Энки слышал об ашури и раньше, но никогда их не видел.

— Пока Ашу спят, эхо их сути направляет нас. Жрецы — те, кто может входить в чертоги Великих, обязаны передавать Приказы творцов. Лишь Приказ может подчинить ашури и заставить его повиноваться.

Нергал повернулся и поднял с алтаря длинные четки. Белоснежные камни засверкали в блеклом свете.

— Приказ — это воля Великих, и человеческая душа слишком хрупка, чтобы долго выносить ее силу, — сказал Нергал и, в пару шагов преодолев разделявшее их с Энки расстояние, протянул ему четки. — Пять десятков раз ты сможешь передать Приказ и выжить. Были жрецы, что выдерживали и более сотни, но встречались мне и такие, что падали замертво на пятьдесят первом. Когда все камни почернеют, каждый Приказ станет для тебя риском…

Бусины оставались холодными в руках Энки. Он завороженно смотрел, как в их белоснежной глубине загораются и гаснут, словно вспышки крохотных молний, едва заметные огоньки.

— Сегодня мы заключим соглашение, и я верну тебе дар, данный тебе от рождения. Ты знаешь, в чем сила соглашения, дитя?

Энки покачал головой — о деталях посвящения ему не рассказали. По словам Араты, тому тоже не раскрыли секрета.

Уголки губ Нергала приподнялись.

— Сегодня я возьму твою клятву и буду хранить ее. Если ты оступишься, я найду тебя, где бы ты ни был, и призову к ответу. Ты понял? Тогда не будем больше откладывать. Снимай верхние одежды и браслеты с правого плеча…

Не понимая происходящего, Энки стянул верхнюю накидку и расстался с украшениями.

Вершитель вытащил из-за пояса длинный кинжал с тонким лезвием. Эфес его был украшен топазами и серебряным орнаментом, изображавшим четырех Великих.

— Сегодня ты вступаешь на Путь жреца, дитя, — возвестил мужчина. — Я, Нергал, вершитель по воле Великих, свидетельствую об этом. Даешь ли ты клятву добровольно?

— Да, — выдавил Энки, его язык еле-еле ворочался во рту.

— Клянешься ли ты избрать супругу из своей касты, из жреческой семьи? Великие приказывают тебе не снисходить до прочих.

— Клянусь.

Стоило Энки сказать это, как вершитель поднял кинжал и сделал на его плече тонкий порез. Жрец дернулся от ужалившей боли, но жесткая хватка вершителя не дала отступить и на шаг.

— Клянешься ли ты, что ноги твои никогда не коснутся земли? Великие призывают тебя оставаться вдали от мирской суеты и не загрязнять стопы, коими ты входишь в их чертоги.

— Клянусь.

Еще один порез.

— Клянешься ли ты не убивать и не проливать кровь живых существ? Великие приказывают тебе не прикасаться к смерти.

— Клянусь.

По плечу стекали алые ручейки из трех порезов.

— Клянешься ли ты не оспаривать право властителей и не лезть в устройство Аккоро? Великие приказывают тебе не стремиться к власти.

— Клянусь.

Вершитель сделал еще один надрез.

— Клянешься ли ты служить Великим Ашу и жить по заветам Пути? Великие приказывают следовать по дороге, избранной для тебя.

— Клянусь.

Нанеся последний порез, Нергал опустил кинжал.

— Твоя клятва услышана. Сегодня ты перешагнешь Грань и принесешь Приказ. В первый раз я помогу тебе найти дорогу…

Энки не хотелось искать никакие дороги. Наверное, впервые в жизни он был готов унять свое любопытство и убраться от Нергала как можно дальше.

Вершитель дотронулся кончиками пальцев до ал'соры Энки.

— Дорога открыта перед тобой, дитя.

Мир круто повернулся и выцвел. Запахи исчезли, а из звуков остался непонятный отдаленный гул, существовавший где-то на краешке сознания. Пламя свечей застыло и перестало источать тепло, а святилище… Святилище оказалось разрушено. Остались одни руины, торчавшие из серой земли. Небес над головой… не было. Лишь зияющая чернотой дыра, в которой что-то медленно вращалось. Энки мерещилось, что сверху кто-то наблюдает за ним — тысячи невидимых глаз. Следящих. Выжидающих.

Тьма, в которую превратилось небо, была знакома. Она выпускала когти по ночам, таилась в не освещенных факелами уголках дворца. Но здесь… здесь было ее сердце.

— Что это? — попытался спросить Энки, но не услышал своего голоса.

— Мы на Грани миров. Тут ты не проронишь ни звука. Ты немая тень, как и все люди, — объяснил Нергал, чей голос не пропал.

Энки оторопело посмотрел на него. У ног вершителя сидело неказистое существо, похожее на тощую собаку, с которой ошметками сходила кожа. «Оно… оно все это время было рядом?» — подумал жрец. К горлу подкатывала тошнота.

— Это один из ашури. У созданий Ашу множество обличий, — сказал Нергал. — Поторопись. Не следует долго задерживаться на Грани. Ступай в чертоги Великих Спящих.

«Но как?»

Не успел Энки задаться этим вопросом, как мир снова перевернулся.

Энки шел по дороге, у которой не было ни начала, ни конца, — она существовала посреди пустоты. У Энки мурашки побежали при мысли о том, что может произойти, если оступиться и упасть.

Он все шел и шел, но при этом не двигался с места. Энки почувствовал, что больше не может идти — кто-то незримый схватил его и сжал, будто ничего не весившую пушинку. В голову проник тихий шепот, в котором нельзя было различить слов, но он заполнил все мысли, вытеснил желания и страхи. Голова переполнялась, словно хрупкий сосуд, готовый вот-вот разбиться. В висках пульсировала боль, перед глазами запрыгали красные точки. Энки уже не ощущал ни рук, ни ног. Не мог вспомнить, как ходить или говорить. И кем был он сам? Всего лишь вместилищем для воли Великих. В нем не осталось мыслей, а тело двигало вперед одно стремление — передать Приказ. Он перестал дышать.

Легкие заполнил огонь, но Энки не испугался смерти. Он забыл о бренности, забыл о жизни.

А потом его без сантиментов выкинули обратно на Грань.

Энки подавился воздухом, хлынувшим в легкие, и съежился на полу. Сила, заточенная Великими Спящими в его теле, перемалывала каждую кость, мышцы выворачивались, будто кто-то пытался разорвать их на кусочки. Сердце бешено колотилось в груди, а из осипшего горла силились вырваться стоны. В тот момент Энки более всего жаждал освобождения.

— Передай Приказ, — послышался ему голос Нергала.

Рядом с ним ашури жадно следил за жрецом.

«Служи вершителю» — Приказ, разрывающий голову изнутри, отдался в каждой косточке. Энки скрутило. Ему нужно сказать это. Открыть рот и произнести заветные слова, но челюсти свело судорогой. Энки беззвучно взвыл от разрывавшей каждую мышцу агонии. Как говорить? Помнит ли он, как говорить? Пламя проходило через него, окутывая волнами боли. Ногтями Энки царапал лицо, словно желая избавиться от чужеродного голоса, поселившегося в его голове.

— Если не передашь Приказ — умрешь, — сказал Нергал, наблюдая за молодым жрецом.

Но как его передать, Энки не понимал. Слова не давались. Они гремели в мыслях, заглушая весь мир, но он был не в силах их произнести. Он падал все глубже и глубже, когда, наконец, озвучил Приказ.

— Повинуйся… вершителю.

Это был его голос? Определенно нет. Но размышлять об этом не осталось сил — агония прекратилась, и Энки окутало блаженство, граничившее с экстазом. Жреца вышвырнуло с Грани, и мир вновь обрел цвета. Звук собственного жадного дыхания, криков и кашля ударил по сознанию, как звон колокола. На глазах выступили слезы облегчения. Чужая воля исчезла, пусть и оставила после себя рану, которой не суждено затянуться.

Боль медленно сменялась онемением. Дрожащей непослушной рукой Энки приподнял четки, лежавшие у него на груди. Сквозь пелену на глазах он различил одну почерневшую бусину.

— Служи достойно, дитя. Прими свой Путь, иди по нему, и в конце ты вступишь на Поля Благочестия, где тебя ждет вечное благоденствие. Помни: свернувший с Пути не заслуживает милосердия.

С этими словами Нергал перешагнул через молодого жреца и покинул святилище.