Знахарка

Идет домой из библиотеки долгой дорогой — мимо школы. Над гаванью расходится громкий звон трехчасового колокола, и бронзовые отзвуки медленно ложатся на воду, заполняют рот знахарки, ее середку. Распахиваются синие школьные двери: сапоги, шарфы, крики. Укрывшись за черемухой, знахарка ждет. На шее у нее охранный амулет — нитка с аристотелевыми фонарями — острыми зубами морских ежей. На прошлой неделе она так целый час простояла, пока не вышел самый последний ребенок и двери не закрылись, но девочка, которую она ждала, так и не появилась.

Сама знахарка училась в этой школе из рук вон плохо, пятнадцать лет назад ушла из нее, так и не получив аттестат. «Не отвечает минимальным требованиям. Демонстрирует полное отсутствие интереса к тому, что происходит в классе». Эх вы, бабешки, это была вовсе не демонстрация. Просто ее разум не желал в том классе находиться. На уроках она никогда рта не раскрывала, разве что беседовала с потерянными душами и круглой луной, которую сдуло с неба в океанское брюхо. Извилины бренчали внутри головы и рвались на лесную дорогу, где лежала растерзанная совой кротиха, чьи мертвые детки походили на красные семечки; или к листикам морских водорослей, из которых городили свои лабиринты крабы. Тело сидело в классе, а разум — нет.

Вот они выходят через синие двери: большие и маленькие, укутанные — дети рыбаков, дети продавцов, дети официанток. Девчонки с белеными щеками, чернеными веками и алыми губами — не их она ждет. Та, которую она ждет, не красится, во всяком случае, знахарка ее накрашенной не видела. От нее пахнет дымом. Такие же сигареты курила тетя Темпл. Это тетя Темпл? Неужели?.. Дурочка, дурочка, они не возвращаются. А вон светловолосый хорек, который их учит. Волосы дыбом, зубы кривые. Она его видела на скальной тропке с дочкой и сыном, он им показывал океан.

— Кого-то ищете? — спрашивает светловолосый хорек.

Знахарка смотрит на него искоса.

Он с шумом втягивает воздух и выдыхает.

— По всему выходит, что ищете.

— Нет, — она удаляется.

Не надо, чтобы видели, как она разыскивает девочку. Ее и так считают чокнутой, лесной юродивой, ведьмой. Знахарка моложе, чем те ведьмы с метлами, которых показывают по телеку, но за спиной у нее все равно шепчутся.

Вперед по мощеной улице к скальной тропке. Все дальше и дальше вглубь леса. Там на склоне холма срубили орегонскую сосну, распилили на бревна, отвезли на лесопилку. Понаделали досок, обточили, ошкурили. Кто-то купил эти доски и сколотил из них домик. Две комнаты и туалет. Дровяная печь. Мойка с двумя раковинами. Буфет слева и буфет справа. Лампы и мини-холодильник на батарейках. Душ — снаружи, лейка приколочена к стене. Зимой знахарка моется губкой или попросту не моется и воняет. За домиком курятник и козлятник, между ними засохший черный боярышник, в который ударила молния. Прямо в разломе знахарка устроила гнездышки для сов, ласточек, длинноклювых пыжиков, золотоголовых корольков.

Нужно быть осторожнее. Нельзя, чтоб увидели, как она высматривает. Тот светловолосый кривозубый хорек что-то заподозрил. Наблюдать за людьми — не преступление, но людям только дай волю, уж они-то знают, что нормально, а что нет.

К знахарке приходит Клементина с сумкой-холодильником, жалуется на боль. Последний раз жаловалась, что страшно жжет, когда она писает, а сегодня что-то другое.

— Штаны снимай и ложись, — говорит знахарка.

Клементина расстегивает молнию, скидывает джинсы. Бедра у нее белые и очень мягкие, вместо трусов — веревочки сплошные. Она плюхается на кровать и раздвигает колени.

У Клементины на малой половой губе пузырек-везикула — красно-белая шишечка на коричнево-розовом. Сильно болит?

— Господи, да просто ужас. Я на работе иногда прям кричу, а они думают… Это же не сифилис?

— Нет. Старая добрая бородавка.

— Да уж, трудный выдался год у моей вагины.

Нужна мазь: эмульсия портулака, лекарственной буквицы и полевого лютика, а еще кунжутное масло. Знахарка капает пару капель на бородавку, закрывает бутылочку и вручает ее Клементине.

— Смазывай два раза в день.

Скорее всего, одной бородавкой дело не ограничится, но зачем об этом говорить.

Клементина уходит, и знахарке грустно, она вспоминает мягкие белые бедра. Ей нравятся женщины-сирены, сладкозвучные сухопутные сирены, тяжеловесно ворочающиеся в своих тучных телах.

В козлятнике она насыпает зерна и ждет, когда прибегут Ганс и Пинка. Ганс тыкается носом в промежность знахарки, Пинка подает переднее копыто. «Привет, красавчики мои». Языки у них жесткие и чистые. Когда знахарка впервые увидела зрачки козы — не круглые, а прямоугольные, — она будто знакомца повстречала. «Я тебя знаю, ты странная». Никто не заберет у нее Ганса и Пинку. После той выходки около железки они себя прилично ведут.

Клементина в качестве платы принесла морского окуня. У нее братья — рыбаки. Знахарка вынимает рыбу из сумки-холодильника, кидает ее в миску, достает ножик. Мякоть — Душегубу, косточки сжует сама, глаза выкинет в лес. Коту нужен белок, он ведь все время охотится. Уходит на несколько дней и возвращается худющий. А рыбьих косточек бояться нечего, просто нужно их хорошенько прожевать, чтоб в горло не воткнулись или в слизистую оболочку желудка.

— Учитель по естествознанию тебе скажет, что в рыбьих костях полно кальция, а человек его переварить не может, — говорила Темпл, — но, помяни мое слово, тут не все так просто.

Знахарке страшно нравилось, когда тетя говорила «помяни мое слово». А еще она готовила еду три раза в день. Ни разу, пока знахарка жила вместе с Темпл, ей не приходилось жарить себе на обед кетчуп с майонезом. Темпл стала ее опекуншей, когда мать уехала, оставив записку: «Остацся с тетей тебе будет лучше всего не волнуйся буду писать!» Знахарке тогда было восемь, и она сама не больно-то хорошо писала — и все равно заметила ошибку в самом первом слове.

Темпл говорила, что в своем магазинчике «Красотка Халлет» продает только сувениры для туристов, но, если вдруг племянницу интересуют настоящие алхимические таинства, она ее научит. Волшебство бывает двух видов: естественное и искусственное. Естественное волшебство — это всего-навсего точное знание природных свойств. Если обладаешь им, можно творить чудеса, которые кажутся невежественным людям мороком или колдовством. Как-то один человек вылечил отца от слепоты при помощи желчного пузыря лировой рыбки, а если бить в барабан, обтянутый волчьей шкурой, то стоящий рядом барабан, обтянутый шкурой овечьей, лопнет [Эти подробности взяты из «Книги ведьм» Франческо Гуаццо. (Прим. автора.)].

Свой первый настой знахарка приготовила вскоре после отъезда матери. Следуя указаниям Темпл, собрала дюжину цветков коровяка, желтеньких и ладненьких. Разложила сушиться на полотенце. Потом ссыпала в стеклянную банку, добавила дольки чеснока, залила миндальным маслом и поставила на подоконник. Через месяц процедила масло, разлила настой в шесть коричневых бутылочек, выставила их рядком на кухонном столе (ей уже хватало для этого роста) и позвала тетю посмотреть. Темпл подошла, крупная, с развевающимися рыжими волосами, длинными, волнистыми и блестящими, и сказала: «Молодец!» Первый раз в жизни знахарку похвалили за то, что она что-то сделала, а не наоборот (обычно ей велели не болтать, не плакать, не жаловаться, когда мама уходила в магазин и не возвращалась шесть часов кряду).

— В следующий раз, когда ушки заболят, твоя настойка тебе поможет, — сказала Темпл.

От этого обещания в животе у знахарки потеплело. Они же Персивали.

Она просыпается, в домике темно, потому что на улице дождь, а перед окном растут деревья, непонятно — утро или ночь. Утро: Душегуб царапается в дверь и кто-то стучит.

Знахарка пьет чай из ашваганды, от которого пахнет конюшней, и заедает его черным хлебом. Новая клиентка от всего отказывается — только воду берет. Зовут ее Ро Стивенс. Кожа на лице сухая, лицо взволнованное, волосы тоже сухие и тусклые (слабая кровь?), сама худая (худоба обычная, не по болезни). Знахарка чует, что этой женщине приходилось терять любимых. Запашок от нее такой, будто чуть дымом тянет.

— Я уже долго пытаюсь, мой лечащий врач — доктор Кальбфляйш из клиники репродуктивной медицины.

О докторе Кальбфляйше знахарка слышала от других клиенток. Одна про него так сказала: «Он как милфа, только нилфа — этого нацика я бы трахнула».

— Ты пила их лекарства.

— Целую бочку выхлебала.

— И как выделения?

— Да вроде ничего.

— На белок от яйца похожи, когда овуляция?

— Пару дней да. Но у меня месячные… нерегулярные. После лекарств стало лучше, но все равно не как часы.

Она так волнуется. И пытается этого не показать. Лицо дергается, черты складываются в «что, если?» и «что тогда?», потом снова разглаживаются, когда Ро берет себя в руки. В глубине души она не верит, что знахарка ей поможет, хотя очень хочет верить. Она из тех, кто не привык получать помощь.

— Язык покажи.

Розовый, покрыт белесым налетом.

— Надо с молоком завязывать.

— Но я не…

— Сливки в кофе? Сыр? Йогурт?

Ро кивает.

— Вот с этим всем и завязывай.