— А ты уверен, что бек Хазарии Иосиф предоставит для русских купцов дополнительные льготы? — Иаков прищурил глаза, пытаясь понять, насколько влиятелен этот невзрачный еврей из Киева, что может заранее обещать определенные решения князей и беков.

— Это будет зависеть от тебя, мой дорогой Иаков. — Иегуда изобразил улыбку, больше похожую на гримасу боли. — Вернее, от ценности письма, которое ты везешь Иосифу, от того, насколько убедительно ты сможешь рассказать о неоценимой помощи дружинников Ольги в твоем сложном и полном опасностей походе.

Иаков оценил ловкость, с которой Иегуда переложил на него решение всех проблем. Как говорится, с больной головы — обратно на больную голову. Он понимал, что вся работа Иегуды сведется к организации его встречи с Ольгой, а дальше…

Иакову самому придется с ней договариваться о помощи, обещая сладкие условия торговли, а потом эти сладкие условия выпрашивать у Иосифа.

— Если ничего не выйдет… — Иегуда поспешил продолжить, видя сомнения Иакова, — то все можно списать на своенравный характер бека.

Иаков согласно кивнул головой, понимая, что лучшего варианта у него нет, а главное — не будет.

— Вот и ладненько, — засуетился Иегуда. — Я отдам все необходимые распоряжения, а вы отдохните с дороги. Слуги помогут вам устроиться.

Невзрачный остроносый еврей с небольшим аппетитным животиком направился к выходу. Было видно, что он расшибется в лепешку, но все организует, лишь бы поскорее избавиться от ежедневно истощающих его кошелек непрошеных гостей.

* * *

Свенельд смачно плюнул. Удовлетворение от плевка, вызывающе шлепнувшегося на идеально чистый пол терема Ольги, ослабило злость. Он не мог понять княгиню, утопившую за короткий срок суровый варяжский быт своих предков в жалком подобии византийской роскоши.

— Как ты до сих пор не сдох от этой вони? — Свенельд с сочувствием посмотрел на стражника, лениво привалившегося к стене у входа. Круглолицый парень непонимающе пожал плечами, изобразив на лице некое подобие сожаления.

— Не замечаешь? — Свенельд с шумом втянул ноздрями воздух, наполненный дурманом женских запахов.

Стражник молчал, не уловив смысла вопроса.

— Принюхался, — констатировал воевода, махнув с досадой рукой.

По коридору время от времени проходили служанки, неспешно и вальяжно, заполняя помещение звуками сонных голосов и шуршанием платьев.

— Подойди сюда, — Свенельд грозно сдвинул брови и поманил пальцем проходящую рядом девушку. Служанка неохотно приблизилась, не скрывая раздражения.

— Что-то не так? — Воевода коснулся длинным ногтем щеки служанки, вспыхнувшей огнем румянца.

— Я к вашим услугам. — Девушка пристально посмотрела в лицо Свенельду. Большие темные глаза излучали спокойствие и уверенность.

— Как тебя зовут? — Свенельд не выдержал прямого взгляда и начал злиться.

— Будана. — Служанка провела рукой по бедру, поправляя платье, затем бестелесным прикосновением задела тыльную сторону ладони воеводы.

Свенельд вспомнил эту девицу, имеющую репутацию роковой красотки, вскружившей голову множеству мужчин. Правда, ни один из них не мог похвастаться своей победой над ней.

— Да. Я вспомнил тебя. — В памяти Свенельда всплыли слухи о том, что эта девушка неравнодушна к молодому князю.

Будана демонстративно смутилась, опуская глаза.

— Я польщена, что такой известный человек слышал обо мне. Надеюсь, только хорошее.

— А что, могу услышать и плохое? — Воевода поддел пальцем подбородок Буданы, вглядываясь в спокойное лицо. Он тщетно пытался разглядеть хотя бы слабый намек на страх или волнение.

— Смотря кого слушаете. — Будана мягко отстранила руку воеводы, но не опустила головы.

— Я слушаю всех. Сейчас хочу послушать тебя.

Девушка сосредоточенно наморщила лоб и неожиданно спросила:

— Вы, верно, хотите знать, славный воевода, о том, что произошло сегодня ночью?

Свенельд растерялся от прямого вопроса, но в глубине души был рад такому повороту событий. «Эту девушку нужно будет приблизить к себе». Смелость, смешанная с привлекательно-коварным обаянием, выглядела многообещающе.

— Я восхищен твоей проницательностью. — Свенельд попытался сделать, насколько это было возможно, восторженное лицо.

Будана почему-то облизнулась, словно хищная кошка, и вопросительно уставилась ему в глаза.

Воевода молчал, всем видом демонстрируя, что готов слушать.

Во взгляде служанки промелькнула тень сомнения, но исчезла с первым словом:

— Марфа не ночевала во дворце и до сих пор не вернулась.

— Ах она тварь! — воевода притворно возмутился, не скрывая иронии. — Я это знаю! — Звук металла наполнил его голос, оборвав начавшую возникать в разговоре непринужденность. — Меня интересует, с кем она встречалась!

— К сожалению, это мне неведомо, но очень хотелось бы узнать… — Будана вслед за воеводой согнала с лица улыбку.

— Кто может это знать? — Свенельд был готов запытать до смерти любого, чтобы добраться до истины.

— Я думаю, только она сама. — На лице Буданы как в зеркале отразилась свирепость воеводы.

— Ты можешь у нее выведать? — Свенельд понимал сомнительность данного предложения, спрашивая просто так, на всякий случай.

— Мне она ничего не скажет. Не в таких мы хороших отношениях, но… — Будана интригующе улыбнулась воеводе.

— Что «но»? Не томи, ведьма. — Последнее слово Свенельд произнес машинально, не задумываясь, спохватившись, что оскорбил девушку и не получит желаемого.

Будана многозначительно улыбнулась, выдержала паузу и наконец нехотя выдавила из себя:

— Марфа расскажет все княгине, а княгиня поделится со мной.

— С чего бы Марфе это делать? — не понял Свенельд.

— Марфа слишком честная. Нужно просто, чтобы Ольга задала ей правильные вопросы. — Будана озорно подмигнула.

— И ты сможешь это организовать? — машинально спросил Свенельд, начиная поддаваться обаянию собеседницы.

— Не сомневайтесь, красиво рассказанная история породит массу вопросов. — Будана погладила руку воеводы.

Свенельд отвернул лицо, чувствуя, как горят щеки от невольно прилившей крови.

* * *

Феофил с удовольствием смотрел на молочно-белые ноги Апраксии, виднеющиеся из-под высоко поднятой юбки, мешающей девушке мыть пол. Шелковистая борода, приятно отзывающаяся на легкие поглаживания, усиливала чувство вожделения.

Неожиданное появление в дверном проеме Ольмы — хозяина дома и отца Апраксии — заставило вздрогнуть разомлевшего священника.

Феофил, почувствовав себя застигнутым врасплох, поспешил отвести взгляд от соблазнительно виляющего зада девушки и сосредоточился на висящих в углу образах, крестясь и мысленно прося у Бога прощения. Ему не хотелось обижать Ольму — благочестивого христианина, построившего за свои средства небольшую церковь, названную в честь Николая Угодника. Будучи купцом, Ольма питал к этому святому, являющемуся покровителем торговли, особое пристрастие.

— Лошади поданы, батюшка. — Ольма хоть и перехватил взгляд священника, но постарался тактично не заметить греховных чувств, разрумянивших лицо епископа.

Феофилу было неприятно, что его называют не по сану — «ваше преосвященство», а как простого приходского священника — «батюшка». Он подавил в себе желание поправить купца, понимая, что неискушенные в церковной иерархии русы еще долго будут путаться в обращениях, являющихся естественными для жителей Константинополя.

Поспешность, с которой патриарх Полиевкт вспомнил, что Феофилу назначен сан епископа Киевского, была оправдана настойчивостью, демонстрируемой Римом, с невероятной стремительностью расширявшим свою сферу влияния. Должность киевского патриарха, когда-то утвержденная Фотием, тщетно пытавшимся окрестить неуступчивых русов, совсем не обременяла Феофила до тех пор, пока ему разрешалось иметь резиденцию в Константинополе. Решение Полиевкта сблизить духовного отца киевлян с паствой было неожиданным и неприятным.

Феофил махнул рукой Ольме, давая понять, что расслышал его, и разложил перед собой листы письма, недавно полученного из Константинополя. Ровные буквы с затейливыми завитками вызывали благоговейное уважение к писцу, запечатлевшему на бумаге мысли патриарха.

Небольшие окна, светлыми пятнами выделявшиеся на темной бревенчатой стене, давали мало света. Феофилу приходилось напрягать зрение, стремительно портившееся в последние годы. Совсем не обязательные усилия, предпринимаемые для прочтения письма, усугубляли чувство раздражения, необъяснимым образом возникающее каждое утро.

— Позови Федора, будь добр. — Феофилу не хотелось казаться в глазах Ольмы господином.

Чужестранцы на Руси воспринимались либо как уважаемые гости, либо как заклятые враги, но не как господа, и любая попытка вести себя по-господски вызывала отторжение.

— Хорошо, батюшка. — Ольма учтиво поклонился, пытаясь сделать приятно гостю.

Федор, крещеный варяг, находящийся на службе у византийского престола, доставил письмо, лежащее перед архиепископом, и Феофилу казалось естественным, чтобы гонец сам прочитал написанное, избавив его от ненужной траты сил. Кроме того, Федор мог знать нюансы, скрытые за ровными сухими строчками.