Цоканье копыт, вонзаясь хлесткими щелчками в тишину спящего города, предвосхитило появление всадника, в котором Святослав без труда узнал жену.

Пальцы сжались в гневном порыве, оставляя на ладонях белые пятна, помогая справиться с желанием пуститься вслед за Марфой. Сладостное предвкушение встречи с Малушей окончательно погасило внезапно вспыхнувший порыв.

Князь, постепенно успокаиваясь, наблюдал за женой, исчезающей в темноте. Тревога за Марфу, стыд за неверность, неловкость за пьянство — все улетучилось, вытесненное неудержимым желанием обладать Малушей.

Святослав отошел от окна с лихорадочной поспешностью, не обратив внимание, что вслед Марфе от терема Свенельда отъехал всадник, заботясь больше о скрытности, чем о скорости передвижения. Он переехал со светлой стороны улицы, скрывшись в длинной тени, отбрасываемой галереей зданий.

С каждым шагом, приближавшим Святослава к комнате возлюбленной, его сердце стучало все быстрее, а ноги передвигались все медленнее.

Святослав приоткрыл невысокую дверь, проскальзывая в образовавшуюся щель.

Малуша спала, аккуратно свернувшись, словно кошка. Ее лицо казалось хищным из-за глубоких теней, оставленных огромным фонарем висящей за окном луны.

Малуша ворвалась в жизнь Святослава неожиданно, мгновенно превратившись из неказистой девчонки, с усердием прислуживающей Ольге, в невероятную красавицу, достойную вниманию князей. Несмотря на вид принцессы, Малуша оставалась старательной служанкой, скромной, исполнительной и приветливой.

Святослав не умел ухаживать, вернее, не любил, а значит, не хотел. Ему казалось, что каждая девушка считала счастьем, если он обращал на нее внимание.

Внешность Святослава не была утонченно красивой, но в нем отчетливо проступало неукротимое животное начало, наполнявшее каждое его движение, каждый жест и как магнит притягивающее женщин.

Малуша, к большой досаде князя, его не замечала. Преодолевая неловкость и робость, Святославу пришлось самому проявлять неказистые знаки, демонстрирующие чувства к красавице. Смущение, которое Святослав при этом испытывал, вызывало в нем злость и распаляло желание покорить неприступную служанку.

Даже сейчас, когда их отношения перешли грань дружеских, Малуша постоянно смущалась, чувствовала себя виноватой, твердила о смертном грехе и прочей христианской ерунде. Каждая новая встреча давалась князю как первая, и это заводило его, пробуждая инстинкт охотника.

Святослав подошел к спящей Малуше абсолютно бесшумно, как хищник к жертве.

Он внимательно посмотрел в лицо девушки, любуясь правильными чертами, слишком прекрасными для безродной простушки, и, не сдержавшись, поцеловал в щеку, невольно вдохнув нежный аромат юного тела.

Малуша сморщила нос, словно собираясь чихнуть, и открыла глаза, в первое мгновение ничего не понимая.

Лицо Святослава находилось так близко, что князь заметил свое отражение в ее зрачках.

Малуша издала неясный звук, сурово сдвинув брови, но Святослав, предупреждая гневную речь, прижался губами к ее приоткрытому рту. Руки князя крепко обхватили девушку, не позволяя шевелиться.

Глаза Малуши округлились, демонстрируя высшую степень возмущения. Маленькие кулачки, обнаружив недюжинную силу, больно вонзались между ребрами Святослава. Сердитое мычание, заглушаемое губами князя, достигнув своего апогея, стихло, превратившись в нежный поцелуй. Руки еще наносили удары по спине Святослава, но с каждым новым тычком их сила уменьшалась, пока они совсем не прекратились, сменившись крепкими объятиями.

* * *

Каницар вздрогнул от неожиданности, злясь на себя за минутную слабость. Среди полумрака конюшни, разрушаемого бледным огнем свечи, стоял, согнувшись в неестественно учтивом поклоне, светловолосый паренек.

— Здрасьте, — просвистел конюх в пол, тряхнув роскошной кудрявой шевелюрой.

Его издевательски добродушные глаза напряженно щурились из-за неловкого поворота головы, совместившего любопытство и поклон. Каницар промолчал, глотая череду ругательств, всплывших против воли. Решив, что жалкий скрюченный молокосос недостоин даже слов унижения, угр оттолкнул парня, с пренебрежением наблюдая, как конюх опрокинулся на спину, с глухим стуком ударившись головой о массивные жерди стойла.

Удовлетворенно ухмыльнувшись, дружинник запрыгнул на неоседланного гнедого жеребца, подаренного Ольгой, и не спеша выехал из конюшни. Остановившись на секунду в воротах, Каницар обернулся. При виде конюха, энергично растирающего ушибленное место, воин почувствовал, что злость и волнение уходят, уступая место сосредоточенности и спокойствию.

Марфы уже не было видно, но в стороне городских ворот слышалось глухое цоканье лошадиных копыт по брусчатой мостовой.

Каницар прикрыл глаза, сосредотачиваясь исключительно на звуках. Стук копыт, смешавшийся с раскатистым эхом, мечущимся между домов, рассказал о направлении передвижения беглянки.

Удовлетворенно кивнув головой, воин неторопливо двинулся вперед, кривясь при каждом неосторожном звуке, производимом копытами коня. Нужно было двигаться быстрее, но не хотелось разбудить весь Киев, который и так потревожили опрометчивые действия Марфы. Каницар ничуть не сомневался, что, несмотря на внушительную фору, легко сможет догнать девушку.

Скорей всего, она направлялась в лес. Конь под ним заволновался, нервничая от непривычно медленной езды, словно чувствуя нетерпеливость всадника. Ночью среди деревьев укрыться будет легко.

Каницар погладил скакуна по шее, ощущая ладонью дрожь животного. Прищурившись, словно это могло способствовать тишине, он ударил коня пятками в бока, предоставляя полную свободу в выборе скорости передвижения. Грохот копыт вонзился в ночной воздух, отдаваясь укоризненным эхом в голове воина.

Темный силуэт Марфы, расплывчатым пятном выделявшийся на фоне чуть более светлого неба, Каницар увидел буквально сразу же, как только покинул город. Она мчалась, не оглядываясь и даже не задумываясь о том, что кто-то может наблюдать за ней. Торопливость, граничащая с суетой, мешала девушке.

Ночь искажала предметы, перечеркивая их контрастными тенями и лунными бликами, придавая знакомому окружению необычайные сказочные очертания, делая их чужими и непонятными.

Каницар понимал, что игра теней путает Марфу, поэтому она излишне суетилась, оглядываясь по сторонам, ища продолжения дороги. Узнав знакомый пейзаж, поняв, куда следовать дальше, она устремлялась вперед. Некрупная, но довольно резвая лошадка с видимым удовольствием несла свою хозяйку, наслаждаясь ночной прогулкой.

Лес был редкий, и приходилось соблюдать приличную дистанцию, чтобы не обнаружить себя.

Каницар благодарно похлопал своего жеребца по шее, понимая, что он способен без особого напряжения не просто догнать лошадь Марфы, но и оставить ее далеко позади. То, что приходилось прятаться, замедляло движение преследователя, но все же шансов скрыться у Марфы не было.

Уверенная посадка девушки напомнила Каницару, что Марфа — дочь воеводы, с детства приученная к верховой езде. В ее движениях, наполненных свободой, сквозила радость, испытываемая от быстрой скачки. Сливаясь с лошадью в единый силуэт, она напоминала птицу, летящую над травой.

Справа, по ходу ее движения, между кустами и редкими деревьями заблестела в лунных лучах поверхность реки. Небольшая рощица закончилась просторной поляной с огромным раскидистым дубом, возвышающимся в середине темным гигантом. Поляна выглядела пустой, но Марфа вела себя так, словно кого-то увидела.

Она резко остановила лошадь, легко соскочила с нее, продолжая по инерции стремительный бег, влетела в объятия человека, тенью отделившегося от ствола дуба.

Девушка смотрела снизу вверх, вглядываясь в лицо, скрытое сумраком. Даже ночь не могла спрятать улыбку, светящуюся на ее лице.

Марфа гладила руками грудь стоящего перед ней человека.

Каницару показалось, что он отчетливо слышит, как громко бьется ее сердце.

Страстность объятий девушки заставила его поморщиться, вызывая легкое чувство брезгливости, испытываемое по отношению к противоположному полу.

Ухмылки, ужимки, сладкие речи, не совпадающие с мыслями, — все эти сугубо женские черты вызывали в бывалом воине недоумение, непонимание и — как следствие — страх.

Сила и мужество, битва лицом к лицу — вот вещи понятные, простые и близкие его сердцу.

Ему нравилось женское тело, извивающееся от боли и сладострастия. Наличие способности мыслить он считал для женщины роскошью, предоставленной богами по ошибке. Гнилая женская натура извращала этот дар до немыслимых пределов, превращая в запутанный механизм постоянного коварства и обмана.

Поведение Марфы только укрепляло его в этих чувствах.

Перешептывания, еле различимые в ночной тишине, прерывающиеся звуками поцелуев и шорохом прикосновений, пробуждали в Каницаре сочувствие к князю и злость, подталкивающую к нападению. Рукоятка кинжала, висящего на поясе, удобно лежала в руке, приятно холодя ладонь. Несколько шагов пригнувшись, тихо, по-звериному, потом — в три прыжка к влюбленной парочке.

Каницар представил растерянные лица, с разрастающимся чувством ужаса в глазах, гаснущим вместе с уходящей жизнью. Знакомая картина, наблюдаемая не раз, когда острый клинок пронзает тело врага в том месте, где прячется жизнь, освобождая душе путь в мир теней.