— Ну-ка, пусти меня! — Он резко выдернул свои запястья из моих ладоней.

— Пашка, нет. Паша! — Поняв, что брат завелся сильнее положенного, я запрыгнула на него, обвив сразу руками и ногами, и уткнулась носом в шею.

Он остановился, пытаясь освободиться, но мои объятия были крепче, чем у ленивца, обхватившего дерево. Брат замер, тяжело дыша. Его руки встрепенулись, замерли в воздухе и обреченно опустились на мою спину.

— Тебе придется объяснить, что это за размалеванный урка стоял с тобой возле подъезда. И почему он посмел распускать свои клешни.

— Хорошо. Только пойдем домой?

— И еще, почему ты не даешь мне похоронить его прямо сейчас.

— Хорошо, — я спустилась и подтолкнула его по направлению к лифту. — Только дома, ладно?

— Угу, — проворчал Пашка, недовольно поджимая упрямые губы, что были точной копией моих собственных.

Я вплела свои пальцы в его и осторожно сжала руку брата — грубую, сухую, все еще боясь, что он может передумать и рвануть к выходу. Все эта его чертова вспыльчивость была виновата. Именно из-за нее я так и не решилась тогда рассказывать Пашке про себя и Костыля.

6

Нет, ну как такое рассказывать? Не каждая даже лучшей подруге доверит это — и все из-за стыда, от которого не получится отмыться до конца жизни. А тут брат. Мальчишка. Юноша. Теперь уже мужчина — вспыльчивый, горячий, взрывоопасный.

Пожаловаться ему, чтобы он что? Налетел на Костыля, разбил его чертову тупую башку об асфальт и потом сел на долгие, черт знает сколько, лет в тюрягу? Спасибо, у Пашки и так уже был прецедент — спустил маминого ухажера с лестницы. Бедняга побежал с гематомами и порванным ухом писать заявление, и мама чуть не поседела, переживая всю эту канитель с судом и разбирательствами. Хорошо хоть, разошлись с миром: оплатили пострадавшему ущерб, причиненный здоровью, и дело замяли.

Не знаю, когда произошел перелом в наших с братом отношениях, но однажды я перестала рассказывать ему про свою жизнь. Пашка не знает, что я (веселая, заводная и вполне коммуникабельная) почти ни с кем не общаюсь на новом месте учебы. Даже не подозревает об этом. И я никогда не говорила ему. К чему брату лишние тревоги?

Их с мамой отношения стали натянутыми после того, как она решила проявить к отцу милосердие. Стала ухаживать, прибираться у него дома, помогать деньгами. А Пашка наотрез отказался понимать ее, не мог простить предательства и той боли, которую папа причинил всем нам, бросив восемь лет назад.

Брат тогда повзрослел буквально в считанные дни: принял на себя ответственность, став настоящим главой семьи. Поставил цель — не дать матери замкнуться в себе, и шел к ней. Поддерживал. А теперь она поступала вот так. Неудивительно, что Суриков взбунтовался: он не был готов прощать подобное. Даже родному отцу. Пашка стал раздражительным, вспыльчивым, закипал из-за любой мелочи и делал буквально все ей назло.

Что я могла сказать ему про Костыля? Ничего. Его даже обвинить было не в чем. Я ведь совершеннолетняя — переспала с ним по собственному желанию. Сопротивления не оказывала, и, вообще, вся эта история сначала больше походила на сказку.

Началось все прошлым летом. Солнце, жара, каникулы. Я только устроилась в кафе и сидела в перерыве, изучая траектории движения солнечных зайчиков на полу и лениво листая ленту в соцсетях в смартфоне. И тут посыпались лайки на мои фотографии, один за другим, взрывая дикими трелями бедный потрепанный аппарат. Я чуть бургером не подавилась, когда увидела, от кого они прилетели.

Сам Костыль! Или Игорь, как назвали его родители. Игорь Рублев. Тот самый, который и здоровался то со мной через раз. А, в общем-то, зачем ему здороваться? Было бы с кем. Так, головой кивнет, и на том спасибо. У них же своя компания: он, Макс «Лысый» Данилов, Денис Широких, Танька, Диана — две задаваки и королева всея универа — Вика Старыгина. О том, с каким щенячьим восторгом все парни группы таскались за ней, можно говорить долго, но я не стану. Как-нибудь уж потом.

Лайки, смайлики, сердечки. Десятками. И каково же было мое удивление, когда за ними пришло сообщение. Да, банальное «привет, как дела?». Но с него началось наше общение. Игорь страдал дома от одиночества. Валялся со сломанной ногой, изредка выбираясь куда-то на костылях, поэтому времени для общения со мной у него было навалом. И мы начали переписываться. Днем и ночью, круглыми сутками.

Всякий раз, получая на рассвете сообщение с пожеланием доброго утра, я чувствовала, как кружится голова от счастья. Замирала с блаженной улыбкой на лице, когда он осыпал меня комплиментами, когда говорил, что соскучился и интересовался моим здоровьем. Удивительно, но этот парень понимал меня во всем.

Совпадали наши взгляды на кино, музыку, наши пристрастия в еде. Гоша (как я стала звать его ласково) всегда находил нужные слова, чтобы поднять мне настроение, терпел мои капризы и словно по щелчку пальцев мог успокоить, если нервничала.

В первый раз в жизни я открылась кому-то настолько сильно. Впервые была искренней, рассказывала о себе, о жизни, о проблемах в семье. И ему, казалось, было интересно. Вскоре мы начали созваниваться: могли часами висеть на телефоне или болтать в видео-чате — сначала во время таких звонков я прятала лицо за распущенными волосами, стесняясь его взгляда, но вскоре доверилась, привыкла и уже принимала, как своего. Даже на экране компьютера он казался мне самым красивым, добрым и милым. После каждой такой беседы сердце колотилось, как бешеное, отдаваясь в ушах одной лишь мыслью — «мое».

Он — именно тот, кто мне нужен. Тот, от кого перехватывает дух. Тот, кого хочется пустить себе в душу, с кем хочется делить и горе, и радость. Именно Игорь. И я была счастливее всех на свете. Светилась ярче солнца и не могла думать ни о чем другом.

Через месяц активной переписки прибежала к нему домой. А куда же еще? Его и ходячим-то с трудом можно было назвать. Мы пили чай, смотрели телевизор, разговаривали, преодолевая просто бешеное смущение, и все время хохотали, как ненормальные. На следующий день я пришла снова, чтобы вывести Игоря на прогулку. Потом еще и еще. День за днем. Так наши встречи стали постоянными, а общение переросло в нечто большее. Касания, поцелуи, признания….

Я не могла дождаться того дня, когда приду в универ. Да, может, мне и хотелось, чтобы меня приняли в их компанию, как свою. А может, я мечтала, чтобы меня просто заметили, но романтические отношения с самым популярным мальчиком группы наверняка вызвали бы эффект разорвавшейся бомбы. Наше счастье перестало бы быть тихим, но оставалось бы нашим. Моим и его.

Реальность оказалась жестче, чем я представляла.

То, что не было никаких нас, я поняла уже в первый день. Пришла, села, как обычно, на последний ряд и с замиранием сердца ждала. Вот Игорь придет, обнимет, поведет за собой. Но он ворвался в аудиторию с привычным задором, не удостоив меня даже взглядом, и сразу направился к своим. Ни поцелуя, ни приветствия, ни даже кивка головы. Ноль. Ничего.

Целый день они громко обсуждали каникулы. Игорь красовался, размахивая костылями, хвастался тем, что уже может ходить, почти не прихрамывая. Открыто клеился к Старыгиной и даже не смотрел в мою сторону. Ни разу.

Помню, как бежала, глотая слезы, к его дому. Как долго ждала возле подъезда под дождем, чтобы объясниться. Как он удивился и… нахмурился, увидев меня, и как спрятал глаза.

— Да ничего ведь не случилось, — шептал он, открывая ключом дверь и толкая меня внутрь, — идем.

И я вошла. Костыль притянул меня к себе, дыша неровно, прерывисто. Гладил сильными руками. Торопливо, настойчиво. И меня била дрожь, лишая дыхания и рассудка, наваливаясь всей тяжестью мира на хрупкие плечи.

— Эй, все нормально, — прошептал он, скользя руками по моей спине.

И я знала, что нормально уже не будет, но не могла пошевелиться. Словно проваливаясь в бездну, глядела куда-то мимо него сквозь пелену из слез, застилавших глаза. И молчала. Снова и снова глотая слова, которые тугим комом застревали в горле. Слова, которые я собиралась сказать, но так и не сказала. По крайней мере, вслух.

— Маша, Маша, — повторял он, будто заезженная пластинка.

А его руки в это время метались по моему телу, как в бреду. Меня тошнило от запаха мятной жвачки, от мокрого языка по-хозяйски орудовавшего у меня во рту, от его губ, солоноватых на привкус. Но я не сопротивлялась. Послушно легла, позволяя первому в моей жизни мужчине снять с меня свитер, отодвинуть в сторону и приспустить лямки бюстгальтера. Позволяя ему любоваться увиденным глазами, темными от вожделения. Трогать потными ладонями, мять пальцами и целовать.

Я чувствовала его дыхание на своей коже, но не могла даже двинуться. А потом он опустился ниже, одним движением сдирая с меня белье, и быстро навалился сверху. Впивая губы в мой рот, оставляя свою слюну на горящих щеках и шее. И разрывая меня изнутри тягучим горячим пламенем.

Ничего не случилось. Ничего не случилось.

«Все нормально. Нормально» — повторяла я себе, пока он вдавливал меня в матрас. Забывая, как дышать, как видеть, как жить. Глядя в потолок и просто принимая происходящее. Я могла отказаться, могла оттолкнуть, но не сделала этого. А потом все закончилось. Все.