Продолжая ругаться про себя на чем свет стоит, Сторм развалилась на кожаном диване, закинув ноги на его спинку. Юбки ее задрались, но Сторм была рада этому — ветерок из раскрытого окна хоть немного остужал ее. На столике рядом с ней стояло блюло с конфетами, и Сторм отправила горсть себе в рот. Единственное, что было в этом доме хорошего, — это всевозможные деликатесы, но и они уже начали приедаться Сторм. Она чувствовала, что от всех этих сладостей становится какой-то слабой, обмякшей. Еще немного — и она, чего доброго, растолстеет не хуже Августы.

Было послеобеденное время, обычно самое тихое в доме, — именно поэтому Сторм ненавидела его больше всего. Августа дремала в своей комнате, слуги были заняты чем-то не требующим особых затрат энергии, Саймон работал в поле. Сторм сидела в библиотеке — почему-то это место в доме она полюбила больше всего. Ей доставляло удовольствие смотреть на оружие, выставленное в витринах, хотя оно и было для нее недоступно. К тому же ей нравилось представлять, как вышел бы из себя Саймон, обнаружив ее здесь. А еще, находясь в любимой комнате Саймона, она каким-то образом чувствовала себя ближе к нему — врага нужно изучить как следует.

Сторм откусила кусок розового кремового пирожного, но оно показалось ей совсем невкусным — должно быть, от невеселых мыслей. Она снова думала о Саймоне. Что он за человек и за что так поступил с ней, что она ему сделала? Сторм не могла найти ответа. Он спас ее от казни, привез в свой дом, но теперь смотрит на нее, словно она неодушевленный предмет или просто пустое место. Обстановка здесь еще хуже, чем в тюрьме, — сторожа на каждом шагу. Чего он хочет от нее, в конце концов?

Сторм вспомнила, как взяла его в плен. С каким мужеством он сражался против ее людей! А как гордо, независимо держался перед ней в ее каюте! Любой англичанин на его месте непременно наложил бы в штаны от страха. Кто мог подумать, что изнеженный аристократ окажется таким смелым, умным, находчивым!

Как горели тогда его глаза, как решительно были сжаты кулаки! А какие нежные слова он говорил ей, как изысканно-галантен был, как остроумен! Он смотрел на нее, улыбался ей — никто никогда не смотрел на нее так, как он в тут ночь на ее корабле… Если бы он еще хоть раз посмотрел на нее, как тогда…

Но Саймон вообще никак не смотрел на Сторм, старательно избегая ее. За все время с того инцидента за завтраком они, кажется, не перекинулись и десятком слов. Он даже не предоставлял ей возможности лишний раз вывести его из себя, ибо почти весь день его не было дома. Раньше он хотя бы иногда за завтраком ворчал на нее по поводу плохих манер, теперь же перестал делать и это. Чего же ему все-таки от нее надо, черт побери!

Две недели Сторм напряженно думала, но не о том, чего от нее хотел Саймон, — это она считала делом второстепенным. Она должна как можно скорее убраться отсюда — вот отчего зависело ее будущее, ее жизнь. Но просто так бежать сломя голову, лишь бы куда, было опасно. Хороший солдат должен уметь ждать, и Сторм не забывала об этом.

Быть застреленной кем-нибудь из слуг Саймона или съеденной дикими зверями — невеселая перспектива. Она могла рассчитывать лишь на одну попытку побега, и, если не была уверена, что эта попытка будет удачной, то не стоило и рисковать.

Успев более или менее успокоиться и вновь обретя возможность рассуждать трезво, Сторм решила: одного побега недостаточно. Она должна отомстить!

План мести был прост. Вооруженная знаменитым письмом и всеобщей ненавистью к губернатору Спотсвуду, она явится к Идену. Вместе они поднимут армию против Виргинии, окружат ее берега мощным флотом… Виргинцы слишком долго задирали головы, пора покончить с ними раз и навсегда. И это сделает не кто иной, как Сторм О’Малли при поддержке губернатора Идена. Ее честь будет восстановлена, она снова станет королевой морей…

Но для того чтобы все это осуществилось, надо сначала пробраться к Идену. Придет когда-нибудь ночь, и луна не будет светить, а охранники Саймона устанут нести вахту и расслабятся. Сам он будет крепко спать в своей кровати, и по реке будет проплывать какой-нибудь корабль… А пока ей остается только ждать.

День за днем Сторм тщательно изучала дом, имение, нравы и привычки его обитателей до мельчайших подробностей. Она уже более или менее втянулась в жизнь дома, и охранники, казалось, перестали ожидать от нее каких-либо сюрпризов. Теперь она уже чаще видела их и изучила все их привычки. Об Августе и говорить нечего — они стали самыми закадычными подругами, и эта дружба помогала Сторм переносить скуку.

Она не пропускала ни одного судна, проходившего мимо, — будь то большой парусник, баржа или легкое каноэ, — не пропускала ни одного разговора слуг о том, какие суда остановятся в Сайпресс-Бей и долго ли они здесь пробудут. Снова и снова она обдумывала свой план, вносила в него необходимые поправки. Сторм знала, что она должна быть терпелива, но ждать с каждым днем становилось все труднее. Она уже начала бояться, что от бездействия может совершить какую-нибудь непростительную глупость…

Девушка уткнулась лицом в бархатную подушку, но бархат щекотал ей нос. Она попробовала устроиться поудобнее, подоткнуть подушку, но ничего не помогало.

Сторм вдруг овладела такая ярость, что она стала искать какой-нибудь предмет, на котором могла бы выместить свою злобу. Таковым оказался увесистый фолиант в кожаном переплете, лежавший открытым на столике, и Сторм запустила им через всю комнату. Книга угодила прямо в стоявшую в углу вазу, которая с оглушительным звоном разлетелась на куски.

Дверь вдруг распахнулась. На пороге стоял Саймон.

Очевидно, он только недавно вернулся с поля и еще не успел надеть роскошные жилет и кафтан, которые обычно носил дома. Волосы его были растрепаны, а распахнутая белая рубашка обнажала ключицы и грудь. Грубые штаны плотно обтягивали мускулистые ноги.

Саймон застыл в дверях, обводя взглядом комнату. Когда он заметил разбитую вазу, глаза его гневно сверкнули, а губы сжались в тонкую линию. Он перевел дыхание, очевидно, пытаясь совладать с собой.

— Ну и что это значит? — Тон его не обещал ничего хорошего.

Сторм и сама не знала, что было тому причиной — то ли ей хотелось хоть как-то нарушить эту однообразную рутину, вывести Саймона из себя, чего уже давно не случалось, или просто на нее подействовала удушающая жара, — но в ее груди шевельнулось чувство триумфа, победы или чего-то еще в этом роде. Схватив со стола банку с сургучом, она с силой швырнула ее в противоположную стену.

Саймон не двинулся, и, похоже, новая выходка Сторм даже не особо разозлила его. Зато сама Сторм от такого неожиданного спокойствия Саймона рассердилась не на шутку. Она схватила со стола чернильницу и замахнулась, готовясь запустить ею в Саймона. Нельзя было не признать, что в этот момент она представляла собой довольно-таки живописное зрелище: глаза ее возбужденно сверкали, лицо, покрытое бронзовым загаром, раскраснелось, волосы, перевязанные на затылке лентой, мотались за спиной, что в сочетании с ярким платьем придавало ей какой-то детски-невинный вид. Грудь ее была почти обнажена, платье откровенно обрисовывало ее стройные, изящные нот. Художник, несомненно, залюбовался бы этой красочно-живописной, гордой и импульсивной дикаркой.

Чернильница, пролетев мимо Саймона, разбилась о косяк двери. По счастью, она оказалась пустой. Но Сторм не унималась. Она схватила с полки книгу и грохнула ее об пол.

— Ну-ну, давай, что ты еще отмочишь? — все так же спокойно произнес Саймон. — Ладно, не трудись, я тебе помогу.

К удивлению Сторм, он вдруг подошел к витрине с оружием, вынул из кармана ключ, открыл ее и достал оттуда две шпаги. Бросив одну из них Сторм, он взял другую за рукоятку.

— Хочешь драться — что ж, давай, — произнес он. — А то ты еще, чего доброго, начнешь бросаться стульями.

Сторм изумленно уставилась на Саймона не веря своим ушам. Машинально она взвесила шпагу в руке, прикидывая ее длину и силу удара.

Саймон присел на кушетку и сбросил башмаки. Сторм посмотрела на него даже с некоторым уважением — очевидно, он знал толк в фехтовании и понимал, что отсутствие обуви придает ногам устойчивость.

— Я вовсе не собираюсь убивать тебя, — сказала она, и в ее глазах мелькнул лукавый огонек, — но немножко порезать не откажусь.

Сторм вспрыгнула на кожаное кресло, стоявшее за ее спиной, и уже приготовилась было к атаке, но тут ее взгляд упал на кончик шпаги.

— Оружие затуплено! — воскликнула она. — Ты подсунул мне плохую шпагу!

— Это фехтовальная рапира, — улыбнулся Саймон. Он поднялся на ноги, целя прямо в нее. — На таких сражаются цивилизованные люди.

Одним прыжком Саймон вдруг оказался рядом со Сторм.

— Защищайся! — воскликнул он и бросился в атаку.

Глава 19

Напор Саймона был таким быстрым, что Сторм волей-неволей пришлось втянуться в эту довольно-таки глупую игру. Она инстинктивно отразила удар, и лезвие лязгнуло о лезвие. Саймон снова нанес удар, сделав совершенно неожиданный для Сторм выпад. Еще секунда — и рапира Саймона пронзила бы ее насквозь, но Сторм успела отклониться от удара. Вне себя от ярости, она кинулась на своего противника, нанося удары куда ни попадя, пока наконец не заставила его отступить.

— Ты дерешься как дикарка! — усмехнулся он, легко отражая ее беспорядочные удары. — Это все-таки оружие, а не нож мясника!

— Стоит ли церемониться с такими, как ты? — огрызнулась Сторм.

Она продолжала нападать, не заботясь о том, по правилам ли она дерется, — для нее это было не развлечение, а настоящий бой не на жизнь, а на смерть. Саймон отражал ее удары с легкостью или уворачивался так быстро и неожиданно, что она почти ни разу не попала в него. Вот он снова перешел в наступление, и его рапира коснулась ее рукава. На секунду Сторм потеряла равновесие, но этой секунды оказалось достаточно, чтобы дать ему полное преимущество.

После этого Сторм ничего не оставалось, как отступать — медленно, но неуклонно. Она снова вспомнила о том, как мужественно он держался, когда был у нее на корабле. Это вызывало у нее восхищение, но она не могла себе представить, что ее недавний пленник окажется к тому же и таким ловким. То, что ей приходилось иметь дело с серьезным противником, подзадоривало Сторм. Саймон же чувствовал себя легко и свободно, он словно смеялся над ней. Лицо Сторм раскраснелось, на лбу выступил пот, кровь в жилах яростно пульсировала, заставляя ее в азарте наносить удар за ударом. Но вскоре рука ее, державшая рапиру, устала отражать удары, а лязг металла стал казаться ей почти оглушающим. Однако и Саймон уже тяжело дышал.

— Ну ты силен, фермер! — признала Сторм.

От этого комплимента Саймон на секунду расслабился, и Сторм тут же нанесла ему укол в пояс. Тогда Саймон серией быстрых, точных движений заставил ее отступить еще на несколько шагов.

— Ты тоже делаешь успехи, крошка, — заявил он.

Извернувшись каким-то особенным образом, он нанес ей удар в ребра.

— Первая кровь! — раздался его торжествующий возглас.

Сторм в бешенстве нанесла Саймону такой удар, что чуть не вышибла рапиру из его рук.

— В этой игре важна последняя кровь! — огрызнулась она.

Отступая, Сторм почувствовала, что ее нога коснулась деревянной ножки кушетки, и, не оглядываясь, подобрав юбки, вспрыгнула на нее, балансируя босыми ногами на холодной коже. Теперь Саймон оказался в невыгодном положении — Сторм наносила ему удары сверху, а для того чтобы бить вверх, рапира Саймона была достаточно тяжелой. Сторм продолжала угощать противника ударами, надеясь, что вскоре рука Саймона устанет их отражать, и тогда она одним ловким движением выбьет у него рапиру. Саймон нахмурился, глаза у него сузились — борьба все меньше и меньше напоминала ему простой спорт. Это была схватка двух характеров. Победа в ней означала бы не столько превосходство в силе и ловкости, сколько моральное превосходство. Лишь лязг металла и тяжелое дыхание противников слышались в комнате, но ни один не собирался уступать.

Лицо Сторм горело, грудь высоко вздымалась, мускулы были напряжены. Рука ее устала колоть, легким не хватало воздуха, но сердце все так же бешено колотилось от азарта. Лента на голове развязалась, и волосы рассыпались у нее по плечам. Было в этой борьбе что-то простое, первобытное, что-то, что выпускало наружу древние инстинкты, и это странным образом сближало их двоих.

Сторм вдруг с диким воплем ринулась на Саймона. Тот инстинктивно отпрянул, и рапира Сторм уперлась ему в бедро. В тот же миг он сделал выпад, и Сторм почувствовала кончик его рапиры у себя под грудью, рядом с сердцем.

Оба они оказались словно сцепленными в замок, и целую минуту, показавшуюся обоим вечностью, стояли неподвижно, тяжело дыша и с презрением глядя друг на друга. Ни Саймон, ни Сторм не наступали, но и не отступали. От напряжения, казалось, пространство комнаты наэлектризовалось до предела.

Кровь Саймона закипала в жилах от необычной смеси эмоции — опасности, азарта, жажды победы. Это было безумием! Он не собирался заходить так далеко и не мог объяснить, как это произошло, но отступать было уже слишком поздно — борьба уже захватила все его существо.

Он посмотрел на Сторм. Голубые глаза ее горели огнем, волосы пожаром разметались по плечам, полуобнаженная грудь высоко вздымалась. Казалось, было слышно, как кровь пульсирует у нее в венах.

Саймон хотел ее. Хотел, как никогда в жизни не хотел ни одну женщину.

Он приподнял кончик своей рапиры и описал им окружность вокруг ясно прорисовавшегося под пропотевшей тканью соска, замечая, как тот напрягается в ответ на это прикосновение. Для Сторм, похоже, не было грани между возбуждением от борьбы и возбуждением от желания.

Сторм заметила перемену, произошедшую в Саймоне, заметила, как стало мягче выражение его глаз, как стали нежнее его движения, но ее тело отреагировало на эту перемену раньше, чем ее сознание. Сердце ее, за минуту до того бешено колотившееся, от борьбы, теперь замирало от сладкой истомы, мускулы, в ее еще болевшие от яростных усилий, теперь ныли от предвкушения того, что, она знала, сейчас неизбежно должно было произойти…

Ее рука, державшая рапиру, медленно опустилась. Словно связываемые невидимыми узами. Саймон и Сторм потянулись друг к другу. Рапиры выпали из ослабевших пальцев и воткнулись в пол, скрестившись между собой.

Сторм запустила пальцы в волосы Саймона, и Саймон сцепил руки на ее талии. Она запрокинула голову, принимая его поцелуй — жадный, словно наполнявший ее огнем, круживший голову, сводивший с ума, — и прижалась к нему всем телом, отвечая страстью на страсть, желанием на желание…

Рука Саймона скользила по груди Сторм, по бедру, лаская, словно заново изучая ее тело, вспоминая ощущения той ночи… Застежки ее платья легко поддались умелым движениям его пальцев, открывая ее грудь освежающему воздуху и его ласкам. Сторм трепетала всем телом, в ее ближе прижимаясь к Саймону, жадно целуя его, словно истомившийся от жажды путник, прильнувший губами к ручью.

«Да, — исступленно думала она, — да…»

Саймон, оторвав губы от ее губ, склонил голову, целуя ее разгоряченное тело. С уст Сторм сорвался блаженный стон, руки ее ласкали тело Саймона. Саймон почувствовал, как подгибаются колени Сторм, и бережно опустил ее на пол.

Он хотел остановиться — хотел снова вернуться в тот мир, где все до мелочей рассчитано и размерено, где все предельно ясно. Его ум противился происходящему безумию, но в ее его тело каждой своей клеткой жаждало лишь одного — слиться воедино с телом Сторм, и он уже не мог остановиться. Словно сквозь туман он видел ее лицо, раскрасневшееся от страсти, ее глубокие, прозрачные глаза, словно притягивающие его какой-то магическом силой, и не мог ни о чем думать, не мог больше ждать…

Взяв в руку прядь ее волос, он поднес ее к своему лицу, жадно вдыхая сладкий женский запах. Ее волосы перепутались с его волосами. Не обращая на это внимания, Саймон снова прикоснулся губами к ее губам. Он словно хотел раствориться в ней — в ее волосах, запахах, дыхании…

Рука его стала поднимать ее юбку, скользя по тонкой щиколотке, по икре, по гладкому колену, но округлому бедру… Под юбкой она не носила ничего, и это еще больше возбуждало.

Из груди Сторм, откуда-то из глубины, вырывались стоны. Руки ее гладили его волосы, ласкали его лицо, шею, плечи, забирались под рубашку…

Саймон рванул пуговицы на штанах, и через минуту его распрямившийся жезл уже был внутри ее.

Он чувствовал все, что чувствовала она, и это было похоже на мгновенно распустившийся прекрасный цветок. Такого еще не случалось у него ни с одной женщиной… ни с одной…

Все смешалось перед его глазами, во всем мире словно была лишь одна Сторм — нежная, страстная, бесстыжая… Сторм, которую он сделал женщиной, — его Сторм…

Как долго это продолжалось, Саймон не мог сказать. Очнувшись, он снова почувствовал горячее дыхание Сторм рядом с собой, нежное, словно невесомое прикосновение ее пальцев к его коже…

«Безумие! — стучало в его мозгу. — Что за безумие!..»

Это и вправду было безумие, но у Саймона не хватало сил противиться ему — оно заполняло собой все его существо.

Саймон попытался отодвинуться от Сторм, но она пробормотала что-то, что должно было означать протест. Он почувствовал, что не может ее оставить…

Сторм же казалось, что Саймон по-прежнему с ней и в ней — его дыхание, биение его сердца, то тепло, что он оставил внутри ее, слабость и сила, страсть и нежность… Как тогда, в ту ночь… Нет, еще сильнее! Настоящее чудо!

Он был таким родным, таким знакомым, словно она прожила с ним тысячу лет. Саймон… ее Саймон!.. Она могла ненавидеть его, презирать, хотеть убить — но не тогда, когда он делал с ней это…

До первого раза с ним Сторм думала, что секс — это что-то приятное, но в общем-то малоинтересное. Она и представить себе не могла, чтобы это могло так крепко связать мужчину и женщину — переспали, разошлись: мало ли, кто когда и с кем… Но Саймон не просто изменил в ней что-то на физическом уровне — непостижимым образом он затронул все ее существо…

Ей вдруг захотелось поговорить с ним, рассказать ему все, что она чувствует. Как нравятся ей его прикосновения, его поцелуи… Каким красивым, опасным и одновременно возбуждающим кажется ей его лицо… Но нужны ли здесь слова?

Может быть, лучше рассказать о другом? О том, как выглядит море перед грозой, сурово хмурящееся, темнеющее, словно наливающееся силой? Или как утром первые лучи солнца золотят водную гладь и красят небо яркими и радостными, словно на рисунке ребенка, красками? Или о дельфине, который однажды целых полгода следовал за ее кораблем? Она назвала его Пьер, и он откликался на ее голос, выпрыгивал из воды, когда она выходила на палубу. Или о том, как она две ночи подряд, запершись в своей каюте, тайно и безнадежно плакала, когда Пьер проиграл в схватке с акулой…

Ей захотелось поведать Саймону о всех своих радостях и горестях, открыть все свои секреты. Например, рассказать, как она боялась, когда попала в тюрьму, и как отчаянно забилось ее сердце, когда он вдруг возник на пороге ее камеры. Она хотела смеяться вместе с ним, соблазнять его, целовать, хотела, чтобы это повторилось снова, чтобы это повторялось всегда…