Признаюсь.

Я за эти полтора года ни разу не танцевала. Даже тайком. И впервые мои ноги ощущали былую силу только сейчас. Впервые они захотели вспомнить то, что было записано в их мышечной памяти.

Проснулись…

Я улыбнулась и торопливо подошла к большому прямоугольнику, через который сочился — нет, буквально врывался свет на чердак, и задержала дыхание от открывшейся красоты.

Небо.

И без того безбрежное, здесь оно казалось воистину безграничным. Плыло, светлое и теплое, и своим дыханием просачивалось даже сквозь стекло широкого окна.

Это окно… Я с первой секунды восприняла его как отверстие в жизнь размером с бездну. Прижимаешься к нему, заглядываешь, а там… целая вселенная. Ты любопытная, шустрая, а перед тобой целая замочная скважина в Мир.

Там снаружи пыль, мерное рычание и звонкий гул больших железных машин, десятки крыш и трубы заводов, величественные высотки и прячущиеся между ними неказистые советские пятиэтажки. Роскошь и нищета, безупречность и грязь, яркие огни и тусклые отсветы. А мне тепло. Просто тепло. Уютно внутри. Можно подтащить матрас ближе к окну, сесть, прикоснуться пальцами к стеклу и ощутить себя в безопасности. Почувствовать в этой пустоте себя человеком.

Свободным, сильным, живым.

Я больше не сухой лист на асфальте, который таскает по дороге ветер, куда ему вздумается. Не мелкая серая пыль, ложащаяся на плечи хмурых прохожих осенью, которую никто не видит, потому что и без этого на улице мерзко и промозгло. Не бездомная собачонка, что скулит и подволакивает лапы от летящего вслед камня.

Я — это Я.

И Я есть. Существую. Живу.

И ничего больше не боюсь. Ведь все теперь будет по-новому.

Да. Боль все еще напоминала о себе. Но теперь она была другой. Она давала мне ощущение того, что я жива. И больше не позволю себя сломить. Какая бы беда не обрушилась на голову. Как бы сильно не давила ночь темным холодным одеялом одиночества. Как бы не закладывала уши давящая безжалостная тишина.

Буду сильной. Буду новой. Счастливой.

Буду.

10

569 дней до прибытия на Старый вокзал

Горстка земли упала на крышку гроба, в котором лежала моя мертвая мама. Еще горстка. Еще. Никто не плакал. Все молчали и ждали, когда это закончится. Чтобы позже сказать несколько добрых слов за столом и свалить подальше по своим делам.

Родных у нее не было. Детдомовская. Круглая сирота. Никого. Из близких — я, отчим, несколько подруг, коллеги с работы, соседка — тетя Рузана. Вздыхать по маме, кроме нас, особо было некому. Из нажитого у нее имелся лишь наш старый домик.

А еще прободная язва желудка. Потому что мама много нервничала и никогда никому не жаловалась. Любые неприятности она терпела стойко и всегда молча. Молчала она даже тогда, когда ее резко согнуло от боли. Не пикнула ни разу, пока везли в больницу. Не произнесла она ни звука и когда скончалась через сутки от перитонита — гнойного воспаления брюшной полости.

Я смотрела в холодную темную яму пристально, не моргая. Пыталась навсегда запечатлеть в памяти тот момент, когда по моей вине ее закапывали в землю.

Мы были слепы. Все. Были сосредоточены только на себе.

Никто не замечал, что ей было плохо. Что за дежурной улыбкой прятался одинокий человек, которому тоже необходимы были внимание, участие и забота. Мы просто привыкли. К тому, что она рядом, что знает и контролирует все процессы, что умело руководит хозяйством и всей нашей жизнью.

Мы все были глухи и слепы друг к другу. Никто из нас не хотел замечать очевидного. Я из-за того, что чувствовала себя неуютно рядом с чужим человеком в нашем доме. Она — из-за того, что не верила, что этот человек может представлять какую-то опасность для меня.

— Как ты можешь говорить такое, Нана?! — Мама в ужасе прикрыла рот рукой и обронила на пол кухонное полотенце. — Дядя Жора тебе как папа… Он воспитывал тебя с восьми лет! С восьми! — Все это шепотом. Задыхаясь.

— Мама. — Мое лицо густо покрылось краской. — С тех пор, как он увидел меня там, в ванной… — Ток. Ток. Сердце грозилось вырваться из груди. — Он…

— Бог с тобой, девочка. — Она буквально рухнула на стул. — Да он же к тебе как к дочери… Как же ты…

— Все изменилось, мама! — Я тоже старалась шептать. Надежды на то, что разговор останется между нами двоими, рушились с каждой секундой. Не этого я ждала, не этого хотела. — Он смотрит на меня так… Мама, мне страшно…

— Не говори ерунды! Сейчас мы у него самого спросим.

— Господи, нет-нет-нет! — Вцепилась в ее рукав, умоляя.

Но мама уже крикнула:

— Жора! Иди скорей сюда!

Из гостиной послышались тяжелые шаги.

На мои глаза навернулись слезы. Хотелось провалиться под землю и поскорее. Я отвернулась к окну.

Тихий маленький городок пах морем. Ветер трепал белое белье, развешанное во дворе. Складно так хлопал, поднимая тонкую ткань и резко опуская вниз. И от этих хлопков разлетались голуби.

У соседнего дома тетя Рузана громко отчитывала за что-то своего мужа. Петунии на ее клумбе вовсю набирали цвет. Розовые, белые, пурпурные. И самые красивые — коралловые. Мои любимые. Смотрела бы вечно.

— Она сказала, что ты посадил ее на колени. — Эти слова раздавались эхом за моей спиной.

— И что?

Как не пыталась отрешиться, но звон в ушах только нарастал.

— Как ты могла подумать про меня такое, Нана?

— Сказала, что в шестнадцать лет девочек не сажают на колени. Оно и понятно, но ведь ты ей как отец. Я это же и сказала!

— Да я же ее чуть не с пеленок растил…

— Стыдно!

— У меня сердце прихватило!

И каждая фраза превращалась для меня в очередной отголосок. В очередной отзвук где-то вдали.

Мне было стыдно за то, что посмела так подумать про своего отчима. Мне было жалко, что она не выслушала меня, а вместо этого подняла шум. Очень больно. Ведь если бы я тогда не обиделась и не закрывалась бы у себя в комнате несколько дней подряд, то обязательно бы заметила, что мама терпит адскую боль. Сжимает зубы до скрипа и терпит. Терпит. Терпит.

— Не плачь, не плачь. — Услышала металлический голос у себя над ухом. И чья-то шершавая рука грубо стерла слезы с моей щеки. Почувствовала, как он обнял меня. Сжалась и пожалела, что не могу уйти вслед за мамой. Зажмурилась, желая раствориться и исчезнуть, чтобы не чувствовать его прикосновений. — Не плачь. — Повторил отчим, стоя на краю могилы и держа меня за плечи. — Все наладится. У тебя есть я. Теперь мы с тобой остались только вдвоем.

И обнял еще крепче.

Илья

Утром перед тем, как пойти в институт, я еще раз заглянул в гараж: украденная тачка, накрытая тентом, все еще стояла на своем месте. Вчера, после того, как отвез Карину домой, вернулся и сразу завалился спать. Нет, сначала, конечно, содрал с постели белье, пахнущее чужими дешевыми духами и грязными утехами, и зашвырнул его в ванную. Плечо ужасно ныло, усталость давила громадной скалой, поэтому ни звуки пьяных выкриков, ни долбящая по ушам музыка не смогли мне помешать тут же провалиться в сон.

Разговаривать с братом утром я не стал. Решил подождать и посмотреть, что будет дальше. Избавится ли он от машины, попросит ли моей помощи, и как, вообще, будет выкручиваться? Надоело постоянно брать ответственность на себя. Пора ему уже повзрослеть.

Еле продрав глаза, поплелся пешком — на первом курсе всегда так делал. Тогда еще учеба казалась чем-то важным, тогда в ней ощущался хоть какой-то смысл. Учебное заведение казалось мне каким-то новым миром, живым, интересным. Я даже занятия не пропускал.

Позже оказалось, что институт был обычным сборищем бездельников, которые не знали, чем хотят заниматься по жизни и получали образование, чтобы решить потом, что уж этим-то они точно заниматься не будут.

Город, несмотря на ранний час, наливался жизнью. Дышал смогом, зато в полную силу. Он шумел автомобилями, светофорами, людским, временами не местным, тихим говором. Я быстро преодолел расстояние до вокзала и с удовольствием прогулялся по площади, а затем направился вверх по улице.

Мне всегда нравилось проходить мимо витрин, всматриваться в выставленные в них товары. Особенно радовал книжный. Точно какой-то волшебник расставлял там книги. Даже если не читаешь, так и тянет прихватить с собой книжку, другую. А еще я брал вкусный кофе в небольшом кафе по пути. «Встреча» — гласили крохотные буковки над его дверью. Малозаметные, выведенные словно кривым почерком школьника.

Но в рекламе это заведение никогда не нуждалось. Большие окна в пол, атмосфера уюта, вкусные блюда для быстрого перекуса и манящий запах ароматного напитка. Все это работало лучше любых вывесок.

Столики в заведении были маленькими — на одного-двух человек. Все было рассчитано на то, чтобы ты заскочил с утра или в обеденный перерыв, взял яичницу с беконом, булочку и кофе, торопливо схомячил и побежал дальше по своим делам. Поэтому обслуживали там быстро, и люди сменяли друг друга за столиками с ошеломительной скоростью.

Я замедлил шаг в попытке разглядеть бариста в углу за большой черной стойкой. Обычно в ожидании напитков на вынос посетители толпились возле нее в длинной очереди. Очередь, надо заметить, двигалась тоже во вполне приличном темпе, но мне все равно не хотелось стоять — мог и опоздать к первой паре.