— Ау! Аа-ау! — Кисточка из пластмассы впивалась в мое тело холодным красным кончиком. — Как холодно и неприятно. Все уже, все-все…
— Потерпи еще немного.
Мне показалось, или мама посмеивалась надо мной? Я сидела на постели, поддерживая волосы над головой, а она мазала красной краской из бутылька мои волдыри. Жидкость пахла чем-то вроде гуаши, но была не такой густой и потому брызгами летела во все стороны.
— Не вижу смысла сидеть и ждать, когда высохнет, если ты, свинка-мама, и так накапала мне на постель. Вон — кляксы тут и тут.
— Да вижу уже. — Погрустневшим голосом сообщила обожаемая родительница. — Надеюсь, эта штука отстирывается. Не чеши. Не чеши!
— Да я только поглажу…
— Не выйдет, Мария, я все вижу. Хочешь, чтобы шрамы остались?
Я спрятала руки под мышки и почувствовала, как слезы скатываются по щекам. Честно, не думала, что болячка с таким смешным названием, как «ветрянка» может оказаться такой жестокой: волдыри со страшной скоростью распространялись по телу и нестерпимо зудели (мама обработала затылок, там гнусные прыщики цвели буйным цветом даже под волосами). Еще и нос заложило, горло саднило, глаза слезились и отекали, да температура повышалась до сорока градусов каждые четыре часа.
Когда я подумала, что хуже уже не будет, меня вдруг одолел сухой лающий кашель. Такой сильный, что казалось, будто я неудачливый шпагоглотатель, и где-то в моем горле застрял острый клинок, а как достать его никто не знал. И только батарея лекарств, которые в меня закидывали каждые полчаса, множилась и росла справа от меня на тумбочке.
Пашки все не было. Но это меня беспокоило меньше всего. Когда жар совсем одолевал, я вжималась лбом в мокрую от собственного пота подушку и проваливалась в забытье. Когда отступал, откидывала одеяло и любовалась своим новым телом. Примерно так выглядит, наверное, первый снег, по которому пробежались птицы, уничтожая спелые гроздья рябины, — все в огромных красных пятнах. И расстояние между ними с каждым часом все сокращалось.
Теперь я чувствовала язвочки и в глазах, и на языке. Мне пришлось отбросить любые мысли о скором возвращении на учебу или работу. Если эта жесть доберется до моего лица — хана, в прямом смысле. Судя по тому, как обнажалось мясо при лопании этих гадких волдырей, заживать вся эта красота будет долго, очень долго. Я снова смахивала слезу и гипнотизировала экран мобильника.
Тот молчал. Не умер, нет, просто молчал.
Я сохранила номер Калинина и долго думала, как записать его в справочнике. Перебирала, сочиняла и остановилась на простом: «Дима». Потом решила написать ему.
От кого: Я
Кому: Дима
«Привет. Прости, что так вышло. Мне очень стыдно за брата. Надеюсь, тебе не очень сильно попало? Если бы я знала, что так получится… Просто прости. Скучаю»
Стерла «скучаю». Затем просто все стерла.
Бесит. Не могу. Просто не могу. Девочка не должна писать первой. Или как? Я даже не знаю, как бывает, но что знаю точно — не хочу бегать за парнем, потом, когда он вышвырнет меня из своей жизни, будет больнее. Разве может быть иначе? У меня не было, да и у мамы тоже…
Единственное, что сейчас было ясно, как белый день: я ни черта не разбираюсь в людях. Тот, кто казался самым близким и понятным, кому хотелось довериться и раскрыть все секреты, в одно мгновение стал чужим и далеким, и больше мне не хотелось переживать подобное. Никогда. Правду говорят: тот, кто ближе, ранит больнее, и мне не повезло испытать это на себе.
Когда стемнело, пришла Солнцева.
— Я на пять минуточек. — Она застыла возле двери.
— Правильно, не заходи. — Промычала я из своего укрытия. — Если твои родители не могут вспомнить, болела ли ты этой гадостью в детстве, то лучше тебе совсем не знать, что это такое. Мне кажется, я вот-вот сдохну.
— Мне очень жаль, Машка, — Аня поглядывала на меня из-за угла. — Чем я могу помочь?
— Мне радостно уже оттого, что ты просто пришла. Я пыталась читать книгу, не идет, смотреть телевизор — та же ерунда. Еще и глаза, как у выпивохи — заплывшие. Врач советовала закладывать мазь, вроде как завтра станет лучше. Проверим.
— Значит, слушайся врача.
— Выхода нет, жру лекарства. Как твоя диета?
— О-о-о, — Солнцева опустилась на пол. — Конец диете, всем диетам сразу.
— В смысле?
— Вчера парень, который провожал меня до дома… Он… в общем, поцеловал меня. Или я его. Не знаю, как так вышло.
— А как же мой брат? — Усмехнулась я, зная, что в каждой шутке есть доля правды. — Как же эта боевая макака, с которой вы уже полгода переглядываетесь, словно осужденные на пожизненный срок из соседних камер?
— Даже не знаю, когда это я успела превратиться в шлюшку? Вряд ли у меня что-то с Пашкой получится, слишком долго была одна. Поэтому и налетела вчера я на этого провожатого, как голодная белка на орехи. Целовалась, как в последний раз, честно. Думала, челюсти вывихну. Хорошо, отец на сотовый звякнул, так бы фиг разлепились.
— Да ты развратница, фу.
— Мне ужасно стыдно, поверь. Теперь этот тип с утра названивает, а я трубки не беру: нервничаю, ем и ненавижу себя. Так что у меня теперь гамбургерная диета и детокс на чебуреках, мое плоскожопие от природы скоро обрастет толстым слоем жира.
— Да уж. — Покачала головой я.
— А еще я сегодня в салоне волосы высветлила. — Анька сняла капюшон, в дверном проеме мелькнула ее светлая макушка. — Не знаю, зачем мне это нужно было, но легче не стало.
— Ну, ты даешь, мать. — Я приподнялась с подушки, разглядывая стог сена на голове подруги. В принципе, ничего удивительного: Солнцева — экспериментатор, и меня всегда поражали мотивы ею содеянного.
— А ты как? — Она улыбнулась. — Упорхнула вчера с хозяйским сынком — вся такая серьезная, нахмуренная.
— Все нормально.
— И это все?
— Да.
— А что было-то? Я ведь о твоем счастье пекусь, переживаю. Пошла на свидание, не накрасилась, не приоделась — прям Дева Мария! По нему же сразу видно, что привыкший, чтоб девки сами на шею прыгали. Красивый, состоятельный, холостой, а она вырядилась в свитер и джинсы с ним на свидание. Тьфуй!
— Ох, Ань… Так я накрасилась, а он сам меня и умыл.
— Чего-о?
— Правда. Он, вообще, какой-то странный — приходится все время быть настороже. Жду подвоха, не могу расслабиться. Слишком милый, слишком заботливый: судьба не может сделать мне такой подарок. Видимо, очень хочется ему выиграть спор. Наиграется и бросит, вот увидишь.
— А что вчера-то было?
И я рассказала Аньке все подробно и обстоятельно, а она охала так громко, что несколько раз из своей комнаты выглядывала мама: качала головой, глядя на развалившуюся на полу в коридоре Солнцеву, и закрывала обратно дверь.
— А у Пашки это неизлечимо, по ходу. — Заключила подруга, вставая и отряхиваясь.
— Вот именно. Так что подумай сто раз, нужен ли тебе такой неуправляемый, отбитый на всю башку экземпляр.
— Пожалуй, нам было бы не скучно. Ой, — голос Ани вдруг прервался. Послышался щелчок замка, затем звук открываемой двери. — А вот и Рэмбо вернулся. Первая кровь!
— Ох, ты ж, — это уже голос брата. — Уснула головой в ведре с перекисью?
— Иди, знаешь куда. — Дерзко ответила Солнце и заглянула ко мне. — Маш, я пойду, мне пора. Позвоню завтра. — Махнула на прощанье и скрылась.
В коридоре послышалась возня. Видимо, этим двоим было тяжело разойтись в прихожей, не передушив друг друга. Пашка был не в духе, а, значит, обмен любезностями на сегодня был окончен.
Я сползла по подушке и накрылась одеялом, оставив одни лишь глаза. Отвернулась к окну, бросила взгляд на телефон. Тишина.
— Маш, — Суриков стоял в дверном проеме. Не дождавшись ответа, он снова позвал. — Ма-а-аш…
Голос звучал виновато и расстроено, братец топтался в проходе, подбирая слова.
— Я ведь хотел, как лучше. Чтобы у тебя было все самое…
— Уходи. — Собрав последние силы, я запустила в него тапком-зеброй. — Уходи, понял?! И не разговаривай со мной больше! Никогда!
Меня затрясло от обиды. От всего, что навалилось на меня в раз. От жестокого поведения брата, из-за болезни и потому, что Дима не писал и не звонил.
— Я…
— Вали!
Пашка выпустил из рук перехваченный в полете тапок и прикрыл за собой дверь. Через минуту из его комнаты уже послышалось заунывное треньканье. Я смотрела на темный экран мобильника и ждала.
Ждала. Ждала.
Тишина. Ни словечка. Никаких признаков жизни. «Ну, и черт с тобой! Провались!»
— Да хватит уже мучать гитару! Достал! — Я запустила вторым тапком в дверь, щелкнула выключателем ночника и закрыла глаза.
Предстояло еще поворочаться несколько часов, чтобы уснуть.
Извержение вулкана. Жутко непонятная хрень.
Мне снился громадный конус, растущий из земли и выплевывающий на ее же поверхность раскаленные обломки, пепел и магму, тут же становящуюся раскаленной вязкой лавой. Клубы дыма, наполняющие легкие, и раскаты грома, угрожающие взорвать небо.
Я подскочила на кровати и прислонила руку ко лбу: нет, температуры уже не было. Хотя мое тело и лежало на влажных от собственного пота простынях, жар определенно спал. Тогда к чему были эти кошмары?