— Тина, Тина!!! — вопит Карлуш у Тины над ухом. Тина делает страшные глаза, и Карлуш прихлопывает рот ладонью. — Тина, Тина!!! — задавленно шепчет он из-под ладони. — Что это за коробка? Это с карнавальными костюмами коробка? Можно, я открою?

Тина кивает. В другой день она бы запретила, все же карнавальные костюмы денег стоят, но сегодня ей так хочется, чтобы Карлуш побыстрее наигрался и ушел, что она готова пожертвовать несколькими парами полосатых штанов и набором разноцветных париков.

— Ничего, — тихонько говорит Тина тетушке Марии ду Карму, которая смотрит на нее с неудовольствием. — Сейчас он себе выберет какой-нибудь парик или поролоновый нос и уйдет. Он быстро уйдет, вы потерпите!

Тетушка Мария ду Карму ничего не отвечает, но Тине кажется, что ее лицо немного разгладилось.

— Тина! — зовет Карлуш. — Тина, посмотри на меня! Угадай, кто я?

Тина смотрит на Карлуша. Поверх джинсов он натянул широченные клоунские штаны в разноцветных заплатах, на плечи накинул плащ с летучей мышью, прицепил себе малиновый нос с приклеенными к нему соломенными усами, а на голову нахлобучил широкополую шляпу с пером.

«Двадцать пять да двадцать, да семь пятьдесят, да одиннадцать сорок», — подсчитывает про себя Тина и морщится. Почти шестьдесят пять евро. У Карлуша, конечно, таких денег нет, а его родители никогда не платят за то, что он берет или портит в магазинах. «Не надо было пускать! — заявила в позапрошлом году мать Карлуша, худая и нервная дона Фатима, когда Карлуш перевернул в аптеке на углу шкафчик с дорогой швейцарской косметикой. — Вы что, не видите, что он ненормальный?»

— Ну Тина! — обиженно говорит Карлуш. — Почему ты не угадываешь? Как ты думаешь, я клоун или Бэтмен?

— Ты клоун, — отвечает Тина с тяжелым вздохом. — Или Бэтмен.

— Не угадала!!! — радостно вопит Карлуш и выхватывает из кармана лакированную палочку с шариком на конце. — Я волшебник!!!

«Да еще три двадцать», — механически приплюсовывает Тина, криво улыбаясь.

— Я волшебник! — с гордостью повторяет Карлуш. — Смотри, какой я волшебник!

Он делает шаг вперед и поднимает свою палочку.

— Я хочу, чтобы кукла ожила! — кричит Карлуш, тыча палочкой в живот тетушке Марии ду Карму. — Раз-два-три, кукла, оживи!!!

Тина отдергивает тетушку и внезапно улыбается. Пока Карлуш размахивает палочкой и выкрикивает какие-то волшебные слова собственного сочинения, она осторожно надевает тетушку на руку.

«Надо же, — мимолетно удивляется Тина. — Столько лет прошло, а такое ощущение, что только вчера…»

Тетушка Мария ду Карму вертит головой и откашливается.

— Привет, Карлуш! — говорит она тоненьким голоском.

Карлуш прекращает кричать, как будто кто-то выключил громкость. Его крошечные тусклые глазки испуганно расширяются.

— Привет, Карлуш! — повторяет тетушка Мария ду Карму. — Как твои дела?

— Хо… хо… нормально, — выдавливает Карлуш и делает шаг назад.

— У тебя очень красивый костюм, Карлуш! — говорит тетушка и тянет к Карлушу сухонькую ручку. Карлуш пятится к выходу. — Погоди, Карлуш, ты куда? Не уходи! Мы же только что познакомились! Давай поговорим! Я никогда раньше не видела живых волшебников!

— Я не хочу! — кричит Карлуш, срывая с себя шляпу и накидку. — Я не волшебник! Я Карлуш! — Он кидает лакированную палочку на пол и выскакивает из магазина. — Я не волшебник! — доносится до Тины с улицы.

Тина осторожно выглядывает на улицу. Карлуша нигде нет.

— Удрал, — торжествующе говорит она тетушке Марии ду Карму. — Унес только штаны и нос с усами. Как вы думаете, тетушка, мы с вами переживем потерю тридцати двух с половиной евро?

— Я-то переживу, — отвечает тетушка хриплым басом. — Я вообще все переживу, если, конечно, ты перестанешь разговаривать за меня идиотским кукольным голосом и вытащишь из меня холодную руку: мне неприятно.

Тетушка Мария ду Карму смотрит на остолбеневшую Тину и заходится громким визгливым смехом.

Florista

[Florista — это, строго говоря, цветочница, но цветочная лавочка тоже называется florista.]

— Льет как из ведра, — говорит Сорайя, переступая через порог и прикрывая за собой тяжелую стеклянную дверь. — Совершенно не представляю, зачем мы сегодня с тобой открылись. Наверняка никто не придет…

Сорайя с силой встряхивает маленький, абсолютно мокрый зонтик и засовывает его в деревянную подставку в виде слоновьей ноги.

— Зачем я вообще вышла сегодня из дома? — уныло спрашивает она, стаскивая с себя зеленый вельветовый жакет, весь в мокрых потеках. — Ливень, холод. Жакет вот промок…

Сорайя вешает жакет на гвоздик в стене и идет в глубь магазина к шаткому деревянному столу, заваленному прозрачным целлофаном, обрезками цветной бумаги и катушками с золотистыми лентами.

— Сигареты, — бормочет она себе под нос, смахивая со стола упаковку искусственных стрекоз. — Где-то здесь были мои сигареты… Мигель, ты не видел моих сигарет? Мигель?

Никто ей не отвечает.

Сорайя поднимает стрекоз, сует их в карман юбки и подходит к огромному развесистому фикусу в черной кадке.

— Мигель? — требовательно повторяет она. — Ты мне что, бойкот объявил? Я с кем вообще разговариваю?!

Фикус молчит и делает вид, что Сорайя разговаривает с кем-то другим.

Сорайя мрачнеет.

— Да не буду я курить здесь, не волнуйся! — говорит она. — Я за дверь выйду!

Несколько секунд Сорайя сверлит фикус сердитым взглядом, потом внезапно кивает и улыбается.

— Точно! Что бы я без тебя делала! — Она звонко чмокает фикус в мясистый зеленый лист и притворно морщится. — Фу, пыльный какой! Хоть бы умылся!

* * *

Сорайя курит у приоткрытой двери, выдыхая на улицу облачка сизого дыма.

— Я тебя на эти выходные заберу, — говорит она. — Съездим куда-нибудь. В Эвору, например. Или в Бежу. Или знаешь что? — Сорайя выкидывает окурок в дождь и закрывает дверь. — Давай возьмем пару дней и поедем в Алгарве? Там сейчас хорошо. Тепло.

Сорайя выжидающе смотрит на фикус.

— Думай, конечно, — наконец говорит она. — Только до пятницы мне скажи, чтобы я знала, какие вещи брать.

Сорайя достает из-под стола белый шурщащий пакет с логотипом супермаркета и вынимает из него яблоко, шоколадку и бутылку воды.

— Хочешь пить? — спрашивает она. — Я сегодня негазированную принесла.

Сорайя подходит к фикусу и осторожно, тоненькой струйкой выливает воду в кадку.

Внезапно она гневно выпрямляется и с размаху бьет фикус кулаком по гибкому стволу.

— Я же тебя просила! — говорит она, и ее голос дрожит от негодования. — Я же тебя сто раз просила не делать ЭТОГО в моем присутствии!

Casa da Sorte

[Casa da Sorte — буквально «дом удачи». Так называется лавочка, в которой продаются самые разные лотерейные билеты — от мгновенных до «евромиллиона». Очень странное, но вполне волшебное место, тем более волшебное, что устраивает лотереи Святой Дом милосердия (Santa Casa da Miseric?rdia) — церковное братство, существующее с 1498 года. Считается, что деньги от продажи идут на «добрые дела»: на содержание сиротских домов, домов престарелых, ночлежных домов для бездомных и т. д.]

— …четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать, — дона Адриана, прямая и строгая, как мемориальная доска, сидит в своей спальне перед узким дубовым секретером. На откинутой крышке секретера рассыпаны монеты разного достоинства, и дона Адриана осторожно двигает их одним пальцем, как будто играет сама с собой в магнитные шашки, — семнадцать, восемнадцать…

Дона Адриана аккуратно сгребает одно— и двухъевровые монеты в гобеленовый кошелечек с вышитым распятием и начинает пересчитывать сентимы.

— …десять, двадцать, тридцать, сорок, — все убыстряя ритм, шепчет дона Адриана, смахивая монетки с крышки секретера в подставленную ладонь, — пятьдесят, шестьдесят…

* * *

Странно, думает дона Адриана, раздраженно открывая и закрывая кошелек. Куда я могла деть еще четырнадцать сентимов? Не могу же я выйти из дому с девятнадцатью евро восемьюдесятью шестью сентимами?!

* * *

Дона Адриана снова вываливает монеты на крышку секретера и тщательно пересчитывает.

Девятнадцать восемьдесят шесть.

Пересчитывает еще раз, помедленнее. Гладит монеты кончиками пальцев, смотрит просительно на каждый сентим.

Девятнадцать восемьдесят шесть.

Еще раз. Резко, сердито, почти с отвращением скидывает монеты в кошелек.

Неправдоподобно легкая сентимовая монетка падает мимо гобеленового кошелька, ударяется о скучную, темно-серую тапочку доны Адрианы, встает на ребро и бесшумно укатывается под шкаф.

Дона Адриана смотрит ей вслед ничего не выражающим взглядом. Потом роняет голову на откинутую крышку секретера и горько, по-детски, плачет.

* * *

Когда я в следующем месяце получу пенсию, думает дона Адриана, крепко сжимая в кулаке найденную в кармане жакета двадцатисентимовую монету, разложу по всем карманам по одному евро. Нет, по два. Нет, по евро пятьдесят, и еще два евро — в очечник.

* * *

— Пересчитайте, пожалуйста, — говорит дона Адриана, пододвигая монеты сеньору Гомешу. — Вдруг я ошиблась?

Сеньор Гомеш смахивает монеты в кассу.

— Ну что вы, дона Адриана! — говорит он. — Вы — и вдруг ошиблись?! Вы не можете ошибиться. Если вы ошибетесь, мир рухнет!

Дона Адриана сдержанно улыбается уголками рта.

— Вам как обычно? — спрашивает сеньор Гомеш и, не дожидаясь ответа, вытаскивает из ящика четыре билета классической лотереи. [Классическая лотерея — одна из многочисленных лотерей, которые устраивает Santa Casa.]

Дона Адриана берет билеты. На мгновение ее рука касается руки сеньора Гомеша. Сеньор Гомеш краснеет и громко сглатывает. Дона Адриана опускает глаза.

— Благодарю вас, сеньор Гомеш, — говорит она дрожащим голосом и торопливо идет к двери. На пороге оборачивается. — До свидания. До следующего раза.

— До следующего раза, — эхом повторяет сеньор Гомеш, недоверчиво глядя на свою руку. — До следующего раза.

Drogaria

[Drogaria — это вовсе не место, где продают наркотики (droga), а просто себе хозяйственный магазин. Там всегда офигенно пахнет свежим металлом.]

Жоау Карлушу снится, что он стоит перед унитазом в абсолютно пустом туалете и никак не может помочиться. Фальшиво насвистывая «Мария Албертина, как же ты посмела», [«Мария Албертина» («Maria Albertina») — очень популярная тут, у нас, песня. Уже лет тридцать как популярная. Про парикмахершу, которая назвала свою дочь Ванессой.] Жоау Карлуш раз за разом спускает воду, чтобы подбодрить себя звуком льющейся воды. Безрезультатно. Только тяжесть в мочевом пузыре становится почти невыносимой.

«Доброе утро! — раздается вдруг чей-то громкий голос. — С вами Сильвия Андраде и радио „Возрождение“!»

«Это ЖЕНСКИЙ туалет!» — с ужасом понимает Жоау Карлуш и просыпается.

Несколько мгновений он лежит с закрытыми глазами, потом рывком вскакивает и бежит в туалет, на ходу стягивая с себя полосатые пижамные штаны.

Унитаз уже третий день протекает, поэтому Жоау Карлуш мочится в раковину — долго и обильно, тихонько постанывая от облегчения. Закончив и стряхнув последнюю каплю, он тщательно протирает раковину какими-то антибактериальными салфетками, которые накануне вечером купил на заправке. Выбрасывает использованные салфетки в пакет с мусором, включает газовую колонку и лезет в душ. «Мария Албертина, как же ты посмела», — мурлычет Жоау Карлуш, намыливая голову.

Полчаса спустя Жоау Карлуш — ослепительно элегантный в новом деловом костюме цвета «летняя полночь» — бегом спускается по лестнице. В правой руке у него тонкая кожаная папка, в левой — пакет с мусором.

— Доброе утро, господин архитектор! — говорит консьержка дона Ана, с обожанием глядя на Жоау Карлуша. От этого обожания Жоау Карлушу всегда делается немного не по себе.

— Доброе утро, дона Ана, — откликается он. — Ну что, Манел починит мне сегодня унитаз?

Дона Ана страдальчески морщится. Накануне ее муж Манел, числящийся при кондоминиуме сантехником, поспорил в баре, кто выиграет футбольный кубок в этом году, и теперь сидел дома с загипсованной ногой и повязкой на глазу.

— Заболел он, господин архитектор, — дона Ана разводит руками. — Сильно заболел, с постели не встает.

— И что мне теперь делать прикажете? — едко спрашивает Жоау Карлуш. — Биотуалет покупать?

Дона Ана уставилась на свои руки и не поднимает глаз. Жоау Карлуш тяжело вздыхает.

— Когда Манел выздоровеет, пусть сразу зайдет ко мне, — командует он и идет к выходу.

— А может, — слабым голосом говорит ему в спину дона Ана, — может, вы братца вашего попросите? Может, он починит?

— О дааааа… Этого, пожалуй, допросишься! — с этими словами Жоау Карлуш выходит на улицу и громко хлопает входной дверью.

* * *

«Мария Албертина, как же ты посмела», — мурлычет Витор, кромсая ножом белую парафиновую глыбу. Парафин крошится, и Витор хмурится. Наконец ему удается отковырять небольшой кусок.

— Достаточно? — спрашивает он у покупательницы — небольшой девочки в розовой нитяной шапочке.

— Даже много, — отвечает девочка. — Можно поменьше?

— Поменьше этого только крошки, — строго отвечает Витор. — Насыпать вам парафиновых крошек?

Девочка мотает головой — крошки ей не нужны. Витор пожимает плечами — ну, не хотите, и не надо — и кидает кусок на весы.

— Евро десять, пожалуйста. — Витор заворачивает парафин в коричневую бумагу и оглядывается в поисках клейкой ленты или огрызка шпагата. Потом внезапно ухмыляется, лезет куда-то под прилавок, достает оттуда розовую «подарочную» тесьму и старательно обвязывает ею сверток.

— Вот, — говорит он. — Чтобы не нарушать цветовую гамму.

— Спасибо большое, — бормочет девочка, заливаясь краской до самой шапочки. Она кладет на прилавок деньги, которые достала из розового нитяного кошелечка, хватает свой парафин и выскакивает за дверь, едва не столкнувшись на пороге с доной Аной.

— Доброе утречко, дона Ана! — кричит Витор, выходя из-за прилавка и распахивая объятия. — Как вы себя чувствуете? Как ваше давление?

Дона Ана звонко целует Витора в обе щеки.

— Все прекрасно, сынок. Как перестала пить кофе, сразу стало полегче.

Витор понимающе кивает.

— Чем могу быть полезен, моя дорогая? — спрашивает он, возвращаясь за прилавок. — Замок от входной двери поменять хотите?

Дона Ана отрицательно качает головой.

— Мне бы эту… такую штуку резиновую… для унитаза… Унитаз у жильца протекает.

— Дона Ана! — со смехом ахает Витор. — Вы теперь и сантехник? А как же Манел?

— Манел ногу сломал, алкоголик, сукин сын, — зло говорит дона Ана. — Сидит дома, уставился в телевизор, копыто свое выставил загипсованное и пиво хлещет. А все здание — на мне!

Витор гладит дону Ану по руке.

— Ну не расстраивайтесь так. Хотите, я вечером зайду посмотрю, что там с унитазом?

— Витор! Сынок! Правда зайдешь? А тебе не сложно?

— Ну дона Ана, миленькая, когда я вас последний раз обманывал? — говорит Витор с укоризной. — В какой квартире у нас авария?

Дона Ана молчит и смотрит на него жалобно и виновато.

Витор мрачнеет.

— Да что вы? — неприятным голосом спрашивает он. — Неужели у их высочества? Неужели у моего великого брата еще и унитаз есть? Может… — Витор изображает на лице крайнюю степень изумления. — Может, он им пользуется? Может, даже по назначению? Может, он туда какает?! И не всегда розами?!!

Дона Ана тихонько вздыхает, и Витор успокаивается так же быстро, как и завелся.

— Ладно, — устало говорит он. — Раз пообещал, значит, зайду. Посмотрим, что наш господин архитектор натворил с унитазом.

* * *

Спустя полчаса дона Ана наконец уходит. Витор прохаживается вдоль стеллажей, задумчиво прикасаясь то к россыпи блестящих шурупов в большом деревянном ящике, то к огромной катушке, на которую намотана металлическая цепь. Ковыряет ногтем парафин и тут же брезгливо вытирает руку о комбинезон.

Потом заходит в подсобку. На вешалке, прикрытый тонким полиэтиленовым пакетом, висит деловой костюм цвета «летняя полночь». «Мария Албертина, как же ты посмела», — бормочет Витор, перекладывая тонкую кожаную папку со стула на полку.

Antiguidades

[Antiguidades — антиквариат, антикварная лавочка. Невообразимо волшебное место.]

В полдень бодрая старуха дона Марта вешает на двери магазина табличку «Закрыто на обед», снимает узкие черные туфли и плотные черные чулки, надевает поверх платья ситцевый халатик в фиолетовый цветочек и, шлепая слегка отекшими босыми ногами по мраморным плитам, идет в подсобку. В подсобке у нее хранятся пластмассовое ведро, швабра, набор щеток, три метелочки из перьев, специальные салфетки для пыли, воск, паста для чистки серебра, паста для полировки бронзы, коробка с тряпочками и целая батарея флаконов с жидкостями для мытья пола, стен и стекол. Несколько секунд дона Марта колеблется, потом решительно складывает в ведро пачку салфеток, метелочку из перьев, пасту для полировки бронзы, две желтые тряпочки — одну потолще и помягче, другую потоньше и пожестче — и возвращается в зал.

* * *

— Дороговато что-то, — говорит сеньор Тобиаш. — Не стоит эта штука таких денег.

— Не стоит таких денег?! — негодующе вскрикивает сеньор Элиаш. — Не стоит таких денег?! Чтоб вы еще что-то понимали в антиквариате, сеньор Тобиаш! Да она стоит вдвое дороже! Втрое дороже! Да я…

* * *

Вначале дона Марта стирает салфеткой пыль с кресел и комодов. Потом метелочкой из перьев обмахивает статуэтки. Потом снимает со шкафа позеленевший подсвечник в виде танцующего остроухого эльфа со стрекозиными крыльями, усаживается на низенькую козетку с гнутыми ножками и отвинчивает крышку у коробочки с пастой для полировки бронзы.

* * *

— Вы посмотрите, — говорит сеньор Элиаш, — она же работает как часы! Ей же сносу нет!

— Дааааааааа, — нерешительно тянет сеньор Тобиаш. — А вот один мой дядя купил такую же в прошлом году… Знаете, сколько она проработала? Две недели! А потом сломалась!

— Ну, — поджимает губы сеньор Элиаш, — если ее ронять…

— Дядя не ронял! — возмущенно кричит сеньор Тобиаш. — Она сама…

— Сама упала, — ядовитым тоном заканчивает сеньор Элиаш. — Ваш дядя, сеньор Тобиаш, просто не умеет обращаться с антиквариатом! Имейте в виду, если бы ко мне в магазин пришли не вы, а ваш дядя, я бы ему ничего не продал!

* * *

Отдуваясь, дона Марта изо всех сил трет подсвечник тряпочкой. Крылья эльфа, короткая туника, круглая шапочка и остроносые туфли сияют так, что на них больно смотреть. Но ручки, ножки и маленькое сморщенное личико как будто стали еще более тусклыми и еще более зелеными.

* * *

— Ну так что, сеньор Тобиаш, будете брать? — спрашивает сеньор Элиаш, всем своим видом показывая, что больше торговаться не намерен. — Имейте в виду, у меня на нее есть и другие покупатели.

Сеньор Тобиаш нервно покусывает ноготь большого пальца.

— А если она сломается?

— Сеньор Тобиаш! — сеньор Элиаш прижимает руки к груди. — Она еще моему отцу служила и ни разу! Ни разу не ломалась!

* * *

Дона Марта с досадой ставит подсвечник обратно на шкаф. Столько усилий — и все впустую. Отчистить позеленевшего эльфа так и не удалось. Теперь его наверняка никто не купит.