Энки влетел в комнату хранителя полным решимости покарать преступника, но нападать на беззащитного человека казалось низостью. Лучше бы хранитель сопротивлялся.

Энки пнул стопку книг — и листы желтоватого пергамента разлетелись по каменному полу.

Он почти не заметил боли, тут же вспыхнувшей в ушибленном пальце, — буря, бушующая в нем, поглотила ее.

Наказывая хранителя, Энки и не хотел останавливаться. Его разум будто погрузился в полыхающее облако, которое разбудило в нем нечто, вырвавшееся на свободу. Каждый удар был заслужен — в тот момент Энки нисколько не сомневался в своем праве вершить суд.

Но облако развеялось, и пришла растерянность.

Несколько раз Энки подумывал вернуться в комнату хранителя, правда, не знал зачем: то ли продолжить наказание, то ли принести заживляющую мазь.

В смятении Энки оглядел собственные покои. Знакомые стены, расписанные витиеватыми узорами, давили, не позволяли сделать вдох. На полу валялось то, что осталось от хрустальных статуэток. Каждая из них стоила гору золота — слуги шептались об этом, но сам Энки едва ли задумывался о цене. Не задумался он и о суровом наказании, которое может постигнуть девочку.

Энки чувствовал себя дураком. Если бы он сразу пошел к хранителю и заступился… Если бы вовремя остановил… А смог бы? И что сказала бы семья, узнай, что Энки лезет в дела хранителя благочестия? Он так долго старался доказать отцу и матери, что достоин служить семье!

Энки застыл посреди гостиной, и вся энергия разом его покинула. Небо за окном светлело — близился рассвет.

— Я не побеспокою, друг мой? — В арочном проходе появилась высокая фигура Шархи. — Значит, ваш хранитель ослепил девочку?

— Она случайно забежала в храм и увидела мой поклон.

Шархи не выглядел удивленным.

— Я знаю семью мудрых, которая примет ее.

— Просто так примет? Она замарала себя наказанием.

— О, мой друг, поверь, это не станет препятствием. У них нет детей, и любое усиление семьи в их же интересах. И потом… Видишь ли, это семья западного народа. Ашу'амир нет дела до наших наказаний. В семье мудрых она не будет знать нужды.

— Но разве мы можем… решать судьбу ребенка? — спросил Энки. — Мы не вправе. Родная семья девочки…

— Отказалась от нее, — закончил фразу Шархи. — Могу поспорить, что они поспешили вычеркнуть ее имя из родовых книг.

— Они могут передумать…

Шархи невесело усмехнулся, ничего не ответив.

— Пусть хотя бы останется в родном городе, среди своего народа…

— Никто из нашего народа ее не примет. Мой друг, девочку выкинули как клейменную дурным поветрием. — Шархи поднял с пола обломок розового хрусталя и с интересом осмотрел его. Указательный палец осторожно прошелся по острой кромке. — Семейство, о котором я сказал, недолго пробудет в городе. Если хотим передать им девочку — нужно спешить.

— Ты встретишься сначала с ее семьей? Может, у них есть план, о котором мы не знаем.

Уверенности в голосе Энки не было. Он не представлял, по каким заветам живут высокородные, — все его знания были поверхностными и приличествовали жрецу.

— Что ж, мне несложно наведаться к ним, хотя я и не самый желанный гость.

Шархи ушел, сжимая в руке осколок.

После его ухода Энки удалось до полудня забыться тревожным сном, но, поднимаясь с ложа, он не ощутил прилива сил. Вопросы метались в голове, подобно разъяренному рою, и жалили, стоило подпустить их слишком близко.

За праздничной ночью последовал день, наполненный размеренной леностью. Сонные служанки пытались скрыть зевки и терли глаза, мечтая оказаться в постели.

Энки же чувствовал себя так, словно и не просыпался. Омовение, утреннее подношение Великим, смена дневного облачения, лекции наставников о законах Пути, которые Энки знал наизусть с пяти лет, медитация — привычные заботы казались неуместными, неестественными. Даже тяжелая верхняя мантия из плотного бархата с вышитыми золотыми цаплями давила на плечи сильнее обычного.

Сидя в своем любимом уголке читального зала, окруженный древними картами и книгами, Энки впервые за долгое время не хотел двигаться. Тело отяжелело, а мысли ворочались в голове так медленно, словно впадали в спячку.

Энки открыл первый попавшийся под руку фолиант и провел пальцами по пожелтевшей странице, заполненной изображениями цветов. На обложке книги не было ни названия, ни имени автора. Неизвестный мудрый посвятил всю свою жизнь, пытаясь зарисовать и изучить самые редкие цветы Аккоро, но о себе не написал ни строчки. Это казалось ему неважным? Не занимала тайна его имени и других мудрых — труд о редких целебных цветах забросили в дальний угол зала. Энки нашел фолиант несколько лет назад и, смотря на скопившуюся пыль, решил, что его не открывали целые десятилетия.

Именно пыль подтолкнула его любопытство. Цветы Энки не интересовали, но все же он прочел увесистое исследование, еще не подозревая, какое сокровище обретает. За убористым почерком, восхищенно рассказывающим о целебных свойствах корня лотоса, он пытался увидеть безымянного мудрого, посвятившего жизнь растениям. На страницах то и дело встречалась датировка записей. Шестьдесят семь лет — столько мудрый отдал своему труду. А что случилось с ним потом, когда он поставил последнюю точку? Хотя… какая разница? Жаль, что его труд пропадал в обители.

Слепые глаза девочки отразились на странице. Энки зажмурился, отложил книгу в сторону и улегся на подушки, принесенные слугами. Он прикрыл уши руками. Ему слышались детские крики. Тоненький голос кричал, умоляя помочь. Доносился издалека, гулко отдаваясь от стен колодца.

Колодец… Тот проклятый колодец…

Энки подскочил, опрокинув масляные лампы на разложенные на полу свитки. Огонь жадно вгрызся в ветхий пергамент и через пару секунд перекинулся на шкаф с историческими трактатами. Недолго думая, Энки стянул с себя верхние одежды и попытался сбить пламя. К сожалению, его отчаянные взмахи только подстегнули аппетит огненного монстра.

— Достопочтенный господин! — Женский вскрик отвлек Энки.

Сатеша, облаченная в платье медового цвета с ниспадавшей до пола длинной накидкой, бросилась к Энки. Она выхватила из его рук объятые огнем одежды, отбросила их и потянула молодого жреца, загораживая его от пламени собой.

— Пожар! Несите воду! Быстрее! Шевелитесь!

Слуги сбежались на крик, неся ведра с водой.

Огненные языки потихоньку угасали, оставляя на полу золу. Одна из девиц споткнулась и упала, выронив глиняный кувшин. Вода разлилась, заливая почерневший пергамент. Кувшин разлетелся вдребезги.

— Неуклюжая дура!

— Он тяжелый! — надулась девушка, поднимаясь на ноги. — Я не люблю носить тяжести!

— Шевелись, девочка, пока я не начала учить тебя послушанию!

Сатешу трясло. Она отвела Энки в соседнюю комнату и придирчиво осмотрела.

— Вы не пострадали?

— Нет, но… Сатеша! Ты обожглась!

— Не беспокойтесь обо мне, достопочтенный господин. Со своей ссадиной я разберусь позже.

— Ссадина? У тебя обожжены руки! Позовите целителя! Сейчас же!

— Нет, не нужно. Я сама дойду до целителя, как только позабочусь о вас.

— Я не ранен. Ступай к целителю, Сатеша!

— Если вы того желаете, я так и поступлю.

Она склонила голову, но не ранее, чем убедилась в его невредимости.

— Я отведу тебя.

— Нет. Я спущусь в город. Нечего лишний раз приглашать мудрых в обитель — они и так возгордились.

— Тогда поспеши, Сатеша. Ты сама учила, что даже мелкие раны могут загноиться.

— Тогда позвольте мне ненадолго отлучиться. — Она уже собралась уходить, когда внезапно припомнила. — Ах да, достопочтенный господин, сегодня к обеду подадут ваш любимый пирог с томлеными грушами. Прислать музыкантов в обеденную залу?

— Нет.

При мысли о еде к горлу подкатил ком. Ожоги Сатеши, слепые глаза девочки и колодец…

Колодец.

Почему Энки вспомнил о нем? Старый колодец, заполненный ледяной водой подземного источника. Ладони Энки взмокли, грудь сдавило. Он ничего не мог сделать. Разве можно помочь другому, когда сам не понимаешь, на что опереться? Бессилие грозило раздавить.

Еле передвигая ноги, Энки шел, сдерживая волны накатывавшей паники. Он ненавидел себя за слабость, но не мог вырвать ее корень, внедрившийся прямиком в сердце. Он надеялся, что Путь поможет ему справиться, в нем он найдет свою силу.

Но был ли Путь у жреца, отвергнутого семьей? Была ли у него цель?

Галереи комнат, мраморные ступени, тяжелые двери — наконец, он вышел наружу. Свежий воздух наполнил грудь. Стало немного легче. Солнце растеряло полуденный жар и приближалось к западной границе, окрашивая листья подвесных садов в оранжевые оттенки.

Энки сел на бортик фонтана и опустил руки в прохладный журчащий поток, бивший из глубин земли, омыл лицо. Пальцы дотронулись до ал'соры… Оставалось радоваться, что наносили ее детям очень рано, так что воспоминаний о ритуале не сохранялось.

Мучения не вечны. Заживут ожоги Сатеши. И Энки забудет о муках, перенесенных в Чертогах Ашу.

Нет. Некоторые страдания не заканчиваются.

Девочка, ослепленная хранителем, вряд ли забудет причиненную ей боль. Интересно, удалось ли этому высокородному, Шархи, встретиться с родней малышки?