— Бери выходной. Нельзя же так! — Я взяла одеяло, расправила и накрыла им его по плечи. — А теперь ложись. Давай-давай. Не спорь.

— Зря я тебя пустил. — Усмехнулся он и шмыгнул носом. — Знал бы, что будешь так командовать…

— Знала бы, что сегодня будешь так гундосить, еще вчера бы занялась твоим лечением. — Я нахмурила брови, давая понять, что не шучу.

Гончар послушно положил руки поверх одеяла.

— Видела ведь вчера, что тебе плохо. Веки красные, нос тоже, да еще озноб этот. — Взяла пульт, сделала телевизор тише. — Как ты, вообще, умудрился летом простудиться?

— Сквозняк все этот, — сжал зубы.

Рука его в прямом смысле слова заплясала. Дернулась вверх, взвилась в воздух. Еще раз.

Я села рядом на край кровати:

— Ты полежи, я тебе сейчас чай горячий сделаю. Хорошо?

— Да я сам… могу… — По напряжению на его лице поняла, что в попытке удержать руку, он ломает самого себя. Еще и бровь задергалась.

— Раньше мама при первых признаках простуды насыпала мне горчицу в носки. — Я увернулась, вовремя среагировав, когда его рука дернулась вверх. Иначе схлопотала бы по носу. Облизнула губы, стараясь не выдавать беспокойство за его состояние. — Насморк сразу проходил. У нас на стопах много нервных окончаний, горчица воздействует на них… Ох… — Осеклась. — Не знаю, можно ли тебе такое средство…

Я виновато опустила взгляд. И зря. Его рука тут же взлетела вверх и попала мне прямо в лоб. Зажмурив один глаз от боли, перехватила ее и тихонько рассмеялась.

Иван вскочил на постели, задыхаясь:

— Прости, прости! — Задергал головой.

— Ложись, дядь Вань. — Я мягко надавила ему на грудь. — Все нормально. — Открыла глаз, моргнула несколько раз. — Все хорошо. Видишь? Не больно попало.

Его рука все еще была зажата в моей. Она снова дернулась, дважды, и на лице Гончара вновь отразились боль и вина.

— Но если у тебя найдется горчица, мы можем попробовать. Почему бы и нет? — Взяла нежно его руку, затем вторую и сложила их у него на груди в замочек. Соединила, переплетя меж собой пальцы. Свою же ладонь оставила сверху. Легко, почти невесомо, точно перышко. Чтобы не придерживать, а просто успокоить.

Кажется, сработало.

Мы оба смотрели на его руки, сцепленные в замок и накрытые моей ладонью, и молчали. Я дышала медленно, тихо, не глубоко. Словно бы его болячка была всего лишь спящим зверем, которого мы боялись потревожить. Конечности больше не дергались, и это было прекрасно. Кажется, ключик к одному из тиков случайно был найден.

И еще неизвестно, как бы его организм отреагировал на раздражение нервных окончаний горчицей. Во я дала. Придумала тоже. Глупость несусветную. Лучше сбегать в магазин за лекарствами и сварить куриный бульон.

— Дядь Вань, — я заметила, как подрагивали его веки, когда он косился на телевизор.

Еще один раздражитель.

— А? — Его лицо прояснилось, морщинки разгладились.

— Ты не виноват. Не нужно стыдиться. — Перевела взгляд на руки, испугалась, что они снова задергаются от этих слов.

— Хорошо. — Ответил он и замолчал. Будто считал количество собственных вдохов и выдохов.

Мне стало стыдно, будто только что расковыряла его старую рану и залезла внутрь своими пальцами. Еще и наглый любопытный нос сунула туда же.

— Если я стараюсь сдерживаться на работе, — продолжил вдруг он, — к вечеру все только усиливается.

— Значит, все-таки ты ходил убирать утром территорию?

— Угу. — Мужчина поджал губы.

— Тебе ведь нужно поправиться. Беречь себя, чтобы не разболеться окончательно. Лежать в постели, надеть носки потеплее. Обещай мне, что будешь слушаться?

— Мне… нужно поклясться? — Улыбнулся он.

— Желательно. — Я покачала головой. — Я ведь кроме тебя здесь никого не знаю. У меня больше нет никого…

— Значит… — Его грудь поднялась от шумного вдоха. — Мне теперь и помереть без твоего разрешения нельзя?

— А помереть тем более.

Теперь дыхание Ивана выровнялось, взгляд окутал меня отеческим теплом.

— Скажи лучше, — сказал тихо, — как там в кафе? Нашла себе друзей?

— А зачем мне друзья? — Удивилась я искренне.

— Что, не познакомилась даже ни с кем?

— Все, что мне сейчас нужно, это удержаться на адской работе, чтобы со временем можно было решить вопрос с жильем. Весь этот вид из окна на чердаке… Красота умопомрачительная, не спорю. Но спать на матрасе, есть одни бутерброды, умываться утром из стаканчика, из него же пить и брать воду для чистки зубов…. Хм… Не самое веселое из моих приключений, если честно. А еще приходится беспокоить тебя вечерами, чтобы помыться… Прости, дядь Вань, но мне бы просто выжить для начала, какие уж тут друзья!

— Нет, пташка, — (он придумал это прозвище вчера, когда мы кормили вместе голубей вечером на площади), — тебе бы нужно как-то устроить здесь свою жизнь. А одной вряд ли выйдет. Ты молодая, красивая, смекалистая. С такими данными не по чердакам шарахаться, а пойти учиться нужно, получить образование. Двигаться вперед, понимаешь?

— Как же… понимаю… — Сказала печально, взяла со стола платок и подала ему.

Расцепив руки, он принял его из моих рук и шумно высморкался. Упал обратно на подушки без сил и закрыл глаза:

— Тебе Бог дал всё. Грех не воспользоваться. Меня вот по состоянию здоровья в армию не взяли, потом на нормальную работу не смог устроиться. А ведь было желание и учиться, и работать. Но шарахались все… И вот так всю жизнь — один да один.

Мне стало неуютно. Стыдно. Вот кому можно жаловаться на жизнь, только не мне. И как он жил все это время? Как справлялся с болью? Как терпел все это? Как учился не жалеть себя и не скулить о нелегкой судьбе?

— Так что борись, пташка. Никогда не вешай нос, слышишь? Всегда сражайся до последнего. Верь, что все будет хорошо. Что добьешься всего, чего пожелаешь. Надейся даже тогда, когда руки опускаются от бессилия. Надежда — это ведь последнее, что у нас могут отнять.

— Меня зовут Нана. — Сказала вдруг я и до боли закусила губы.

Иван медленно открыл веки и внимательно посмотрел на меня. Его глаза, очерченные красным, беспрестанно слезились.

— Так и думал, что будет что-то эдакое. — Улыбнулся он, разглядывая меня. — Ты ведь, как южное солнышко. Добрая, мягкая. Но чуть дашь слабину, и сожжешь дотла. — Мужчина качнул головой. — Тебе идет твое имя. Нана.

— Только не говори никому. — Попросила я.

Гончар снова сложил руки в замок:

— Если сделаешь мне чай. А то болтаешь слишком много.

— С удовольствием.

Иван закрыл глаза и протянул:

— Интересно, а я когда-нибудь узнаю, откуда ты такая взялась?

— Когда-нибудь. Возможно. — Я встала. — При условии, что будешь принимать все лекарства, которые скажу.

Ответом мне было лишь легкое подергивание головы.

А когда его кудряшки, осыпанные сединой, словно благородным серебром, качнулись и упали на лоб, мне почему-то в голову пришла мысль о том, что я никогда не знала своего отца. В положенном смысле. Что-то такое смутное, родом из далекого детства, проплывало иногда перед глазами. Сильные руки, теплый бархатистый голос, читающий красивые стихи, крепкие объятия перед сном… И карусели. Кажется, он обожал карусели. Или только кажется…

Еще бы знать, почему он ушел. Вот только если и был ответ на этот вопрос, то мама унесла его с собой в могилу.

Я взглянула еще раз на пытающегося успокоить нервы дядю Ваню и пошла на кухню. Сделала ему чай, отнесла. Вернулась, накормила рыбок, помыла посуду, провела ревизию в холодильнике. Долго думала, вспоминала, как варят куриный бульон, потом просто залила водой замороженную курицу и поставила на огонь.

По-быстрому приняла ванну, а вернувшись, застала уже пенный потоп на плите. Сделав газ тише, я прибрала последствия бульонного побега. Чуть не лишившись пальца, почистила лук. Порезала. И лук, и палец. Заклеила пластырем. Палец. Лук отправила в кастрюлю.

Пока искала пластырь, нашла в аптечке пакетик популярного средства от первых признаков простуды, заварила, напоила своего подопечного. Поговорила с рыбками, поговорила с подопечным. Рассказала и тем, и другим о том, что начальник заставил меня купить нормальную одежду. Посмеялись.

— Давай, садись, попей бульончика. — Поставила перед дядей Ваней тарелку и ложку. — Приятного аппетита.

Он приподнялся и сомнительно посмотрел в суп, от которого поднимался горячий пар. Ни картошки, ни лапши там не наблюдалось. Как и хлеба рядом, на столе.

— Просто попей горяченького. Говорят, что организм не должен отвлекаться на переваривание пищи, должен бросить все силы на выздоровление. — Я виновато улыбнулась. — На самом деле, я и картошки-то не нашла…

— И так хорошо. — Шмыгнув носом, Иван приблизился к тарелке. Взял ложку, зачерпнул бульон, попробовал.

Посолила? Не посолила? Мозг упорно отказывался вспоминать.

— А сама чего не ешь? — Одобрительно кивнув, спросил он.

— Не знаю… А можно?

Гончар вскинул брови.

— Вот же глупая. Нужно. — Махнул в сторону кухни. — Бери тарелку и весло.

— Чего? — Уставилась на него.

— Ну, весло. — Рассмеялся. — Ложку, то есть. На жаргоне. У нас тут на вокзале такой контингент работает, еще и не так заговоришь.