Глава 9

Джотто узнает о смерти Марко

На следующее утро, придя на службу, Фома Фомич вызвал к себе Кочкина и велел подождать с поездкой к Алтуфьеву.

— Но вы же говорили, что предсмертную записку Марко нужно вернуть…

— Обязательно вернем, но после того, как я поговорю с нашим сидельцем.

— Кого вы имеете в виду?

— Джотто, кого же еще? Он единственный, кто находится в наших полицейских закромах. Давай тащи его сюда, у меня к нему появились новые вопросы. И я надеюсь, что он на них ответит.

Кондитер, которого в кабинет ввели двое полицейских агентов, за ночь, проведенную в камере, разительно изменился. Теперь он уже не выглядел молодцом, как было накануне. Измятое жестким полицейским тюфяком лицо несло печать ночных мучений, вызванных бессонницей и мрачными раздумьями. В ответ на жизнерадостное приветствие начальника сыскной он пробормотал что-то неразборчивое, может быть это были пожелания здоровья, а может, и проклятия. Фома Фомич больше склонялся ко второму варианту. Джотто прошел к свидетельскому стулу и тяжело, точно отработавший световой день в поле батрак, опустился на жесткое скрипучее сиденье.

— Не буду спрашивать, как вы провели ночь, — начал фон Шпинне, — потому как знаю, что плохо. Но кто в этом виноват?

— Вы хотите сказать, во всем виноват я? — апатично удивился сиделец.

— А вы думаете иначе?

— Да, я думаю иначе! — хмуро и с нажимом ответил кондитер, к нему, судя по всему, возвращалась жизнь.

— И кто же, по-вашему, виноват?

— Я не буду отвечать на этот вопрос, вы и сами знаете!

— Знаю, — мотнул головой фон Шпинне, — вы вините меня! Я с этим обвинением не согласен, но спорить не буду. Скажу только, что если вы и сегодня правдиво не ответите на мои вопросы, то я буду просто вынужден оставить вас у себя в гостях еще на одну ночь. И так до полной победы справедливости.

— Что вы имеете в виду, когда говорите о справедливости? — спросил кондитер.

— Я имею в виду только справедливость, и более ничего.

— Значит, у нас с вами разные представления о ней! — заключил Джотто.

— Вот здесь я с вами, пожалуй, и соглашусь. Но не будем превращать наш разговор в пустую псевдофилософскую дискуссию, приступим к делу. Итак, на чем прервалась наша вчерашняя беседа?

— Я не помню! — отрезал кондитер. Депрессивное уныние, навеянное пребыванием в полицейском подвале, похоже, совсем покинуло его.

— Зато я помню! Вы не ответили, перед кем хвастались, что у вас есть яд, который вы привезли с собой из Италии. Вы только упомянули, что это была какая-то женщина и что вы хотели якобы произвести на нее впечатление, — начальник сыскной замолчал, в раздумьях повертел головой. — Мне до сих пор непонятно, как можно произвести впечатление на женщину, рассказывая ей, что у вас есть смертельный яд. Так что же это за женщина? Назовите ее имя.

— У меня было много женщин! — с вызовом бросил итальянец и, откинувшись на спинку стула, забросил ногу на ногу. Фома Фомич посмотрел на это и подумал, что одной ночи в подвале для Джотто, пожалуй, все-таки мало.

— И всем вы врали про яд, который на самом деле был просто возбуждающим средством?

— Не помню, может быть всем, а может быть и нет!

— Я вижу, что вы по-прежнему не расположены говорить, поэтому снова отправлю вас в камеру.

— Это произвол! — выкрикнул Джотто.

— И в чем же заключается произвол? — спросил начальник сыскной. Он пока не собирался отправлять кондитера в подвал — пугал. Но пугал мягко, по-отечески.

— В том, что меня арестовали и содержат в нечеловеческих условиях…

— Вы, господин Джотто, еще слишком мало живете в России. Вы даже не имеете приблизительного представления о том, что такое нечеловеческие условия. И чтобы этого не узнать, советую вам не испытывать мое терпение. Оно огромное, но не бесконечное.

— Вы что же это, запугиваете меня? — округлил глаза кондитер.

— Нет. Просто даю добрый совет. Итак, предположим, я ничего из того, что вы мне только что сказали, не слышал. Начнем нашу беседу с чистого листа. Назовите мне имя женщины, перед которой хвастались наличием у вас отравы. Не торопитесь с ответом, подумайте. Стоит ли оно того, чтобы снова идти в камеру?

Джотто задумался. Начальник сыскной терпеливо ожидал, когда кондитер заговорит, понимая, что тот стоит на перепутье: назвать имя, выйти из сыскной и отправиться восвояси или же играть в благородство и снова очутиться в этом жутком полицейском подвале. После продолжительного раздумья Джотто разлепил губы и проговорил:

— Я не могу вам назвать имя.

— Вы не можете назвать имя? Почему? Потому, что не знаете его или по какой-то другой причине?

— По другой причине! — торопливо ответил кондитер.

— Я даже не представляю по какой и не осуждаю вас, нам всем иногда хочется показаться благородными. Но вы же понимаете, что женщина, перед которой вы так… — фон Шпинне замолчал, подыскивая подходящее слово, — необдуманно хвастались, может быть причастна к отравлению Скворчанского и всех остальных?

— Как? Как она может быть к этому причастна? — удивленно уставился на фон Шпинне Джотто. — Ведь это не яд!

— А как же дозировка? Вы говорили мне, что если этого снадобья подмешать много, то человек может и умереть.

— Я говорил ей, что яд очень сильный и достаточно одного золотника.

— Она знала, где хранится склянка со снадобьем и, самое главное, как она выглядит? Ведь, как я понимаю, на ней не было никакого пояснительного ярлыка. И в том шкафу, где склянка стояла, наверняка были и другие.

— Я показывал ей…

— Зачем? Достаточно было упомянуть, — проговорил начальник сыскной. По его тону было понятно, что ответа от Джотто он не ждет.

— Вы все равно не поймете.

— Да уж, куда нам… — ворчливо проговорил Фома Фомич, ни к кому не обращаясь, после чего деловито продолжил: — Подведем промежуточные итоги. Что мы имеем на сей момент: вы, господин Джотто, привезли из Италии афродизиак для своих личных нужд, так?

— Я это и не отрицаю.

— Идем дальше. Чтобы произвести на какую-то женщину впечатление, имя этой женщины нам пока неизвестно, вы показываете ей склянку со снадобьем и утверждаете, что это сильнейший яд. Как там его? Кантарелла. Предположу, что хвалились вы не столько наличием якобы яда, как тем, что вы находитесь в родстве с семейством Борджиа, поэтому-то у вас и оказалась отрава, сам герцог вам ее вручил. Ведь так?

Джотто молчал. Однако по его виду можно было понять, что начальник сыскной недалек от истины. Фон Шпинне тем временем продолжал:

— Потом спустя какое-то время склянка со снадобьем пропадает. Вы это обнаружили уже после отравления городского головы. И поскольку человек вы, я так думаю, неглупый, быстро сообразили, что женщина, перед которой хвастались, может быть причастна к отравлению.

— Но как она может быть причастна, если это не яд?

— Предположим, что это она, неизвестная нам пока женщина, похитила склянку со снадобьем. Чем она руководствовалась? Ведь, похищая снадобье, она думала, что это сильнейшая отрава. Возникает вопрос: а зачем ей яд? И почему пропажа афродизиака вас так всполошила?

— Меня это не всполошило!

— Мне даже кажется, я знаю, кто эта женщина, но об этом позже. А пока расскажите мне о вашем посыльном Марко.

— Марко? — кондитер выпрямился. — А что вас интересует?

— Да все. Кто он такой, откуда оказался в вашей кондитерской, охарактеризуйте его и, по возможности, полнее.

— С Марко что-то случилось? — насторожился Джотто.

— Господин Джотто, я интересуюсь всеми вашими работниками. А начал с Марко по той простой причине, что именно он в то злополучное утро принес отравленные бисквиты городскому голове. Ну и потом, как выяснилось, покупал в кухмистерской Кислицына вафельные рожки, одним из которых был отравлен нищий у Покровской церкви. Вот почему я интересуюсь Марко. Итак, кто такой Марко? И правду говорят, что он цыганенок?

— Да, это правда. Но он не отставал от табора. Ко мне год назад пришла его мать, у которой помимо Марко еще двенадцать детей, и попросила взять его в ученики. Сказала, что мальчик смышленый, грамотный, умеет читать и писать. Ну вот я и взял. И скажу честно, не прогадал. Он хоть и цыганенок, но другие мои работники ему и в подметки не годятся. Я думал сделать из него хорошего приказчика.

— Вряд ли у вас это получится, — небрежно бросил фон Шпинне.

— Все-таки с Марко что-то случилось! — сам себе сказал кондитер.

— Неприятности, которые произошли с Марко, случились уже после того, как вы попали к нам. Хотя здесь нужно еще разбираться…

— Ну так что с ним случилось? — в голосе Джотто появились настоятельные нотки.

— Он умер.

— Что?

— Да-да, вы не ослышались. Марко, из которого вы хотели сделать хорошего приказчика, умер.

— И как это произошло? — Лицо кондитера превратилось в маску. Одно из двух, либо он действительно близко к сердцу принял это известие, либо очень хорошо, качественно играл свою роль.

— Ну, как произошло? Странная, я бы даже сказал загадочная, история. Следователь Алтуфьев убежден, что это самоубийство. Марко отравился, предположительно, вашим снадобьем, потому что пропавшая склянка обнаружена возле его тела.