— Может быть, она куда-то отлучалась? — с сомнением в голосе спросил прокурор. Не нравилось ему это необъяснимое исчезновение, он любил ясность и простоту.

— Я спрашивал. Говорит, что так и простояла до приезда полиции на одном месте точно заколдованная.

— А черный ход? — с надеждой в голосе воскликнул прокурор. — Там ведь есть черный ход?

— Есть. Когда прибыла полиция, он был заперт. Заложен на засов, — ни к кому не обращаясь, тихо проговорил прокурор. — Значит, если бы кто-то воспользовался этим ходом, то мы бы знали… А может быть… может, горничная все-таки входила в дом и закрыла черный ход? — цеплялся Клевцов за всякие соломинки.

— Нет! — топил его инициативу Алтуфьев. — Как показывают свидетели, она все время стояла у дверей.

— А этому есть свидетели?

— Мелочная лавка напротив дома Скворчанского. Приказчик, который там служит, все хорошо видел. У него как раз, по утренней причине, не было покупателей, и он от нечего делать смотрел в окно.

— Получается, в дом никто не входил и не выходил, а тело Скворчанского пропало?

— К сожалению, это так, — кивнул Алтуфьев.

— Да, действительно, дело темное, — с некоторой долей обреченности в голосе проговорил прокурор. Ему не хотелось соглашаться со следователем, однако другого выхода не было. — Вы кого-нибудь подозреваете?

— Горничную! — Следователь почесал правую бровь. Кто хорошо был знаком с Алтуфьевым, знал, что этим жестом он обычно обозначал очевидный факт — конечно же горничная, кто же, кроме нее, и если собеседник этого не понимает, то… Дальше следовала снисходительная улыбка.

— Думаете, это она отравила бисквиты?

— Пока ничего не могу утверждать, но уверен, горничная что-то знает, возможно, то, куда делось тело Скворчанского. Ведь не могло же оно в самом деле испариться.

— Вы допрашивали Джотто, ведь это его бисквитами отравился голова?

— Еще нет, не допрашивал… — ответил, слегка запнувшись, следователь.

— Почему? — искренне удивился прокурор.

— Присматриваемся. Установили за ним наблюдение. Но если говорить начистоту, Джотто смерть Скворчанского невыгодна.

— Почему вы так решили?

— Всем известно — у итальянца была чуть ли не война с другими кондитерами, а городской голова в этом противостоянии был на стороне Джотто. Более того, являлся его постоянным клиентом. Каждое утро получал дюжину бисквитов из итальянской кондитерской.

— Понятно, понятно, — закивал прокурор, — но все равно, я, конечно, не вправе вам приказывать и даже советовать, но итальянца следовало бы допросить, а в кондитерской провести тщательный обыск… Ваша вера в его невиновность — это одно, а соблюдение правил — другое.

— Я думаю, обыск — это лишнее. Если предположить, что Джотто как-то замешан в отравлении бисквитов, во что я не верю, то, думаю, все следы он уничтожил еще до отравления. К тому же говорить мы пока можем только об отравлении кухарки, ведь тело головы пропало.

— А вы не допускаете, что городской голова жив? — спросил прокурор и чуть искоса посмотрел на следователя.

— Жив? — удивился Алтуфьев. Судя по его реакции, он об этом даже не думал. — Но… — следователь не договорил, как прокурор перебил его и с энтузиазмом принялся выдвигать свою версию.

— А что? Предположим, у него был сговор с горничной. Они разыграли это представление как по нотам, а для того, чтобы все выглядело правдоподобным — отравили кухарку! Ведь такое могло быть?

— Могло, — мотнул головой Алтуфьев и, приглаживая волосы на затылке, спросил: — Но зачем?

— Зачем? Это вы мне, Яков Семенович, должны сказать — зачем! — Прокурор откинулся на спинку стула. Приложил ладони к глазам и слегка помассировал, потом продолжил: — Скворчанского необходимо найти живым или мертвым. Если вы считаете, горничная что-то знает, заставьте ее говорить. — Клевцов постучал ногтем указательного пальца по столу. — Возьмитесь за Джотто. Не исключено, что у него были с городским головой какие-нибудь непонимания… Этого, конечно, недостаточно для того, чтобы травить человека, но мы имеем дело с иностранцем. Трудно сказать, какие у них на этот счет представления. Итальянцы с их вендеттой — люди непредсказуемые. Словом, присмотритесь к Джотто повнимательнее.

— Да, конечно. Мы уже это делаем…

— Может быть, к этому делу привлечь сыскную полицию?

— Нет! — торопливо отказался Алтуфьев.

— Что так? — прокурор сощурился. — Фон Шпинне, что бы вы о нем ни думали, хорошо разбирается в сыске…

— Да уж хорошо! — мотнул головой следователь. — Прежний губернатор, царствие ему небесное, умер в сыскной…

— А при чем здесь фон Шпинне? Губернатор мог умереть в любом другом месте. Просто так случилось, что он испустил дух в сыскной… — Нельзя сказать, что прокурор как-то симпатизировал Фоме Фомичу, но здесь была, на его взгляд, форменная несправедливость со стороны Алтуфьева.

— Нет! — энергично рубанул рукой следователь. — Сыскная, уж мне поверьте, нам будет только мешать.

— Ну, нет так нет. Смотрите сами, кого привлекать и что делать. Со своей стороны я вам окажу любое содействие, — прокурор замолчал, чуть подумал и добавил: — Ну, разумеется, то, что в моих силах и возможностях.

«Значит, никакого!» — подумал Алтуфьев, при этом подавляя желание ухмыльнуться.

— Да отыщем мы голову, куда он денется… У нас ведь город небольшой, наверняка кто-то что-то где-то видел. Человек не может пропасть бесследно.

— Согласен с вами — не может! Но пока я убеждаюсь в обратном. — Прокурор поднялся и через стол, протягивая следователю руку, добавил: — Не смею вас более задерживать. Но с сыскной вы все-таки подумайте.



Глава 3

Прерванный обед

Барон фон Шпинне, начальник губернской сыскной полиции, обедал в трактире Дудина. Только что съел тарелку вкуснейшего рассольника. Из всех первых блюд именно ему — рассольнику — фон Шпинне отдавал предпочтение. Начальнику сыскной нравилось все: и вкус, и цвет, и ароматные извивы поднимающегося над тарелкой пара, даже название. Оно звучало для его уха как-то по-особенному, протяжно, рассыпчато, с языка сходило легко и почти невидимой, пахнущей корнем петрушки дымкой улетало в неведомые пределы, как степная песня.

Грязную посуду унесли и подали паровые биточки с гарниром из гречневой каши. Фома Фомич уже готов был расправиться и со вторым блюдом, как его внимание привлек шум у входных дверей. Там, отталкивая в сторону назойливого полового, громко цокая подковками сапог, вошел русобородый человек в расстегнутой серой поддевке, из-под которой были видны двубортный зеленого цвета жилет и белая рубаха навыпуск. Вошедший был чем-то встревожен.

Выслушав его, половой в нерешительности, как бы раздумывая, завертел головой. Затем, стараясь это делать как можно незаметнее, кивнул в сторону начальника сыскной. Но даже этот, едва заметный, кивок не смог ускользнуть от внимательного взгляда Фомы Фомича, он понял — бородатый тревожный человек разыскивает его.

Через несколько секунд вошедший стоял возле столика фон Шпинне и, комкая в руках бархатный картуз, хриплым голосом говорил:

— Прощения просим…

Начальник сыскной поднял глаза:

— Слушаю, — сказал он тихо, без раздражения, хотя причина разозлиться у Фомы Фомича была — обед прервали!

— Я Кислицын, купец, кухмистерские у меня… — бородач говорил, а на каждом слове покашливал. Было видно, непросто дается ему этот разговор.

— Ну и что ты хочешь, купец Кислицын? — держа в руке вилку, но не приступая к еде, спросил фон Шпинне.

— Просьба у нас к вам… — Бородач приложил к груди руку с зажатым в ней картузом.

— Что за просьба? Ты, случаем, не ошибся, братец? Я начальник сыскной полиции, а не Дед Мороз, я просьбы не выполняю!

После слов Фомы Фомича купец какое-то время стоял истуканом и молчал, затем медленно опустился на колени, заговорил протяжно и нудно:

— Не откажите, ваше высокоблагородие, на вас одна надежда, погибаем, если не вы, то будет нам всем каюк…

— Встань! — бросая вилку на стол, приказал купцу начальник сыскной. — Садись вот сюда и поведай мне, от чего вы там все погибаете. Да, но прежде скажи, кто это — все?

Купец тяжело поднялся, машинально отряхнул колени, хоть на них ничего и не было, и, усевшись на предложенный Фомой Фомичом стул, принялся рассказывать:

— Мы — это люди торговые: пекари, кулинары, кондитеры… Вон они там стоят, у входа…

Фон Шпинне посмотрел, куда указал купец, и увидел за окном с десяток бородатых людей, точных копий Кислицына. Одни из них стояли неподвижно, как памятники, другие, приложив ладони к стеклу, заглядывали в трактир.

— И чем же я вам могу помочь? — рассмеялся Фома Фомич.

— Вы про Скворчанского слыхали?

— Слыхал, конечно, и что?

— Слезно просим вас, Фома Фомич, заняться этим расследованием…

— Ну, насколько мне известно, этим делом занимается судебный департамент. Если я не ошибаюсь, Яков Семенович Алтуфьев там за старшего, и он, как до меня доходят слухи, арестовал отравителя…

— Да кабы оно было так, то и не стали бы мы к вам приходить, от дел, забот отрывать. Яшка этот, чуда белобрысая, — купец заговорил решительно и смело, без уважения к представителю судебного следствия, — девку эту, Варьку, схватил, пытает ее там, в арестном доме, всех собак на нее вешает, а она только в том и повинна, что дура. А истинный отравитель, он на свободе разгуливает! — сказал Кислицын и при этом звонко ударил тыльной стороной ладони правой руки по левой.