После показа дома гостей поили чаем с конфетами, пряниками, вишневой наливкой и вареньем. Ради них распечатали банку малинового, целебного, помогающего от простуды. Хотя никто из них, слава богу, не болел, но целебную силу можно накапливать и впрок, с запасом на будущее, как обмолвился Савва Иванович и почему-то вспомнил мать: не поберегла себя, доверилась обманчивому раннему теплу, слишком легко оделась, гуляя по саду, захворала и умерла от той самой простуды, обернувшейся воспалением легких.

И кто знает, кому еще суждено от нее умереть в семействе Мамонтовых. Так что варенье оказалось кстати: может, впрок и вылечит, кого-то и убережет накопленная им целебная сила.

Подали к чаю и пироги: жена Ефима Максимовича с утра напекла, словно ждала гостей и заранее готовилась их принять. А возможно, и не ждала — для себя старалась. Впрочем, для себя стараются иначе. Разломив один из пирожков, Савва Иванович про себя подумал: а хозяюшка-то скуповата, теста не пожалела, а начинки маловато положила. Голубю поклевать и то не хватит. Но ничего не сказал. Даже виду не показал, что чем-то недоволен. Хотя и не похвалил пироги и, едва одолев один, за другим уже не потянулся.

Хозяйка между тем выводила их на полезный разговор.

— Что ж, надумали брать усадьбу-то али как? — спросила она, пользуясь тем, что господа у нее в гостях, чаевничают за накрытым ею столом, поэтому она может позволить себе задавать подобные вопросы.

Савва Иванович встретился глазами с женой, чтобы ответить заодно, и ответ, угаданный ими по едва шевельнувшимся губам друг дружки, был:

— Надумали. Решили брать.

— Вот это правильно. Одобряю, — вмешался Николай Семенович Кукин, чтобы и его мнение было учтено: не зря же он пятьдесят семь верст сюда отмахал из Москвы.

— Тогда с усадьбой-то и нас берите, — сказала хозяйка, играя голосом, чтобы в случае чего (вдруг гостям не понравится) выдать все за шутку, хотя говорила явно с дальними намерениями, всерьез.

— Это как же вас брать прикажете? Оптом или в розницу? — Савва Иванович поддержал было игру, прицениваясь к предложенному товару, хотя быстро понял, что с ним не шутят.

— А так, что на работу нанимайте и жалование кладите. — По той решительности, с которой это было произнесено, словно угадывалось: зря мы, что ли, вас тут принимаем, чаями угощаем и пирогами потчуем? Будьте любезны и вы нам чем-то угодить и потрафить.

Савва Иванович отодвинул от себя чашку. И Елизавета Григорьевна тоже опустила глаза: не любили Мамонтовы, когда так наседают. Николай Семенович и тот произнес:

— Однако…

Из этого следовало, что хозяева слишком много себе позволили и проявили к гостям некоего рода непочтительность.

Ефим Максимович не сразу сообразил, в чем причина наступившей паузы, неприятной и неловкой для всех присутствующих.

— Замолчи ты, глупая! — с опозданием накинулся он на жену, устыдившись за нее перед гостями. — Не слушайте вы ее. Несусветное городит. Язык как помело…

— Нет, почему же? — Савва Иванович помешивал ложкой чай, хотя он давно остыл. — Пожалуй, предложение как раз и интересное. Обдумаем и вам доложим.

— Еще чайку не желаете? — спохватилась хозяйка, чувствуя вину перед гостями.

— Благодарствую…

— Спасибо за чаек, — подхватил Кукин в знак поддержки своих, но все-таки не удержался и напоследок взял из вазочки чужую конфету.

После этих слов стало ясно, что чаепитие закончилось на несколько холодной, даже слегка неприязненной ноте и гостям пора встать и откланяться.

— Не слушайте вы! Она у меня молодая, дуреха еще! Много о себе понимает! — Ефим Максимович воспринял ранний уход гостей как невысказанную ими обиду.

Хозяйка, сознавая, что она под конец сама все напортила, в эту минуту вытерпела бы упрек от кого угодно, но только не от старика мужа.

— Зато вы о себе понимаете, к сожалению, слишком мало. Самим Аксаковым служили, с Гоголями и Тургеневыми якшались, до седых волос дожили, а под старость ничего не скопили, — при гостях стала выговаривать Ефиму Максимовичу хозяйка, с затаенной угрозой обещая, что наедине еще добавит к этому пару особенно ласковых слов. Затем она осеклась, на минуту замолкла и сочла нужным на прощание все же напомнить гостям: — А у нас ведь и дочка есть. Вот и ей бы работенку какую — хоть малютку в люльке качать.

По едва заметным признакам она определила, что малютка вскоре появится.

Елизавета Григорьевна первая направилась к двери — словно подальше от дурного глаза. Савва Иванович заспешил вслед за ней, доставая из жилетного кармана серебряные часы и глядя на циферблат: сколько они тут потеряли бесценного времени? Николай Семенович тоже встал и решительно поправил галстук.

— Хорошо, хорошо. И насчет дочки подумаем, — сказал Савва Иванович, но жена незаметно тронула его за рукав, и он тотчас переключился с дочки на отца: — Ефима Максимовича управляющим так и быть — оставим.

— А меня?

— Вас хоть владычицей морскою. Ну, не морскою, так речною. Всей водной стихии повелительницей. — Савва Иванович вернулся к тому, с чего сегодняшним утром начал: к читанным в детстве сказкам и сказочным фантазиям.

— Это кто ж такая, повелительница-то ваша? Поломойка, что ли? — Хозяйка к сказкам относилась явно недоверчиво и неодобрительно.

— Прачка, — ответил Савва Иванович и шагнул через порог, опережая Николая Семеновича и догоняя жену.

Этюд шестой

Шалый

— А что, может, и впрямь возьмем обоих? Правда, Ефимушка уж очень стар, за всем не поспеет, но зато как хранитель старины — фигура! Истинный Гоголь! Да и сподручно ему здесь: все знакомое, привычное, глазом наметанное, — вслух размышлял Савва Иванович, привыкший дела решать сразу, на ходу, не откладывая, чтобы затем время не терять и к ним не возвращаться.

— Почему бы и не взять, раз сами просятся. — Кукин умел давать советы, исходя не столько из их полезности, сколько из того, что можно было решить без всяких советов.

— Ты считаешь? — спросил Савва Иванович, чтобы лишний раз проявить к нему уважение.

— Думаю, так было бы правильно. — Кукин и сам себя зауважал.

— Что-то жена его мне не особо понравилась. Как бы и впрямь не возомнила себя здешней владычицей. — Елизавета Григорьевна не возражала, но делилась своими сомнениями, призывала мужа сразу не решать, еще подумать: все-таки дело важное — рядом с кем придется жить.

— Не всем с женами везет… — Савва Иванович льстиво намекал на то, что ему — в отличие от других, невезучих, — явно повезло. — Если же возомнит, останется у разбитого корыта. Мигом уволим.

— Как у тебя все просто. — Она не столько посетовала на мужа, сколько позавидовала ему и пожаловалась, что ей все дается с трудом, с ошибками и извечными сомнениями.

Они наскоро оделись и вышли из душных комнатенок, где ютились принимавшие их хозяева, на свежий, весенний воздух, снизу прохладный от таявшего снега, а поверху, куда больше доставало солнце, прогретый, сомлевший и душистый. Кукин потянул чуткими ноздрями, улавливая весенние запахи, и тоже сомлел, разнежился, отдался блаженной истоме. Савва Иванович стал долбить каблуком ямку, помогая выбраться набухшему, вспенившемуся ручью. Елизавета Григорьевна сняла шляпку с вуалью и подставила солнцу лицо.

Не успела за ними захлопнуться дверь, как изнутри ее толкнули и их догнал Ефим Максимович, без шапки, не успевший просунуть руки в рукава, хотя никаких рукавов-то и не было, поскольку он впопыхах сорвал с гвоздя не зипун, не армяк, а стеганую безрукавку.

— Согласна. Я ей внушение сделал, и баба моя теперь согласна, — доложил он, словно покинувшие их гости только и ждали, что ее согласия. — Уж вы не обижайтесь.

— Мы не обижаемся. Вы шапку наденьте, а то простудитесь. — Елизавета Григорьевна позаботилась о старике, уж очень растерянный и заполошный был у него вид. — Какое же внушение?

— А такое, что по нынешним временам каждой копейке радоваться надо.

— Что ж за времена такие?

— Запустение кругом. Уходит прежняя жизнь. Вымирают дворянские гнездовья. Стариков на погост сносят, а что вместо них? Хорошо, если пустота, а то ведь — и срамота.

— Возродим! — Савва Иванович не вдавался в подробности, что и как он собирался возрождать, но в успехе возрождения заранее был уверен.

— Дай-то Бог, дай-то Бог. Вы тут погуляйте по округе, осмотритесь, а я к вам еще выйду. Только Головина остерегайтесь, — счел нужным предупредить Ефим Максимович.

— Это что за Головин? — спросил Кукин, оглядывая в бинокль окрестности, словно из-за первого же куста мог показаться он, Головин, во всей его ужасающей красе.

Бывший управляющий хоть и без бинокля и каких-либо увеличительных стекол, но мигом разглядел в Головине самое главное.

— Есть тут один шалый и бесшабашный. Из мужиков поднялся — гордость из него так и прет. Рощу свою сторожит. Страх на всех наводит. Ружьем пугает. Народ его стороной обходит.

— А власть? — спросил Савва Иванович, освободив из плена ручей, заворковавший на свободе.

— А что власть? Кто ей платит, тому она и мать родная. Тому же, кто не платит, — не приведи Господь: хуже злой мачехи.