— Это бред какой-то! — Злюсь я.

— Еще спасибо скажешь. — Холодно бросает она и покидает комнату.

Я ложусь на кровать и уставляюсь в потолок.

В носу все еще щекочет от аромата ирисок. Этот запах пропитал каждый сантиметр дома и, кажется, въелся даже в мою одежду.

Я провожу ладонями по лицу и закрываю глаза.

Мариана смотрит на меня, не моргая, а я держу онемевшими пальцами ее за подбородок. В ее больших глазах огонь и вызов. Но вот слезинка, блеснув, скатывается с ресниц, и я понимаю — она меня боится. Я перепугал ее до ужаса.

Но стыд, нахлынув оглушающей волной, вдруг так же быстро отступает.

Я чувствую присутствие Марианы. Она за стенкой и одновременно повсюду в этом доме. Теперь у нас общее жилье, общая столовая, общая ванная…

Мое дыхание учащается, пульс ускоряется в несколько раз. Черт… Я ненавижу себя за то, что мысли о ней проникли в меня так глубоко. И за то, что тело неправильно на них реагирует.

Я представляю ее в душе и вдруг ощущаю возбуждение.

Какого черта происходит?

* * *

У Марианы нет профиля ни в одной из соцсетей. На поиски у меня уходит около часа, но все бесполезно. Ни по имени, ни по месту проживания, ни по учебным заведениям, я не нахожу абсолютно ничего. Она не делает фото и не делится ими в сети, что только больше заинтересовывает меня. Девушки ее возраста снимают все: от завтрака до собственных ногтей, и отсутствие информации приводит в замешательство и заставляет меня подняться с постели, чтобы разведать все самостоятельно.

С первого этажа слышатся музыка и голоса. Мать разговаривает с Марианой и Лео. Я осторожно прикрываю дверь в свою комнату и направляюсь к соседней — она через стенку от моей. Вхожу. Спальня сводной сестры встречает меня теплом и уже знакомым запахом. Комнатка небольшая, мебели в ней мало: лишь платяной шкаф, кровать, да стол, и потому кажется, что свободного пространства много.

Я разглядываю ее вещи с любопытством. Стол завален кучей тетрадей и учебников, но все они педантично разложены по тематике на ровные стопочки. Ручки и карандаши в органайзере тоже расставлены согласно какой-то определенной системе. Ни одной пылинки, ни одной брошенной небрежно вещи или футболки на спинке стула — ничего. В целом — стерильно, как в операционной, но ощущается девичий дух: у кровати розовые тапочки, маска для сна у изголовья, на подушке книга — в розовом чехле, разумеется.

Я наклоняюсь и беру ее в руки. Что же там в голове у этой больной розовой Барби?

Брэдбери.

Брэдбери? Серьезно?

Ее выбор приводит меня в смятение. Я читал этот роман пару лет назад, и он меня буквально поразил.

Проверяю закладку: Мариана остановилась на середине. Значит, книга у нее лежит не для красоты. Возможно, девчонка состоит в каком-нибудь литературном клубе универа, и роман стоит в образовательной программе учебного заведения? Но сейчас ведь еще только начало учебного года…

На всякий случай, я пробегаю взглядом по ее книжным полкам. Учебники, толстенные хрестоматии по мировой литературе, античная, греческая литература, справочник по культурным эпохам, анализ современной литературы, реализм и метамодерн. А на верхних полках труды авторов двадцатого века и модные современные — от Кутзее до Свифта.

Черт подери.

Обнаружив на полке ежедневник, я бегло пролистываю страницы — у этой псевдо-святоши расписан буквально каждый день и час. Похоже, она тронута на теме самоорганизации и контроля. Откладываю ежедневник, заглядываю в платяной шкаф — вещи развешаны в строгой последовательности по цветам и на одинаковом расстоянии друг от друга. Никаких кричащих оттенков, в основном пастельные тона и скучные образы на повседневку: блузки, юбки, платья в деловом стиле.

Она одевается так, будто трудится клерком в банке или просиживает задницу в приемной у мелкого чиновника. Совершенно нет вкуса.

Я провожу пальцами по мягким кашемировым водолазкам, сложенным в аккуратные стопки на полках, а затем открываю выдвижной ящик. В нем оказывается ее нижнее белье — хлопковые трусики, свернутые аккуратными трубочками и разложенные по специальным ячейкам, кружевные лифчики — белые, черные и, конечно же, розовые. Все такое невинное, что пошлых мыслей и не должно возникнуть, но у меня почему-то учащается сердцебиение. Мне хочется коснуться нежной ткани, ведь мое воображение уже рисует, каково это — снимать ее с бархатной кожи Марианы.

И разозлившись на самого себя, я захлопываю ящик и закрываю шкаф. Нельзя позволить этому дерьму захватить мои мысли. Нельзя!

— Мы с Лео познакомились на танцах. — Слышится голос матери, когда я спускаюсь вниз. — Знаешь, а ведь я когда-то была звездой этого города. Примой! — Она хохочет. — По мне и не скажешь теперь, да? Но когда-то, до травмы, я была красивой, худенькой и танцевала партию Кармен.

— Не может быть! Кармен?

— Серьезно!

Слышится топот. Наверняка, мама показывает, как блистала в свои лучшие годы на сцене.

— Вот это да!

Я останавливаюсь на последней ступени. Мать с Лео танцуют у входа в столовую. На отчиме брюки с золотистыми подтяжками, белая майка и стоптанные туфли на низком каблуке, а на голове — широкополая шляпа. На матери халат с вышивкой — явно с чужого плеча, мягкие тапочки, а в волосах — роза. Довольно сюрреалистичная картинка, но это именно то, к чему я привык дома. Шум, смех и балаган, достойные бразильских сериалов.

— Браво! — Хлопает им Мариана.

Ее лицо светится неподдельной радостью.

— Спасибо, Лео. — Мать отвешивает поклон своему сожителю, а затем возвращается за стол. — Так вот. — Она берет руку девушки. — Когда я решила вспомнить молодость и тряхнуть стариной, я пошла в местный клуб и записалась на зумбу. Оказалось, что в соседнем зале преподают латинское направление, и вуаля! Мы познакомились с Лео!

— Вы преподаете танцы? — Искренне изумляется Мариана.

Она делает взгляд, как у олененка Бэмби, и я стискиваю зубы.

— Танго, самбу и бачату. — Склоняет голову в полупоклоне Лео. — У меня старшая возрастная группа.

Его шляпа валится на пол.

«Шут гороховый», — качаю головой я.

— Наверное, это очень интересно. — Говорит девушка, пока она, кряхтя, поднимает головной убор. — Жаль, я совсем не танцую.

— Так не бывает! — Возмущается Лео. — Все танцуют, моя милая.

— Только не я. — Отвечает Мариана и вдруг осекается, увидев меня.

Такая хрупкая радость, наполнившая ее взгляд, мигом растворяется, уступая место печали и страху.

Надо признать, это мне больше нравится.

Правда, ужасно бесит, что она все еще пытается строить из себя недотрогу.

— Сынок? — Оборачивается мать. Ее тон ласков, но в глазах предупреждение. — Я делаю маникюр Мариане, а потом мы будем ужинать.

— Я не голоден. — Бросаю грубо. — А где бабушка?

— Отдыхает у себя в комнате. Проводи его, Лео.

— Сам найду. — Останавливаю бросившегося мне на помощь преподавателя самбы для престарелых.

Мариана опускает взгляд, когда я прохожу мимо.

— Может, что-нибудь яркое? — Предлагает мать, проводя пилочкой по ее ровным аккуратным ноготкам.

Судя по тону, она старается делать вид, что никакого напряжения между нами нет.

— Ой, нет, я не люблю. — Понижает голос девушка почти до шепота. — Стесняюсь, когда на меня смотрят.

— Если не хочешь красный, давай, синий. Синий всегда поднимает настроение, ведь так, Лео?

— Так, моя звезда! — Крякает подхалим.

— Лучше светло-розовый. Вот такой.

Я оборачиваюсь и вижу, как она указывает тонким пальчиком на цвет в палитре. Мы снова сталкиваемся взглядами, и я прищуриваюсь. Мариана сглатывает и отводит глаза.

— Отличный выбор для тех, кто не любит выделяться. — Хвалит ее моя мать. — Но, все же, надеюсь, однажды ты поймешь, как красива, и отважишься подчеркнуть то, чем тебя так щедро наградила природа.

Я оказываюсь в коридоре и толкаю дверь в одну из спален.

Огромная площадь, широкая кровать, встроенные шкафы, зеркала в пол, шикарный вид из окна. Заприметив разбросанные тут и там вещи матери, ухмыляюсь — да, такую комнату она бы никому не уступила.

Бабушкина комната оказывается гораздо меньше — скромная каморка в самом конце перед поворотом к входу в бассейн. Если бы не окно, я решил бы, что ее задумывали, как помещение для хранения инвентаря.

Внутри темно.

— Ба! — Зову я, входя и прикрывая дверь.

— Мариана? — Раздается голос с кресла-качалки.

Отлично. Девчонка решила забрать у меня последнее, что осталось от отца — его мать. Единственную часть Харри, которая еще поддерживала с нами хоть какие-то отношения все эти годы.

— Нет, это я — Кай.

— Маргарита? — Слабо спрашивает она, пытаясь приподняться.

Я вздыхаю и подхожу ближе.

— Нет, ба, это я. — Беру ее за руку.

Ладонь бабушки сухая и дряблая.

— А, это ты, мой мальчик. — Она пытается разглядеть мои черты в полутьме.

Я опускаюсь на колени, чтобы ей проще было это сделать.

— Харри… он… — ее голос обрывается.

— Да, бабушка, мне очень жаль. — Говорю я.

Мне всегда было интересно, что говорил ей мой отец, когда навещал. Чем объяснял свой поступок и нежелание общаться с сыном. Он приезжал редко, но все же приезжал — к ней. Значит, их связь многое значила для него. Наверное. Спрашивал ли он обо мне? Интересовался ли моими успехами? Бабушка никогда не рассказывала об этом.