам сейчас…

Сузана и Инасия обреченно переглядываются. Сузана корчит «рожу номер пять», а Инасия тяжело вздыхает — даже если бы она могла сейчас достать тетрадку и ручку, на ходу совершенно невозможно рисовать.

Лотерейка

«А денег мне на обед?!» — возмущенно думает Зе Мартиньш, не глядя на маму и пытаясь носком ботинка перерезать пополам длинного грязно-розового дождевого червя.

— Да, чуть не забыла, — говорит мама, — вот тебе… — Она достает из большой бесформенной сумки потертый мужской бумажник и вытаскивает оттуда купюру в триста эшкуду. — Пообедаешь в кафе у Жоржины. Можешь у нее же и пополдничать. И оставь червя в покое, что он тебе сделал плохого?!

«А чего он тут ползает? — думает Зе Мартиньш, нехотя делая шаг назад. Сильно помятый червяк пытается уползти сразу в две стороны. — Кстати, триста эшкуду и на обед и на полдник не хватит!»

— Хватит и еще останется, — говорит мама. — Если, конечно, лотереек не покупать.

Зе Мартиньш с недовольным видом сворачивает купюру в трубочку и засовывает ее в карман. «Если я, допустим, не пообедаю, — думает он, — то можно и лотерейку…»

— И не вздумай потратить деньги на что-то другое! — угрожающе говорит мама. — Я вечером спрошу у Жоржины, обедал ты или нет!

— Да ладно, — бурчит Зе Мартиньш. — Я и не собирался…

Мама улыбается.

— Иди тогда, — говорит она, звонко целуя Зе Мартиньша вначале в одну, потом в другую щеку. — Христос с тобой.

Зе Мартиньш обнимает маму, потом разворачивается и быстрым шагом скрывается в переулках.

«Триста эшкуду, — думает он, то и дело трогая купюру в кармане. — Бедная мама… Интересно, в каком году она сейчас живет?»

«Не пообедает, чует мое сердце, не пообедает он, — с беспокойством думает мама, крепко ухватившись за прутья решетки, отделяющей богадельню Св. Бернарда [В Португалии богадельни за редчайшим исключением расположены прямо в городе. Как правило, в прогулочные часы старики подходят к решетке и просто смотрят. Без неприязни, без зависти, как большие старые птицы — спокойно и отрешенно.] от окружающего мира. — Бедный мой, глупый мальчик! Опять купит свою проклятую лотерейку и останется голодным!»

Сказка о королевском бутерброде

Король, Его Величество, сказал Ее Величеству, чтобы Ее Величество…

— …что это такое? — спросил принц дон Педру, брезгливо разглядывая стоящую перед ним фарфоровую мисочку. Мисочка была до краев наполнена какой-то сероватой, вязкой на вид кашей.

— Это ваш завтрак. — Инеш бросила недовольный взгляд на новенького лакея, который, громко сопя от почтения, наливал ей в цикорий соевое молоко из серебряного молочника. Лакей вздрогнул и пролил на стол капельку молока. Инеш отвернулась.

— Вы уверены? — Принц потянулся потрогать кашу.

— Ну не рукой же! — с досадой воскликнула Инеш и пододвинула принцу серебряную ложечку.

Принц взял ложечку, подышал на нее, тщательно протер салфеткой, полюбовался на свое отражение и снова положил ложечку на стол. После чего привстал и решительно ткнул в кашу пальцем.

* * *

…маленькие Жоау и Беатриш хором ойкнули, Фернанду протяжно присвистнул и сказал «ого!», Мария фыркнула, а новенький лакей испуганно икнул и снова пролил молоко. Инеш мысленно досчитала до десяти, потом кинула в цикорий таблетку подсластителя и принялась помешивать.

Дон Педру еще раз выругался, рывком отодвинул кресло от стола и встал. Пострадавший палец он выставил перед собой, как будто грозя.

— Так вы не будете завтракать? — спросила Инеш, отпивая цикория.

— Нет, — сухо ответил принц и подул на палец. Палец противно заныл. — Ни завтракать. Ни обедать. Ни ужинать. Пока в этом доме не появится человеческая еда вместо этого дерьма, которое вы готовы поглощать с утра до ночи…

Инеш еще раз досчитала до десяти.

— Не выражайтесь при детях и не забудьте помазать палец бальзамом, — утомленно сказала она и повернулась к Жоау и Беатриш. Инфанты весело кидались друг в друга ржаными сухариками и кричали: «Дерьмо!»

* * *

На дверях молочной лавки «Веселая корова» висел здоровенный замок. Принц дон Педру обошел лавку и зачем-то попытался отодрать плотно закрытую ставню. Ставня не поддалась. Дон Педру вернулся к двери и подергал замок. Новенький замок издевательски звякнул, как будто хихикнул. Принц изо всей силы пнул дверь вначале левой ногой, потом правой.

— Ну зачем? — спросил укоризненно чей-то простуженный голос. — Зачем вы хотите разнести мою лавку? Я сейчас сама открою!

* * *

Дон Педру сидел за столом, покрытым скатертью в ромашках, а молочница сосредоточенно мазала маслом огромные ломти хлеба.