— У тебя есть ингалятор? — Спросила мама и отхлебнула кофе, стараясь не испачкать кружку помадой.

— Нет. — Наконец, оторвав от меня взгляд, ответил Калинин.

— Возьмешь у кого-то?

— Нет, куплю.

— Что ты! — Она картинно вскинула руки — еще бы за сердце схватилась. Мне срочно захотелось зажмуриться. Сейчас проморгаюсь, и все пройдет. — Не нужно, Димочка! — Запричитала мама. — Ты и так купил нам кофемолку, кофе в зернах и вот эту штуку, как ее?

— Турку. — Отмахнулся он. — Мне ведь совершенно не сложно, заеду после учебы и куплю.

— Как и пальто? — Подмигнула я, взявшись за кружку.

Калинин поймал усмешку на моем лице и улыбнулся.

— Зачем оно тебе сейчас? — Он помешал сахар и отложил ложечку в сторону. — Осенью купим хоть три, но если ты так хочешь…

— Маша. — Мама вытаращилась на меня. — Как ты… Дима, ты и так потратился, ингалятор мы сами купим.

— Мне несложно, правда.

— Нет-нет, ты же не миллионер.

— Нет. — Согласился он, улыбаясь.

И посмотрел на меня.

— И сам зарабатываешь… — вступила я, складывая руки на груди.

— А еще знаю четыре волшебные цифры.

— А если они не сработают? Или у тебя, как в сказке, карточка с неисчерпаемым балансом?

— Железная логика. Тогда есть еще волшебное слово. — Рассмеялся Калинин.

— Какое? — Трудно было удержаться и не съязвить. — «Папа, дай?»

— Не-е-ет! — Он поставил чашку. — «Папа, дай, пожа-а-алуйста»!

— Вы о чем? — Вмешалась мама, ее лицо теперь выглядело совершенно растерянным. — Дима, ты где, вообще, работаешь?

— Я… — Мне показалось, что ему тяжело было сдерживать смех. — Ну, я… в общем, как вернулся из ссылки…

— Ссылки?

— Да, мы с мамой жили три года в Штатах.

— Как здорово! Штаты!

— В общем, сейчас мне здесь приходится немного помогать папе на его предприятиях… — Ему явно не хотелось шокировать маму своими признаниями.

— Предприятиях? — Она уже совершенно забыла про кофе.

— Да… Общественного питания, так скажем.

Ее глаза распахнулись:

— Ух, ты. У твоего папы что, своя… столовая?!

— Эмм… — Дима посмотрел на меня. — Ну, вроде того.

Мне было интересно, как он выкрутится, и почему не хочет сразу признаться, что он из состоятельной семьи. Мажор, одним словом, которому все достается легко.

— Пельменная?! — Не унималась мама, округляя глаза еще сильнее. — Или… пирожковая?!

Вам нужно было видеть восторг и удивление в ее взгляде. Прямо сейчас она, кажется, понимала, что сватает свою дочь за богача. Или… кто знает, что у нее там в голове, но ей теперь трудно было удержаться на стуле.

— Пельменная и пирожковая, — вздохнув, кивнул Дима.

— Ага, и чебуречная. — Добавила я, силясь не заржать. — На вроде той, где я работаю.

— А мама? Мама твоя где работает? — Не унималась родительница.

— Мама… она поет и преподает.

— Учитель пения, да?

— Что-то вроде…

— Прекрасно! — Маму словно подключили к солнечной батарее. — А Машенька у нас тоже хорошо поет. Правда, Маша?

— Нет. — Выдавила я.

— Не стесняйся, дочь. — Повернулась она к Калинину. — Слышал бы ты ее утром, когда она поет в ванной! Или в туалете!

— Ма-а-ам!

Почему родители вечно делают это?! Застолье без обсуждения детей и всяких непристойностей с ними связанных, кажется, уже даже не застолье. Традиция что ли такая?

— А что? — Ее было не остановить. — В детстве я водила ребят в кружок народного пения, даже фотография есть, хочешь, покажу? Там Марья в красном платье, с бантами, а Павлик в кафтане. — «Нет, это уже слишком». — Она так хорошо пела! Звонко. Пашку я ведь за компанию отправила, лишь бы дом не разнес, направила его неуемную энергию, так сказать, в нужное русло. А вообще, он мечтал на гитаре играть, но в музыкальной школе доучился только до балалаечника.

— Мама… — Я закрыла лицо руками, готовая разрыдаться.

— Вот такая она у меня: всего стесняется, вечно переживает больше, чем надо. — Мама чуть не опрокинула чашку с кофе. — А как расстроилась, что заболела! Вся извелась! Я ей говорю: не переживай, Станислав Вячеславович придет к нам на дополнительные занятия, и сдашь ты ему свой зачет, я договорюсь.

— Ух, ты, он к вам домой, что ли, ходит? — Улыбнулся Дима.

— Да, подтягивает Машеньку по грамматике перевода.

— Я тоже хочу. — Калинин состроил чрезвычайно заинтересованное выражение лица. — А то как покинул United States, чувствую, что стал подзабывать. То одно, то другое — нет-нет, да и забуду.

Я закатила глаза — вот актер погорелого театра! Нужно скорее прекращать его выступление.

— Так, все. — Я поднялась, кивая на выход. — Вам, кажется, пора. Обоим. Опоздаете еще.

— Да-да. — Мама взглянула на часы. — Ой, Димочка, давай поспешим!

— Без проблем. — Поднялся он.

— Идите, ребята, я уберу посуду.

— Оставь, мам. — Мне хотелось быстрее отправить их из квартиры. — Я вымою.

— Хорошо, иди, сейчас я просто сложу все в раковину.

Я догнала Калинина в коридоре: он напевал себе что-то под нос, не спеша надевая кроссовки.

— Ты что себе позволяешь? — Прошипела я, стараясь вложить все негодование в эту маленькую речь.

— Ты о чем? — Улыбнулся парень.

— С луны, что ли, свалился? Всюду лезешь, куда не просят, теперь и заниматься со мной собрался!

— И не только английским…

— Господи… — Щеки зарделись алым. — Пошляк.

— Поцелуешь на прощание? — Дима наклонился, сложив губы трубочкой.

— С чего это вдруг? — Я воинственно скрестила руки на груди.

— Ничего себе. — Усмехнулся он. — Лупят меня, значит, всей семьей, и почем зря, а на прощание целовать не хотят — даже в качестве компенсации.

— Нет, — я упрямо покачала головой.

Но плечи сами двинулись вперед, следуя невидимому магниту и утягивая за собой все тело. «Предательское тело, остановись!»

— Может, и губа заживет быстрее… — Дима выглядел таким расстроенным. А его взгляд… «Нет, только не глаза кота из Шрека, я не выдержу».

— Только в щечку. — Согласилась я, подаваясь вперед.

Калинин повернул голову, намеренно состроив забавную моську. Я, стараясь не рассмеяться, прикоснулась к его щеке, ставшей немного колкой от щетины, и… наткнулась вдруг на губы! «Что?! Вот гад!» В последнюю секунду повернулся, подставив их для поцелуя, и притянул меня к себе за талию.

Такие мягкие, горячие, слегка обветренные губы…

Я замерла на долю секунды, позабыв, как дышать, а затем резко отпрянула, сообразив, что чуть не прикрыла глаза и не превратилась в теплое талое мороженое. Возмущенно охнув, я треснула Калинину по плечу — не сильно, но ощутимо.

— Бессовестный!

Дима же выглядел так, будто только что и не прикасался обманом к моим губам, а пил горячий шоколад, лежа в теплой постели рано утром. Довольный мартовский кот! Пришлось даже топнуть, чтобы вернуть его к реальности и стереть с его лица глупую улыбку. Открыв глаза, он все еще продолжал улыбаться, точно умалишенный.

— Что происходит? — Донеслось вдруг из-за спины.

Подошедшая мама искала на подставке свои туфли.

— Ничего, — отозвалась я.

— Ничего себе ничего! — Рассмеялся Дима. — Бойкая у вас дочь: лезет и лезет целоваться!

— Что? — Не узнавая свой голос, взвизгнула я.

— Да. — Калинин положил руку себе на грудь. — Я ей: «Маша, ты же болеешь, гляди, еще и мама смотрит. Давай не будем при ней целоваться?» А она все равно лезет. «Целуй, — говорит, — а то никуда не отпущу!»

— Дима-а-а! — Краснея от ушей до пяток, взмолилась я. — Такие шутки не уместны при моей маме!

— Машенька, — взволнованно произнесла она, оглядев меня, — я думала, ты у нас скромная, а ты вон…

— Да он шутит!

— Я не шучу. — Уперся Дима, напуская на себя самый серьезный вид.

Просканировав взглядом нас обоих, мама решила расслабиться. Улыбнулась и покачала головой.

— А, чуть не забыл. — Калинин передал мне пакет. — Чтобы ты не скучала, буду после обеда.

Я прижала хрустящий пакет к груди.

— А как же… — Указала на комнату брата. — Не боишься его?

— Ты про вашего домашнего Федю Емельяненко? — Отмахнулся он, пропуская маму вперед. — Вы бы его отдали, я не знаю, в смешанные единоборства, что ли. Хоть деньги бы приносил.

— Ну, приходи, раз не боишься. — Я смущенно закусила губу.

— Жди меня, и я приду, только очень жди. — Дима вышел в подъезд вслед за мамой.

— И еще… спасибо за все. — Сказала я и опустила взгляд.

— Должна будешь. — Усмехнулся он, закрывая дверь.

Я подбежала к окну. Как ни странно, долгого представления с захлопыванием дверей на это раз не вышло. Калинин галантно открыл маме дверцу своего тазика, усадил на пассажирское сидение и сел сам. Бах! Закрылась, надо же — с первого раза, и с таким же грохотом и треском чудо отечественного автопрома поползло прочь по дороге.

Бросившись на кровать, я поспешно вытряхнула из пакета все содержимое. «Вау…» На простыню посыпались, запаянные в упаковки чернографитные классические карандаши разной твердости, механические карандаши для скетчинга и огромная коробка маркеров для графики. Даже дух перехватило: где он все это достал?

Сердце пело в груди, точно маленькая беспокойная птичка, пока я доставала белые листы, доску и усаживалась удобнее. Проглотив скопом все положенные лекарства и запив их водой, я вскрыла набор карандашей. Вот это богатства: самый мягкий из них ложился на бумагу густым черным мазком, самый твердый — тонким росчерком прямых линий. Мои пальцы задрожали в нетерпении.