Во внезапно наступившей тишине было слышно, как тоненько икает самая маленькая худышка.
— Ну хорошо, — в пятый раз повторил полковник Тейшейра и прошелся по комнате. — Допустим, кто-то придет и скажет: «Это я убил старуху, давайте мои деньги».
— Доказательства пусть предъявит, — подсказал из угла нотариус сеньор Рибейра.
— Доказательства пусть предъявит, — согласился полковник Тейшейра. — И что?
— Каторга? — полуспросил сеньор Рибейра.
— За старуху-то? — полковник поморщился и покачал головой. — Максимум ссылка. Но с конфискацией. В пользу города.
— Да мне-то что? — раздраженно бросила дона Тереза, с силой встряхнула мокрое белое платье и повесила его на веревку, где уже висели четыре таких же платья. — Это теперь ваши деньги, сами с ними и разбирайтесь.
За голубятню проголосовали почти единогласно. Против был только падре Матуш — он считал, что на деньги Карлоты Жоакины следует учредить фонд, чтобы давать приданое бедным невестам.
— Бросьте, падре, — сказал вечером полковник Тейшейра, распечатывая новую колоду. — Можно подумать, у нас в городе много бедных невест. А голубям надо компенсировать ущерб. Покойная, мир ее праху, как с ними расправлялась! Прямо геноцид!
— Авицид, — поправил падре Матуш. — Или колумбоцид.
— Да-да, — согласился полковник Тейшейра. — Именно. Ну что, партию по сентиму?
Голубятня получилась великолепная. Просторная, светлая, по верху — окошечки, чтобы голуби влетали и вылетали, чудо, а не голубятня, весь город ходил на нее посмотреть. Моя квартирная хозяйка дона Анжелина даже носила туда попугая Жоку, но Жоке там не понравилось, и он устроил скандал. Дона Анжелина говорила — от зависти.
На стену снаружи повесили блестящую табличку с надписью «Муниципальная голубятня имени Карлоты Жоакины» и стилизованным голубем посередине. Только разместили табличку довольно неудачно, прямо под одним из окошечек, и уже через неделю голуби так ее загадили, что надпись совершенно исчезла.
Сказки на перекрестках
Инициация
…открыл утром глаза и понял: сегодня. Просто понял, и всё…
…вот с самого утра было предчувствие, я тебе клянусь. Ну вспомни, за завтраком…
…дядя говорил, что каждый мужчина всегда про себя знает. А я не верил. Я раньше думал, что…
…я предпочитаю слово «интуиция». Да уж, пожалуйста. Ты же знаешь, я не люблю таких шуток. В конце концов, если бы я не…
…ничего не сказал, даже не посмотрел. Только рукой на дверь махнул — иди. Значит, все правильно…
…демонов нельзя бояться. Дядя говорит, что демоны слетаются на запах страха. Один раз испугаешься — и всё. Разорвут. Когда я был маленький, я боялся демонов. А теперь уже не боюсь. Я мужчина. Как дядя. Когда дядя выходит из дома, демоны разбегаются. Тех, которые не успевают разбежаться, дядя ловит и ест на завтрак. Сейчас я пройду ритуал, и демоны станут бояться меня, как дядю. Вы слышите, демоны? Я иду!..
…а ты уверен, что нам сюда? Точно? Ну смотри, тебе виднее, конечно, но я бы…
…демон! Демон! Еще демон! Все равно я не испугаюсь! Я не боюсь вас, демоны, не боюсь!!! Видите? Я не боюсь вас! Я плюю в ваши морды! Я плюю!..
…тормози, тормози, ну!!!! Ччччерт… Нет-нет, я в порядке. Правда, в порядке, просто губу прокусила…
…Оуэээ!!!! Я мужчина! Я мужчина!!! Я мужчина, и демоны меня боятся! Они останавливаются, когда я иду! Они боятся напасть на меня и кусают друг друга!!! Дядя, дядя, ты видел?!! Демоны меня боятся!!!
— Извините, извините, ради бога, извините, — в сотый раз повторяет Лурдеш, трогая ушибленный подбородок. На подбородке уже образовался и наливается свинцовым цветом большой, идеально круглый синяк.
— Ну что вы, что вы! — Ракел прижала бумажный платок к прокушенной губе и безуспешно пытается остановить тонкую струйку крови. — Вы абсолютно не виноваты! Вы вообще больше всех пострадали!
— Откуда только взялся этот придурочный пацан? — хмуро спрашивает Фабиу.
Лурдеш и Ракел синхронно пожимают плечами.
— Муж за ним побежал, — говорит Ракел. — Может, поймает.
— Бампер, — загибает пальцы Тьягу, — топливный бак, и я еще не очень внимательно все осмотрел, наверняка есть еще что-нибудь. И главное, ты же понимаешь — достаточно один раз стукнуть, дальше так и пойдет, хоть меняй теперь машину.
— Зато все живы и здоровы. — Ракел осторожно трогает пальцем распухшую губу. — А у этой девочки, Лурдеш, вообще машина почти вдребезги — и спереди, и сзади. Жалко, что ты не поймал мальчишку. Я бы с удовольствием поговорила с его родителями.
— Видишь ли, — задумчиво тянет Тьягу, — я его не то чтобы не поймал… я его не нашел. Он просто исчез, как будто его и не было, представляешь?
Морская собака
Собаке приснилось, что чайки пытаются утащить у нее рыбу, и она залаяла не просыпаясь. Чайки бросили рыбу и отлетели — белая села метрах в двацати от собаки и стала увлеченно расшвыривать мелкие щепочки, а пестрая поскакала вдоль прибоя, как будто играла в какую-то игру. Собака еще раз гавкнула для порядка и проснулась. В двадцати метрах от нее белая чайка нашла большую закрученную ракушку и пыталась в нее заглянуть то одним, то другим глазом. Пестрая летала над ней большими кругами.
Собака перевернулась на бок, потянулась и зевнула. Потом вскочила и потянулась еще раз, по очереди вытягивая каждую лапу. Белая чайка бросила свою ракушку и взлетела, а на ракушку немедленно спикировала пестрая. Собака встряхнулась и потрусила по пустынному пляжу к большому серому камню. Накануне собака нашла у камня гнездо с тремя яйцами и смутно надеялась, что там еще что-то осталось. Позади нее чайки затеяли свару из-за ненужной им обеим ракушки.
— Я, конечно, очень извиняюсь, — сказал сеньор Жозе Силва и откашлялся. — Я очень извиняюсь, но не могли бы вы сказать вашему мальчику, чтобы он рыбу у меня из ведерка не таскал?
Дона Амелия отложила книгу и с интересом посмотрела на сеньора Жозе Силву. Сеньор Жозе Силва еще раз откашлялся и на всякий случай снял кепку. Под кепкой обнаружилась блестящая загорелая лысина.
— Рыбу? — переспросила дона Амелия. — Из ведерка?
— Из ведерка, — подтвердил сеньор Жозе Силва. — Вон там стоит, — он кивнул на раскрытый красный зонт с надписью «Кока-кола». Зонт был огромный. Он лежал на песке боком и закрывал от доны Амелии полпляжа.
— Рыбу из ведерка… — задумчиво повторила дона Амелия. — А почему вы думаете, что это мой мальчик таскает у вас рыбу из ведерка?
— А больше некому, — сказал сеньор Жозе Силва и переступил с ноги на ногу. — Тут же больше нет никого. Я только. Ну и вы вот. С мальчиком.
Дона Амелия снова посмотрела на зонт с надписью «Кока-кола» и кивнула. Потом поднялась на ноги.
— Рубен! — позвала она. — Рубен! Зачем ты таскаешь рыбу из ведерка?
— Это не я! — откликнулся Рубен. Он валялся в прибое, и волны то и дело переворачивали его со спины на живот и обратно, как сосиску на сковороде. — Это собака приходила!
— Видите, — сказала дона Амелия. — Это не он. Это собака.
— Какая еще собака? — буркнул сеньор Жозе Силва и надел кепку. — Нету тут никакой собаки. Вот люди, а, — бубнил он, возвращаясь к своему зонту, — вначале рыбу таскают, потом говорят — собака.
У камня гнезда не оказалось. Собака обнюхала все вокруг — гнезда как не бывало. Собака чуть-чуть покопала песок — у камня и подальше, но в песке тоже ничего не было. Собака уселась и свесила розовый язык. Ей было немного жарко, немного нудно, и уже начинало хотеться есть.
— Ну мам! Ну я не хочу переодеваться! Я есть хочу! Ну мааам!
— Я зато хочу, — сказала дона Амелия, закатывая Рубена в синее мохнатое полотенце. — Я очень хочу, чтобы ты переоделся. Я так хочу, чтобы ты переоделся, что мне прямо аж невмоготу.
— Тебе вмоготу! — проныл Рубен. — А я есть хочу! Я сейчас умру!
— Не умрешь. — Дона Амелия вынула из сумки сухие плавки и натянула их Рубену на голову, как лыжную шапочку.
— Ну мам! — взвизгнул возмущенный Рубен.
— Переодевайся, и сразу будем есть.
Собака почувствовала, что пахнет едой. Запах был немного странный, точно не рыба и не яйца, но это явно была еда. Собака напружинила нос и пошла в ту сторону, откуда доносился запах.
— А ты знаешь, что здесь живет собака? — спросил Рубен.
— Большая?
— Вот такая, — Рубен показал сантиметров пятьдесят от земли, потом приподнял руку еще сантиметров на десять. — Нет, вот такая. Даже еще больше.
Дона Амелия присвистнула.
— Ого! А чья она?
— Ничья.
Дона Амелия с удивлением смотрела на Рубена. Очень странно. Раньше бы он обязательно сказал «моя».
Рубен сосредоточенно строил замок и не чувствовал ее взгляда.
— Плохо, что ничья, — наконец сказала дона Амелия. — Собака должна быть чья-нибудь.
Рубен похлопал ладонями, утрамбовывая крепостную стену.
— Этой собаке не надо быть чьей-то. Это, наоборот, всё здесь ее.
— Всё-всё?
— Всё-всё. И пляж. И чайки. И этот дяденька с рыбой.
— И бутерброд, который ты как будто не ел, — поддразнила его дона Амелия.
— И бутерброд тоже, — серьезно кивнул Рубен.
Собака положила голову на вытянутые лапы и вздохнула. Незнакомая еда оказалась очень вкусной, жалко, ее было немного. Собака облизнулась. Прямо перед ней по песку двигалось что-то розовое. Двигалось странно, елозило туда-сюда и не убегало. Собака подползла поближе и ткнула в розовое носом.
— Не щекочись! — сказал Рубен.
— Чего? — Дона Амелия перевернула страницу. — Чего я не делай?
— Я думал, это ты меня в пятку пощекотала, — объяснил Рубен и вкопал у входа в замок большую закрученную ракушку. — А это не ты, это собака.
Дона Амелия отложила книгу и посмотрела вокруг. Если не считать неподвижного сеньора Жозе Силвы с удочкой, пляж был абсолютно пуст, только возле прибоя ссорились две чайки — белая и пестрая.
Дона Амелия улыбнулась и пощекотала Рубена.
— Осторожно! — завопил он. — У меня из-за тебя замок сломается!
Штука была замечательная. Не очень большая и не очень маленькая. Пахла она как то розовое, только сильнее, и не дергалась, когда собака тыкала в нее носом. Собака осторожно взяла штуку зубами и потрясла. Чайки перестали скандалить и подобрались поближе.
— Я не понимаю, как ты ухитрился потерять сандалию, — сердито сказала дона Амелия.
— Это не я, это собака! — Рубен развел руками. — Я даже не видел, как она ее взяла!
Дона Амелия вздохнула.
— Тогда забери у нее.
— Не могу! Она не отдает!
Дона Амелия посчитала про себя до десяти.
— Домой пойдешь в одной сандалии, — сказала она наконец.
— И пойду.
— И пойдешь.
— И пойду!
Рубен резко отвернулся, присел на корточки и стал застегивать левую сандалию. Дона Амелия покачала головой. Хотела бы она знать, куда он на самом деле задевал правую. Может, заложил в основание замка?
Собака набегалась со штукой и тяжело плюхнулась на песок. Штуку она положила рядом, и та лежала тихонечко. Штука выглядела усталой и довольной.
Чайки сидели тут же поблизости. Вид у них был демонстративно незаинтересованный.
Собака поднялась с песка. Надо быстро прятать штуку, пока чайки ее не украли.
Сеньор Жозе Силва смотал свои удочки и закрыл огромный красный зонт с надписью «Кока-кола». Потом обвел взглядом пустынный пляж и замер. На мокром песке отчетливо виднелись отпечатки больших лап, как будто там только что пробежала крупная собака.
— Матерь божья, — пробормотал сеньор Жозе Силва.
В этот момент здоровенный замок из песка и ракушек — его весь день строил мальчишка, который с утра стянул у сеньора Жозе Силвы рыбу, — взорвался тучей песчинок и стал оседать. Казалось, что под него быстро-быстро подкапывается кто-то невидимый.
— Матерь божья, — опять пробормотал сеньор Жозе Силва почти со слезами в голосе и несколько раз перекрестился.
За его спиной две чайки — белая и пестрая — дружно вытаскивали из пластмассового ведерка больших серебристых рыбин.
Не сезон
Ощущаю себя по кусочкам. Вчера вечером кусочек, сегодня с утра кусочек. Кусочков много, я их кручу так и эдак, прикладываю друг к другу, смотрю — совпадут ли края, сойдется ли рисунок. Странное занятие, как незнакомую головоломку собирать: глядишь на кучу деталек, а во что их надо сложить, не знаешь. И вообще ничего не знаешь. Может, их там недостаточно, деталек, для целой картинки. Или, наоборот, кто-то смешал две головоломки. И хорошо еще, если хотя бы одну из них можно собрать целиком.
Вот, например, последний кусочек — запах кофе. А до того — мерзнут ноги. Нет, путаю, кусочек с «мерзнут ноги» был раньше. А прямо перед запахом кофе был чавкающий звук, который издает раскисшая глина. И как это сложить в одну картинку?
А самое странное, что я не очень представляю себе, что такое кофе. И как выглядит раскисшая глина. Я даже не уверен, есть ли у меня ноги. Кусочки ощущений не вызывают у меня никаких ассоциаций, они не связаны ни с каким знанием. Они просто возникают во мне и с шорохом падают в кучу других маленьких, ни с чем не связанных кусочков.
— Мам, можно мне на улицу? Ну мааа-мааааааааа!!!!! — пронзительный вопль врывается в меня маленьким смерчем, подхватывает кусочки ощущений, кружит их, разбрасывает, слепо, бессистемно, как и положено смерчу. И вдруг я понимаю, что все изменилось. Что нет больше кучи деталек, что головоломка сложилась в цельную картину. В меня.
Оглядываюсь, чтобы понять, где я.
Пустынная улочка, маленькие домики, по виду — нежилые. Пахнет солью, сыростью и йодом, откуда-то из-за деревьев доносится сдержанный рокот волн.
— Ну мааааааам, ты же обещала, что сегодня будет можно гулять!!! — На крыльце двухэтажного розового домика маленькая взъерошенная девочка в клетчатых брючках и красном пластиковом дождевике топает ногами в резиновых сапожках. Злые слезы ползут по круглым щекам. — Ты обещала, и я пойду!!!
Девочка делает крошечный шаг в сторону улицы, всем своим видом выражая протест.
Из домика доносится женский голос. Я не могу разобрать слов, но понимаю, что женщина объясняет, почему именно девочка в клетчатых брючках не может пойти гулять.
Девочка зажимает уши.
— Я тебя не слушаю!!! — кричит она, повернувшись к дому. — Я тебя не слушаю, не слушаю!!! Ты вчера обещала, а первое слово дороже второго!!! Я ушла, меня тут уже нету, это не я с тобой разговариваю!!!
На крыльце появляется молодая женщина в халате. У нее такое же круглое лицо, как у дочери, и такие же круглые глаза.
— Катиня, ну какое «обещала»? — голос у женщины скорее обиженный, чем сердитый. — Мы договорились, что ты пойдешь гулять, если не будет дождя. А ты сама видишь — дождь идет.
Девочка непримиримо шмыгает носом.
— Ничего и не идет! Дождь стоит и смотрит, как ты нарушаешь свое слово!
Мне становится смешно, и я неожиданно для себя фыркаю. Мать и дочь одновременно вскидывают на меня глаза. Женщина краснеет.
— Ой, извините, пожалуйста, я вас не заметила, — говорит она. — Вы к нам?
Я пожимаю плечами:
— Не знаю. А к вам можно?
— Ну конечно! — она улыбается и кивает на табличку, которой я до сих пор не замечал. На табличке написано «Семейный пансион „Меховая тапочка“».
— Наш пансион — единственное место в городе, где можно остановиться зимой, — со сдержанной гордостью говорит женщина, пропуская меня в дом. — А вы к нам надолго?
— Не знаю, — опять говорю я и, видя, что женщина смотрит на меня недоверчиво, повторяю: — Правда не знаю. Как получится.
Женщина серьезно кивает, как будто мое объяснение ее полностью удовлетворило.
— Меня зовут Мария Луиза, — говорит она. — А это Катарина. Катиня, поздоровайся с сеньором.
Катиня показывает мне язык и отворачивается.
— Катиня! — укоризненно произносит Мария Луиза. — Как ты себя ведешь? Что о тебе подумает сеньор?!
Катиня прячется за мать.
— Он не сеньор, — бурчит она тихонько. — Он дождь.
На мгновение мне кажется, что сейчас Мария Луиза всплеснет руками, скажет: «Ну конечно, как же я сразу не догадалась!» Меня выставят из «Меховой тапочки», и я пойду по улице, постепенно теряя ощущение себя целого, распадаясь на не связанные друг с другом кусочки незнакомого пазла.
Но Мария Луиза ободряюще мне улыбается, потом наклоняется и обнимает Катиню.
— С дождем тоже надо здороваться. Воспитанные девочки обязательно здороваются с дождем.
— А невоспитанные? — спрашивает Катиня.
— А невоспитанные не получают пирога к чаю!
Мы пьем чай с пирогом и мармеладом на маленькой кухне, выложенной разноцветной радужной плиткой.
— «Меховая тапочка» — непривычное название для пансиона, — говорю я.
— Это наше зимнее название… — Мария Луиза пододвигает мне мармелад. — Летом мы называемся «Морские камушки». А зимой хочется чего-то теплого. Уютного, как фланелевая пижама и плед с кисточками. Или вот меховые тапочки.
— И много у вас постояльцев? — Не то чтобы это меня интересовало, но мне почему-то нравится беседовать с Марией Луизой.
— Летом да, очень. У нас же курортный город, пляжный. Он летом оживает, а зимой впадает в спячку. Как медведь. Здесь зимой делать нечего. Дождь все время… ох, простите! — Мария Луиза краснеет до слез.
Мне становится обидно.
— Если я загостился, я пойду, — говорю я. — Вас послушать, так это из-за меня тут зимой жизни нет. Я сегодня слышал, Катиню мной пугаете. Тоже мне нашли людоеда, пожирателя детишек!
— Но она же простужается! — Мария Луиза смотрит на меня жалобными глазами. — Она бегает по лужам, приходит мокрая, потом болеет!..
Представляю себе надрывно кашляющую Катиню, бледную, с блестящими температурными глазами, и мне становится скверно.
— Может, еще чайку? — преувеличенно бодро спрашивает Мария Луиза. — Горяченького, а?
Киваю, не говоря ни слова.
Катиня подходит ко мне и берет меня за руку.
— Не слушай маму, она паникерша. Я простужаюсь только летом, когда пью холодную воду. Пусти-ка, — командует она и лезет ко мне на колени. Несколько секунд изучающе смотрит на меня внимательными круглыми глазами. — А вот скажи, куда идет дождь, когда он идет?
Неопределенно пожимаю плечами. Как объяснить, куда идет дождь, если дождь до сегодняшнего утра даже и не подозревал о том, что он куда-то идет?
— Завтра я тебе покажу, — говорю я Катине, перевожу взгляд на Марию Луизу, которая хлопочет над чаем. — Я остановлюсь у вас ненадолго? Если можно.
Она протягивает мне чашку и улыбается.
— Да, конечно! Мы с Катиней будем очень-очень рады! Правда, Катиня?
Катиня выдумала игру. Называется «Куда идет дождь». Мы играем в нее все вместе, хотя Мария Луиза и ворчит иногда, что у нее много дел. Надо развернуть карту городка и, не глядя, ткнуть в нее пальцем. Потом мы выходим из дому и идем туда, куда указал палец. Катиня бежит впереди нас и кричит: «Уступите дорогу! Все уступите дорогу! Дождь идет!»