Леонид Штильман

Дугри: Критические размышления о «религии» либерализма

Свободный мир?

• • •

В семидесятые годы я был аспирантом математического факультета. Вместе со мной учился мусульманин, ныне известный математик. Он всерьез обдумывал убийство своей сестры, которая опозорила семью. Позже, уже в восьмидесятые, я работал в Принстонском университете, где одним из исследователей в группе был молодой индус. Однажды я заговорил с ним о захвате самолетов террористами и убийстве ни в чем не повинных заложников. Мой собеседник пытался убедить меня в том, что ничего особенного в убийстве ребенка нет, потому что оно ничем не отличается от убийства солдата. По мнению брамина и аспиранта-математика Принстонского университета, идея о том, что солдат должен воевать с солдатом, придумана европейцами как средство борьбы с другими народами. Используя свое превосходство в оружии и насаждая чуждые третьему миру правила игры, европейцы завоевали весь мир. Кроме того, они убили столько людей, что любая террористическая деятельность — ничто по сравнению с массовыми убийствами в завоеванных ими странах.

Прошли годы. Во время наплыва мигрантов в Европу изнасилованная арабом датчанка попросила суд не наказывать насильника, ведь несчастный был вынужден в одиночку пробираться через границы европейских государств и был лишен возможности интимных отношений. Таким образом, вопреки принципам либерализма, он был лишен самого базового права — права на секс.

В восьмидесятые я был на лекции в городском университете Нью-Йорка. Профессор объяснил, что греческая мифология была украдена работорговцами античного мира у нигерийцев. Недавно я прочитал, что лампочку изобрел не Эдисон, а афроамериканец Льюис Латимер. Если кому-нибудь придет в голову сказать, что это чушь, то он немедленно будет обвинен в расизме, борьба с которым — это основа либерализма.

Встречи с представителями «другого» мира заставили меня задуматься над тем, что же представляет собой краеугольный камень сегодняшней западной идеологии — либерализм.

Что это такое? Религия? Философия? Наука?

Должен ли я стать либералом, потому что все люди в моем окружении уже стали таковыми? Должен ли я выйти на борьбу с друзьями? И если я решаюсь бороться, то смогу ли победить или это будет битва с ветряными мельницами?

Действительно ли наука доказала, что мужчины отличаются от женщин только физическими параметрами, а китайцы от конголезцев — только цветом кожи? Почему в событиях интимной жизни известных людей в первую очередь пытаются высмотреть злодейское использование общественного положения? Кому нужно, чтобы все поголовно учились 15 лет и получали степень бакалавра?

Возможно, именно всеобщее равенство тормозит прогресс, и попытка насильственной уравниловки приведет не к спокойствию в мире, а к ослаблению позиции государств в отношении врагов, которые не примут этого способа жизни.

Я привык ко лжи. В советском детстве родители дома говорили про бандитскую власть, слушали «Голос Америки», BBC и «Радио Свобода», а утром спешили на партсобрания. Братство народов, которое пропагандировала коммунистическая система, мало чем отличалось от либеральной пропаганды братства в западных странах сегодня. В детстве мне показывали картинки, где грузин держит за руку китайца, китаец держит руку нигерийца, а тот с улыбкой тянется к якуту. На практике все выглядело иначе. В моем классе 50 % учеников были евреями, а среди моих близких друзей их было 90 %. Мы улыбались нашим соседям на кухне, хотя прекрасно знали, что они сдавали евреев в Бабий Яр. За закрытыми дверьми они были для нас «бандитами-украинцами». На базаре открыто смеялись над грузинским акцентом. Девушка, идущая под руку со студентом из Африки, считалась проституткой. У меня был двоюродный брат, к имени которого добавлялось шейгец (שײגעץ — сын нееврейки). Его мать была полькой. Впоследствии он стал активистом репатриации и погиб в Армии обороны Израиля. Мама заставляла меня быть приветливым с соседом, который во время войны разбил голову младенца о стену для доказательства верности немцам. В школе я был пионером и комсомольцем, проводил политинформации. Позже я молчал, когда мои коллеги по Тель-Авивскому университету называли Бегина фашистом. Уже в Израиле, будучи аспирантом в Институте Вейцмана, я лебезил перед руководителем диссертации, который, по всей видимости, был не только левым активистом, но и советским шпионом. Будучи профессором в американском университете, я завышал оценки неграм, потому что так «нужно».

Я свободно говорю по-русски, по-английски и на иврите. Интересно, что про бизнес или науку мне легче говорить по-английски, о природе — по-русски, а про взаимоотношения между людьми — на иврите. Есть такое сленговое ивритское слово ДУГРИ (דוגרי). Оно заимствовано из арабского, который, в свою очередь, заимствовал его из турецкого dogru, и означает правильный, честный. А что будет, если действительно говорить ДУГРИ?

Придется сказать моему другу арабу-мусульманину: «Ты математик намного лучше, чем я, но в обозримом будущем евреи будут лучшими математиками, чем арабы». Сказать своей дочке-менеджеру: «Ты лучше менеджер, чем я, но в будущем женщины не смогут соперничать с мужчинами в этом роде деятельности». Сказать самому интеллектуальному и высокооплачиваему человеку, с которым я работал в хай-теке, что люди его цвета кожи (черного) в среднем неконкурентоспособны по отношению к китайцам. Сказать себе и друзьям-миллионерам, что по справедливости после смерти имущество должно отойти государству.

Рассказать астрологам и гомеопатам, что они действительно помогают людям выздороветь и заглянуть в свое будущее, но то же умеют священнослужители и племенные знахари.

Набраться сил и сказать, что внуки мои не ленивые, а просто не слишком способные и поэтому им неинтересно влезать в тонкости наук или музыки. Сказать моему другу-мусульманину, другу-иудею или просто вегетарианцу, что ограничение в питании не выглядит для меня серьезным духовным занятием.

Взять и посягнуть на прессу и объяснить, что за клевету газета должна заплатить штраф, а газетчик-клеветник — сесть в тюрьму. Сказать владельцам собак, что если не убирать за собакой, то ее отберут.

И еще.

Все, что по-английски вынуждает добавлять слово science, например, political science, social science, computer science, в отличие от физики, химии, биологии, которые не нуждаются в добавке science, ничего общего с наукой не имеет. Наука — это род деятельности, который позволяет повторить результат, полученный другим исследователем, и предсказать результат нового эксперимента, а это невозможно в политике. Часть computer science — это раздел математики, а в основном это инженерное занятие.

Стать ДУГРИ — значит объявить себя злобным дураком, который пытается испортить эту прекрасную жизнь во лжи.

Можно ли стать ДУГРИ в обстановке, в которой мы живем? В средние века с жаром спорили о количестве крыльев у ангела и решали важнейший вопрос: «Есть ли у женщины душа?» Но нельзя было задать вопрос: «Является ли тайная вечеря историческим событием?» Может быть, и мы сегодня просто не чувствуем того, что задать некоторые вопросы нам не дает утвердившаяся в обществе идеология либерализма. А если копнуть глубже, то становится ясно, что либерализм очень похож на религию. Можно осмелиться предположить, что мы, так же как и первые христиане или первые мусульмане, не чувствуем, что это «нечто», что так недавно появилось в нашей жизни, — не естественное развитие общества, не наукообразное ведение отношений между народами и полами, а просто новая религия.

Я конформист и постоянно слежу за тем, чтобы не высказать политически некорректных, а на самом деле еретических по отношению к новой религии мыслей. Очевидно, что неверующие сегодня — в абсолютном меньшинстве, и их влияние на людей, принимающих господствующую религию, невелико. Мое неверие — это не стройная атеистическая теория. Ведь создавая такую теорию, я сам бы впал в антирелигию, которая может вдруг стать самостоятельной религией.

Проверить, как выглядит рай или ад, невозможно, но увидеть своими глазами сегодняшний реальный мир можно. Хочу поделиться своим видением мира как он есть, а не каким он должен быть в соответствии с религиозными представлениями. Я хочу показать, откуда берутся меньшинства и как их монополизирует либерализм. Поговорить об образовании и высоких технологиях — областях, в которых я являюсь экспертом, поскольку занимаюсь этим всю жизнь. Кроме того, хочу поделиться своим взглядом на будущее. Не знаю, станет оно прекрасным или ужасным. Уже одно то, что нам в нем не жить, ставит под вопрос само обсуждение этого вопроса. Но все же хочется не пугать грядущим апокалипсисом, а быть оптимистом. Ведь сегодня лучше, чем вчера, а завтра будет лучше, чем сегодня.