— Куда ты столько мажешь? — нервно спросил принц. — Это же сплошной холестерин!
— Меньше невкусно, — степенно ответила молочница и шмыгнула носом. — Погодите, я сейчас еще сыру нарежу. Или вы копченого мяса хотите?
Принц сглотнул.
— У тебя еще и мясо есть?!
— У меня все есть, — гордо сказала молочница. — У меня лучшая лавка в городе!
— Вот поэтому ты такая толстая, — осуждающе сказал дон Педру.
Молочница пожала плечами.
— Не хотите — не ешьте. Мне больше останется. С ума вы все посходили с вашими диетами…
— Но-но-но! — Принц взял со стола самый большой бутерброд и откусил почти половину. — Ты вше-таки не жабывай, ш кем ражговариваешь! — прошамкал он с набитым ртом.
— Масло закончилось, — виновато сказала молочница. — Как-то мы с вами того… быстро с ним разделались.
Принц дон Педру вздохнул и печально посмотрел на остатки хлеба.
— А что осталось? Сыр остался?
Молочница отрицательно покачала головой. Потом тяжело встала и принялась копаться в буфете. Буфет был такой огромный, что толстенькая молочница скрылась в нем почти целиком, только кусок юбки то появлялся, то исчезал. Принц расстегнул камзол и слегка ослабил пояс.
— Мармелад еще есть, — донесся из буфета голос молочницы. — Будете хлеб с мармеладом?
Принц дон Педру аккуратно, корочкой подобрал остатки мармелада и сунул в рот. Потом стряхнул хлебные крошки с жабо, еще немного распустил пояс и неожиданно ущипнул молочницу за тугой бок.
— А ты, на самом деле, ничего! — сказал он игриво. — Такая… аппетитная!
Фандангу
[Фандангу, фанданго (fandango) — танец, пришедший в Португалию из Испании в XVIII веке и тут же ставший невероятно популярным по всей стране. Поначалу фандангу считался танцем «совращения»: женщина-танцовщица должна была двигаться в особенной, соблазнительной манере, всячески подчеркивая свою сексуальность, в то время как мужчина ходил вокруг нее, пел, вопил и жестикулировал, иногда довольно непристойно. Сегодня существует несколько десятков манер танцевать фандангу: в кругу, мужчина с мужчиной, женщина с женщиной и иногда — женщина с мужчиной.]
Когда Шику обижается на Вашку
Когда Шику обижается на Вашку, он встает в шесть утра.
Обязательно в шесть, потому что Вашку любит поспать до восьми.
Не умывшись, Шику идет на кухню, громко топая в коридоре.
На кухне гремит посудой, жарит яичницу, варит кофе.
Наливает себе кофе в Вашкину чашку.
Пьет из нее, громко хлюпая.
Когда Шику обижается на Вашку, кофе из Вашкиной чашки кажется ему вкуснее.
Когда Вашку обижается на Шику, он идет завтракать в кафе на углу.
Обязательно в кафе, потому что не хочет встречаться с Шику, который на кухне пьет кофе из его чашки.
Пока Шику, гремя посудой, делает завтрак, Вашку быстро принимает душ и выходит, хлопнув дверью.
По дороге он вытаскивает из почтового ящика Шикину газету «24 часа» и, свернув ее трубочкой, уносит с собой.
В кафе Вашку разворачивает газету и заказывает горячий бутерброд и ромашковый чай.
Когда Вашку обижается на Шику, ему нравится читать за завтраком.
Когда Шику обижается на Вашку, он открывает магазин на час раньше и вешает на двери табличку «Распродажа».
Обязательно вешает табличку «Распродажа», потому что в дни распродажи в магазине всегда многолюдно.
Когда Шику обижается на Вашку, ему необходимо общение.
Когда Вашку обижается на Шику, он открывает магазин на час позже и вешает на двери табличку «Переучет».
Обязательно вешает табличку «Переучет», потому что иначе к нему начнут рваться покупатели.
Когда Вашку обижается на Шику, он не хочет никого видеть.
Когда Вашку обижается на Шику, Шику становится нервным и злым.
Он мечется по магазину, как беспокойный дух, задирает клиентов и ругается с поставщиками.
Когда Вашку обижается на Шику, Шику лучше не трогать — укусит.
Когда Шику обижается на Вашку, Вашку становится медлительным и печальным.
Он сидит в углу за кассой, как большая тряпочная кукла, на вопросы отвечает с опозданием и невпопад.
Когда Шику обижается на Вашку, с Вашку лучше не разговаривать — все равно бесполезно.
Когда Шику обижается на Шику, он никогда не дотягивает до перерыва.
Шику оставляет вместо себя Родригу или Родолфу, а сам убегает.
Дома Шику повязывает передник и начинает варить, жарить и печь любимые Вашкины блюда.
Когда Шику обижается на Шику, на обед бывает калду верде, фрикассе из кролика и профитроли с горячим шоколадом.
Когда Вашку обижается на Вашку, он сидит в магазине всего пару часов.
Вашку оставляет вместо себя Инеш или Ану Лизу, а сам плетется домой.
Дома Вашку вытаскивает из ящика стола пасту для чистки серебра и начинает начищать драгоценные Шикины кубки.
Когда Вашку обижается на Вашку, к обеду все кубки начинают сиять собственным светом.
Когда Шику приносит Вашку дымящиеся тарелки, Вашку протирает запотевшие очки и прерывисто вздыхает.
Когда Вашку выстраивает перед Шику сияющие кубки, Шику всплескивает руками и вопит: «Ну старик, ты дал!»
Вашку и Шику часто обижаются друг на друга.
Потому что — а как бы иначе они могли часто мириться?
Дриада
— Я пойду, ладно? Мне завтра рано вставать.
— А ты не вставай.
— Не могу. Это ты человек свободный, хочешь, встаешь, не хочешь — не встаешь. А у меня работа.
— Ничего ей не сделается, твоей работе.
— Работе, может, и ничего, а вот зарплате…
— Да ну ее к черту, твою зарплату! Хочешь, я тебе буду зарплату платить? Невозможно же, только что пришла и уже опять бежишь.
— Ты смеешься! Какое только что? Я у тебя с четырех, а сейчас уже смотри сколько.
— Ну как хочешь.
— Ага, правильно, теперь надуйся.
— Я не дуюсь.
— Конечно-конечно. Это я дуюсь. Пойду я, ладно? Люблю тебя.
— Ну как тебе?
— Хорошая девочка…
— Какой-то у тебя голос неуверенный.
— Нет, почему? Правда, хорошая… Живенькая такая…
— Мам!
— А что я такого сказала?! Я сказала — хорошая девочка! Ты ее любишь?
— Люблю.
— Ну и женись.
— Она же тебе не нравится.
— С чего ты взял?! Нет, ну с чего ты взял?! Просто у меня от нее чуть-чуть голова закружилась. Это уже возраст, видимо. В свое время твоя бабушка, папина мама, тоже про меня говорила, что я живенькая… Кстати, ты с папой разговаривал?
— Пытался. Молчит.
— Ну и ладно. Не расстраивайся. Ты же знаешь, он в последнее время не особенно разговорчивый. А девочка хорошая. Правда хорошая. Цветущая такая…
— …притащил меня в сад камней. Показывает на круглый такой валун, типа мраморного, — это, говорит, мама, серый большой — папа, а возле беседки, говорит, — бабушка, дедушка и тетя… я, говорит, очень хочу, чтобы вы друг другу понравились. Я говорю, ты шутишь, да? А он — почему это? Я смотрю — правда, не шутит. Я чуть не уписалась от страха. Нет правда! Вот тебе смешно, а ты представь, что это тебя позвали с семьей знакомиться, ты приходишь, а там камни! Я решила, что он маньяк сумасшедший. Как пристукнет еще! В общем, что-то наврала про работу, камням поулыбалась как дура и сбежала. Ну прекрати смеяться! Не ерошь мне волосы! Не ерошь! Ну ма-ма! Ну я ж просила!..
Роза выпутывает из волос ветку акации и щелкает ее по листьям.
— Не ерошь мне волосы, я сегодня полдня их укладывала.
Акация тихонечко шелестит. Роза тяжело вздыхает.
— Люблю, да. Но жить с камнем? Как-то это… ненормально, что ли.
Диниш
Диниш паркуется в крохотном заросшем тупичке за таверной сеньора Амброзиу, выходит из машины и с удовольствием принюхивается. Из таверны пахнет жареной рыбой, дешевым вином и еще чем-то сладким и теплым, а может быть, кисловатым и свежим, отчего Динишу становится уютно и сонно, как всегда, когда он приезжает домой. Он обходит таверну и заглядывает в зал. Время уже необеденное, поэтому таверна пуста, только в уголке за маленьким столиком сидит, пригорюнившись, дона Деолинда. Перед ней стоит пузатенькая некрашеная глиняная тарелка с дымящимся супом, но дона Деолинда не ест, а задумчиво гоняет ложкой плавающий в супе кружок копченой колбасы.
Несколько секунд Диниш молча смотрит на нее, потом решительно отводит в сторону занавеску из нанизанных на веревочки бамбуковинок.
— Добрый день, тетя Деолинда!
— Диниш! — Дона Деолинда вскакивает из-за стола и быстро идет через зал к улыбающемуся во весь рот Динишу. Ложку она от радости и неожиданности сунула в карман халата.
— У матери-то уже был? — спрашивает дона Деолинда. Диниш набрал полный рот ледяного лимонада, который тетя принесла из подпола, поэтому только мотает головой.
— Сейчас, — наконец говорит он, — допью и поеду. Я хотел позвонить и предупредить. Но у вас же ни у кого нет телефона.
— А нам не надо, — дона Деолинда улыбается и треплет Диниша по волосам. — Это вам там, в городе, нужны все эти игрушки. А нам здесь зачем?
Диниш машет рукой — ладно, мол, ладно, сто раз уже обсуждали — и встает.
— Ладно, тетечка. Поеду я. Как бы мама никуда не ушла, пока я тут сижу.
— Куда ж она может пойти? — изумляется дона Деолинда и тоже встает. — Только сюда, но это вряд ли, она у меня позавчера была.
Диниш толкает калитку. Навстречу ему с громким лаем бросается небольшая черно-белая собака. Диниш присаживается на корточки, и собака с разбегу лижет его в нос. Диниш смеется, опрокидывает собаку на спину и чешет ей живот. Совершенно счастливая собака извивается и подставляет Динишу пыльные мохнатые бока.
— Я так и знала, — говорит, выходя из дома, дона Жасинта, — что ты ездишь не ко мне, а к собаке!
— Ну мам! — Диниш поднимается с маленького диванчика и начинает ходить по комнате. — Я все понимаю, правда. Но ты не можешь продолжать жить одна!
— Переезжай ко мне, — спокойно парирует дона Жасинта. Она сидит на жестком деревянном стуле — очень прямая спина не касается спинки стула — и быстро-быстро обвязывает кружевами белоснежную квадратную салфетку.
— Я не могу! — кричит Диниш. — Я не могу запереться с тобой на краю света! У меня работа! Обязательства!
— А у меня дом, — отвечает дона Жасинта, ни на мгновение не прекращая вязать, пальцы так и летают. — Сад. Оливковая роща. Овцы, козы и две лошади. Деолинда и Амброзиу рядом. И другие соседи. И не смей повышать голос на мать.
— Извини. — Диниш снова плюхается на диванчик. — Меня просто страшно нервирует, что ты живешь одна в глуши, даже без телефона. До Деолинды — пятнадцать минут на машине. До остальных соседей — и того дольше. Случись что — никто просто не узнает, что надо бежать тебе помогать…
— Глупости! — Дона Жасинта откусывает нитку — у нее на удивление крепкие для ее возраста зубы, ровные и белые, с трогательными, как у ребенка, зубчиками. — Ничего со мной не случится. Лучше приезжай почаще, нервничать будешь значительно меньше.
— А почему, — внезапно спрашивает Диниш, — ты стиральную машину выставила на улицу? Ты ей совсем не пользуешься?
— Ты понимаешь, — говорит дона Жасинта и сконфуженно смеется, — как-то я не могу с ней. Там теперь кошки живут. Им нравится. А я могу и в тазу постирать. Не так много я пачкаю.
Диниш целует дону Жасинту в обе щеки, наклоняется и гладит черно-белую собаку, потом выпрямляется и снова целует дону Жасинту.
— Ну, — говорит он наконец, — я поехал. Не скучай.
Дона Жасинта молча улыбается и кивает.
Когда машина Диниша скрывается за холмом, в кармане у доны Жасинты что-то тихонько курлычет. Дона Жасинта сует руку в карман, достает крошечный мобильный телефон и прижимает его к уху.
— Уехал, ага, — отвечает она на чей-то вопрос. — Ну как… как обычно. Хочет, чтобы я в город переехала. Нет, конечно, что мне там делать? Нет-нет, пусть сам и приезжает, нечего. Нет, не нужно, я уже по интернету заказала, завтра с утра, сказали, привезут. И я тебя. И Амброзиу тоже целуй.
Дона Жасинта кладет телефончик в карман, наклоняется и рассеянно гладит сунувшуюся под руку черно-белую собаку.
— Долго еще? — спрашивает скрежещущий голос. — У меня все затекло!
— Давай, — говорит Диниш, — здесь нас точно уже не видно. Остановишься?
— Да ну, — бурчит голос, — на ходу даже быстрее. Держись!
Машина Диниша начинает подрагивать, метаться из стороны в сторону и вдруг подпрыгивает и с хлопаньем выбрасывает черные кожистые крылья. Над капотом появляется рогатая голова, а запасное колесо оказывается тщательно свернутым шипастым хвостом.
Дракон взмывает в воздух, делает круг, другой, потом опускается на землю.
— Слезь-ка, — командует он Динишу, — мне надо чуть-чуть размяться, а то я себя чувствую идиотской жестянкой на колесах.
Диниш спрыгивает на обочину и поспешно отбегает от дракона, который валится на спину и начинает кататься по земле.
— Нет уж, — говорит Диниш, качая головой, — жестянкам на колесах до тебя — как до неба. Но вот моя собака очень похоже просит, чтобы ей почесали животик.
Дракон ухмыляется зубастой пастью.
— Ты мне лучше вот что скажи, — говорит он, поднимаясь на ноги и совершенно по-собачьи встряхиваясь, — ты вот уговариваешь мать переехать к тебе в город. А что ты будешь делать, если однажды она согласится?
Не сегодня
Каждый день сеньор Маурисиу Гонзага просыпается ровно в шесть часов утра.
— Нела! — кричит он. — Завтрак быстрее, женщина, я опаздываю!
В шесть ноль одну судорожно зевающая дона Нела накидывает шаль поверх розовой пижамы в мишках-гамми и идет на кухню, шлепая тапками и усилием воли открывая слипающиеся глаза.
На кухне дона Нела режет хлеб «Региональный» грубого помола и мажет его обезжиренным маргарином «Флора», евро десять за пачку, с карточкой «Клуб мини-цена» скидка до пятнадцати процентов.
В шесть ноль три сеньор Маурисиу Гонзага в одних трусах входит в ванную и начинает там сморкаться, кашлять и отхаркиваться.
Дона Нела в это время ставит на огонь большую чугунную сковородку и наливает в нее немного растительного масла для жарки «Фула», евро двадцать пять сентимов за литр, с карточкой «Клуб мини-цена» скидка до пятнадцати процентов.
Между шестью ноль пятью и шестью ноль семью растительное масло для жарки «Фула» начинает плеваться и обжигает доне Неле руку или щеку.
— Ой! — говорит дона Нела и выливает на сковородку одно яйцо от домашней курицы Курицы, которая живет на балконе в коробке из-под телевизора «Грюндиг».
В шесть одиннадцать сеньор Маурисиу Гонзага в белой рубашке в синюю полоску, черных трусах и черных носках заходит в кухню, неся в руке серые полушерстяные брюки, синий галстук в пупочку, как у «того парня с TVi», и газету «Мяч».
Дона Нела кладет на стол бумажную салфетку, на салфетку ставит тарелку с жареным яйцом — желток лопается и растекается по тарелке — и двумя кусками хлеба «Региональный» грубого помола с толстым слоем обезжиренного маргарина «Флора».
В шесть тринадцать сеньор Маурисиу Гонзага заканчивает завязывать синий галстук в пупочку, садится за стол, раскрывает газету «Мяч» и начинает неодобрительно хмыкать, довольно ухать и негодующе бубнить с набитым ртом.
Дона Нела боком присаживается на табуретку, плотнее закутывается в шаль и закрывает глаза.
В шесть двадцать сеньор Маурисиу Гонзага раздраженно откладывает газету «Мяч».
— Нела! — кричит он. — Ты опять уснула, женщина?! Где мой кофе?! Ты хочешь, чтобы я опоздал, чтобы меня уволили и тебе бы пришлось идти в уборщицы и посудомойки и крутиться целый день за пять евро в час?! Ты ЭТОГО хочешь?!
Дона Нела вскакивает с табуретки и ударяется бедром об угол стола.
— Ой! — говорит дона Нела, открывает глаза и засыпает в кофеварку кофе «Сикал», три евро двадцать за упаковку.
В шесть двадцать три дона Нела ставит на стол чашечку с надписью «Кофе „Дельта“» и кладет одноразовый пакетик сахара, похищенный накануне из кафе на углу.
В шесть тридцать, напившись кофе, сеньор Маурисиу Гонзага выходит на улицу и садится в потрепанный «фиат-уно» тысяча девятьсот восемьдесят девятого года выпуска.
Дона Нела в это время убирает со стола, моет посуду и кормит курицу Курицу.
В шесть сорок пять, сделав несколько кругов вокруг торгового центра «Арангеш», сеньор Маурисиу Гонзага паркует «фиат-уно» в трех кварталах от дома, выключает двигатель, надевает для конспирации темные очки и засыпает.
В семь пятнадцать мимо него проходит дона Нела, старательно глядя в другую сторону.
Дона Нела знает, что пять лет назад сеньора Маурисиу Гонзагу уволили по сокращению штатов с цементной фабрики «Сесил».
Вот уже пять лет дона Нела работает уборщицей и посудомойкой и крутится целый день за пять евро в час.
Каждый день сеньор Маурисиу Гонзага возвращается домой ровно в восемнадцать часов.
— Нела! — кричит он. — Ужин быстрее, женщина, я голодный как собака!
В восемнадцать ноль одну судорожно зевающая дона Нела накидывает шаль поверх домашнего платья в огурцах и идет на кухню, шлепая тапками и усилием воли открывая слипающиеся глаза.
«Не сегодня, — думают они хором. — Не сегодня».