Сторм никогда не спала одетой, ей просто не могло прийти такое в голову. Каждый вечер служанка оставляла на ее кровати свежую ночную рубашку, но Сторм просто отбрасывала ее прочь и залезала в постель в чем мать родила. Однако теперь, когда Саймон обратил на это внимание, она почувствовала себя неловко и прикрыла грудь простыней.

— Уходи отсюда! — огрызнулась она. — Тебе нечего делать в моей комнате!

В глазах Саймона вдруг мелькнул тревожный огонек, и Сторм инстинктивно напряглась.

— А что будет, — вдруг произнес он, — если ты сбежишь прямо сейчас?

Сторм не верила своим ушам. Она уставилась на Саймона, но его лицо было спокойно.

— Ты отпускаешь меня? — удивилась она.

— Что ты будешь делать, если тебе удастся сбежать? — повторил Саймон.

— Разыщу свой корабль, команду, а потом… — руки ее под простыней сжались в кулаки, глаза сузились, — свяжусь с другими капитанами. Мы вместе окружим берега Виргинии целым флотом и устроим такую резню, что чертям в аду тошно станет! Я лично насажу голову этой толстой свиньи Спотсвуда на пику и пройду с ней по всему Уильямсбергу! Именно это я и сделаю! — с вызовом закончила она.

Саймон опустил глаза. От его недавнего грозного вида не осталось и следа.

— Ну что же, — голос его прозвучал неожиданно устало, — стало быть, ты не оставляешь мне выбора!

Он присел на кровать, и Сторм машинально отодвинулась, чтобы не касаться его.

— А раньше у тебя был выбор? — все с тем же вызовом спросила она.

Саймон задумчиво посмотрел на нее.

«Черт побери, — пришло вдруг ему в голову, — а ведь все дело-то, собственно, всего лишь в этом письме! Может быть, если предложить ей свободу в обмен на чертово письмо, она согласится? Тогда она обретет свободу, Спотсвуд получит то, что ему требуется, а я избавлюсь наконец от этого кошмара…»

— Я немного знаком со Спотсвудом, — осторожно сказал он. — И мог бы замолвить за тебя словечко. Если ты пообещаешь мне…

— Да я лучше помру, чем приму амнистию из поганых лап этого твоего Спотсвуда! И твоя помощь мне тоже не нужна! — бросила она, словно плюнула ему в лицо. Саймон не удивился ее словам: он понимал, что где-то даже их и заслуживает.

— Послушай меня, Сторм, — спокойно и серьезно произнес он. — Даже если ты освободишься, то все равно не сможешь вернуться к своей прежней жизни. Времена капитана Кидда давно прошли, пиратство доживает последние дни. Нас, колонистов, слишком много, и мы сильны — даже не стоит и говорить о том, чтобы пытаться победить нас. Мы умеем драться на суше и на море, наш флот что ни день, то сильнее — как ты этого не поймешь, в конце концов! А у вас все меньше мест для укрытия, да и вас самих все меньше. Прошлого не вернешь — нравится тебе это или нет!

На минуту Сторм задумалась. От фермера все это слышать было неудивительно — что он еще может сказать? Но почти то же самое говорили Рауль и Роджер… Неужели все они правы? Но если и так… что тогда ей остается в жизни?

Она подняла голову и посмотрела Саймону в глаза:

— Ты просто дурак, если и впрямь так считаешь! Посмотрим, умерло пиратство или нет, когда Сторм О’Малли со своей командой вернется на море!

Саймон улыбнулся, в улыбке этой она прочла сочувствие.

— Ну что ты за женщина, Сторм О’Малли! Да, я готов признать: другой такой нет в целом свете. Ты столько повидала, сколько не каждому мужчине выпадало на долю. Кроме того, ты умна, сильна, знаешь жизнь и командовала самыми отчаянными мужчинами. Я не сомневаюсь, что ты одержала много побед, и признаю, что когда-то весь мир лежал у твоих ног. Но посмотри на себя… Где сейчас твой корабль, твоя хваленая команда? Ты в руках врагов и совершенно беззащитна…

— Я не беззащитна! — Сторм сверкнула на него глазами, но Саймон лишь покачал головой.

— Я не дразню тебя, — сказал он, — и искренне тебе сочувствую. Сейчас ты, может быть, уже была бы богатой, знаменитой, уважаемой женщиной. С твоим умом, знаниями… А ты их потратила на более чем сомнительные авантюры…

Сторм прищурила глаза:

— Да, я могла стать такой, как ты говоришь. Но я сама этого не захотела. Между прочим, я, к твоему сведению, такая же владелица земли, как и ты. Ты знаешь, что у меня есть плантация в Сент-Томасе? Твоя по сравнению с ней…

Саймон насмешливо вскинул брови:

— Значит, ты тоже фермерша?

— Я не фермерша, — нахмурилась она, — и не приобретала это имение. Оно принадлежало моему отцу.

— Вот как? — Саймон сам удивился тому интересу, с каким задал этот вопрос. — И кто же был твой отец?

Впервые Саймон увидел в глазах Сторм отблески дочерней нежности.

— Знаменитый капитан! Он хотел оставить море и построить дом для моей матери, выращивать сахарный тростник и все такое…

— Сахар? Стало быть, это очень хорошая земля?

— Наверное. — Она пожала плечами. — Я никогда не интересовалась. Нужен мне этот тростник! Поля уже давно все заросли, никто там не работает. Зато домик — просто прелесть.

Воспоминания захлестнули Сторм, и ее лицо просветлело.

— Он стоит на высоком зеленом холме, на который нужно полдня взбираться. Внизу бескрайние поля, а вдалеке — море. Когда я стою на балконе, я могу видеть каждый корабль, входящий в гавань и выходящий из нее, любого человека, который пришел в мои владения или в деревню внизу. Дом построен из прочного белого кирпича — мой папа знал в этом толк — и имеет три этажа, высокие потолки, балкон по всему периметру. Он доступен всем ветрам, не то что твой, и в нем всегда прохладно. Пожалуй, его не мешало бы немного подремонтировать, но в целом неплохое убежище. Я даже думаю… — Сторм осеклась, и так уже она выдала слишком много своих секретов, но все-таки решила поделиться одним из самых сокровенных: — Я даже думаю, что буду жить в этом доме, когда состарюсь.

— Почему же ты не живешь там теперь?

— Потому что я еще не состарилась. Пока я предпочитаю жить в море, — решительно заявила она.

Сейчас Саймон чувствовал себя с ней на удивление легко. Странно — находиться в одной комнате со Сторм было опасно для него: легко могло повториться все то, что произошло сегодня днем в библиотеке… Сбившиеся простыни, на которых он сидел, говорили о том, что Сторм, так же, как и он, провела эту ночь без сна — они все еще хранили жар ее тела. Он чувствовал ее пряный, сладкий запах и понимал, что не должен оставаться с ней в темноте…

Но Саймон не мог заставить себя уйти.

Он осторожно спросил ее о том, что занимало его больше всего:

— Не понимаю, что же тогда заставило тебя стать пираткой?

Сторм обхватила колени руками. Она долго молчала, словно обдумывая, стоит ли отвечать, и вдруг подумала о том, что, по сути, за все эти годы никто ни разу не задавал ей этот вопрос. Не удивительно ли будет, если теперь она ответит на него этому странному человеку? И, тем не менее, если она на него ответит, это будет совершенно естественно…

— Мой отец был капитаном королевского флота. Когда он вышел в отставку, то почему-то вбил себе в голову подарить моей матери дом, который купит для нее в Сент-Томасе и где они проживут всю оставшуюся жизнь в мире и спокойствии. Мать была уже на сносях, но, тем не менее, и слышать не желала о том, чтобы отложить путешествие, — она хотела непременно родить меня в своем новом доме. Однако путешествие заняло больше времени, чем предполагалось; к тому же мать была старовата для того, чтобы рожать, да вдобавок еще заболела. На Багамах их задержала буря. Там я и родилась, а мать умерла от родов…

Сторм рассказывала все это спокойно, даже равнодушно, ибо не очень жалела о матери, которую совсем не знала.

— Отец чуть не умер от горя, — продолжала она, — и с тех пор даже слышать не хотел о доме в Сент-Томасе. Говорили, что тогда он немного повредился головой, поэтому не отпускал меня от себя ни на секунду. Он нанял для меня кормилицу-гаитянку, а когда меня отлучили от груди, снова стал ходить в море, возить туда-сюда разный товар — ну, ты понимаешь… Меня он всегда брал с собой и даже привязывал к мачте, чтобы я не свалилась за борт. Я научилась взбираться на мачту еще раньше, чем ходить, и стояла за штурвалом с тех пор, как могла до него дотянуться.

Саймон вдруг живо представил себе ребенка, привязанного к мачте, словно обезьянка, и невольно передернулся. Он постарался скрыть это от Сторм, но она, казалось, читала его мысли:

— Потом, правда, папа пришел в себя и оставил меня на берегу с нянькой-англичанкой. Но я заболела без моря, и он снова вынужден был взять меня на корабль.

А затем началась война. Папа опять стал служить королю. Некий лорд Темпльтон обещал ему свое покровительство, снабдил рекомендательными письмами. Да, были времена! Мы с отцом сражались плечом к плечу, заставляя трепетать все побережье, входили в такие заливы, куда другие корабли не отважились бы…

Огоньки, горевшие в ее глазах, вдруг погасли, голос стал почти неслышным:

— Когда война кончилась, папу арестовали — за пиратство. Трибунал приехал прямо на острова — английские солдаты в своих дурацких мундирах и начищенных сапогах…

Саймон вдруг почувствовал, как у него защемило в горле. Он уже догадывался, чем должна была закончиться история Сторм.

Лорд Темпльтон поклялся на Библии, что никогда не знал папу, а его рекомендательные письма каким-то образом исчезли из папиного сундука… Они повесили папу на рассвете и сразу же отплыли обратно в Англию…

У Саймона все кипело внутри. Он понимал горе Сторм — и не мог ее ни за что осуждать…

— И вот теперь, — медленно произнес он, — тебе ничего не остается, как мстить. Такова наша хваленая британская законность…

Сторм немного удивленно посмотрела на него:

— Я делаю то, чему британцы сами научили меня. Только теперь я делаю это лучше них!

— И никто так и не выступил против этого Темпльтона? Неужели не было никого, кто знал правду?

Сторм сухо рассмеялась.

— Что хуже всего, старый идиот умер на обратном пути в Англию, а я лишилась удовольствия убить его собственными руками! — Плечи ее напряглись. — Мне с моей командой удалось выкрасть «Грозу», и с тех пор я била, бью и буду бить всех этих толстозадых британцев, а заодно имею с этого неплохой доход! — Она сверкнула глазами. — Если ты мне дашь амнистию, я брошу ее тебе в лицо! Мне не нужно прощения за то, чем я всю жизнь гордилась!

Саймон с сожалением посмотрел на нее.

«Сторм, Сторм! — горько подумал он. — Как же ты все-таки наивна! Главная твоя опасность скрывается не в непроходимых лесах и болотах, что окружают это имение, не в морях под парусом и не в уильямсбергском суде, а здесь, рядом с тобой, в этой комнате!»

— Значит, — произнес он, — ты собираешься всю жизнь мстить всему миру за давнее, давно забытое преступление?

— Я его не забыла! — Сторм сжала кулаки. — И я делаю то, чего от меня требует справедливость, что сделал бы мой отец, будь он жив!

— Ты уверена, что он бы это сделал? — осторожно спросил Саймон. — По твоему рассказу твой отец показался мне благородным, разумным человеком, и он мечтал совсем не об этом. Его желанием было построить дом, жить спокойной жизнью, честным сельским трудом, растить детей — и вырастить их такими же честными тружениками. Он устал драться, устал от беспокойной, неопределенной жизни, рискованных авантюр… Извини, но я не уверен, что твой отец сейчас гордился бы тобой!

Слова Саймона обескуражили Сторм. Отец и в самом деле запомнился ей постаревшим, согбенным человеком, казалось, испытывавшим какой-то страх перед жизнью. Но она считала, что таким его сделали годы и смерть любимой жены… или, может быть, что-то другое?

Она горло подняла голову:

— Конечно, он гордился бы мной!

Но в голосе ее не было прежней уверенности. А вдруг Саймон и впрямь прав? Раньше подобные сомнения просто не приходили ей в голову. Неужели она прожила все свои двадцать два года впустую?

Взгляд Саймона стал мягче. Он понимал, что слова его смутили Сторм. Дотронувшись до ее волос, он поправил упавшую ей на лоб прядь. От этого прикосновения сердце Сторм учащенно забилось.

— Если бы ты была моей, — произнес Саймон, — я не позволил бы тебе жить такой жизнью…

«Если бы ты была моей»… Эти слова прозвучали так, словно были его самым сокровенным желанием. Глаза Саймона подернулись какой-то дымкой, и Сторм не могла оторвать от него взгляда. Ей вдруг захотелось кинуться к нему на грудь, обнять его, забыть все свое прошлое и целиком отдаться настоящему и будущему…

Сторм снова вспомнила сегодняшний эпизод в библиотеке…

И все же она не должна ни о чем его просить! Ей не нужны его подачки!

— Я не твоя, запомни это раз и навсегда! — твердо произнесла она.

Саймон опустил глаза. Казалось, он чувствовал себя уязвленным, и в голосе его прозвучала горечь разочарования:

— Будь уверена, я запомню.

Убрав руку, он поднялся и пошел к двери, и каждый его шаг отдавался болью в сердце Сторм.

В дверях Саймой обернулся, и Сторм вдруг показалось, что сейчас он бросится к ней…

Но он просто смотрел на нее, и в этом взгляде Сторм почудились сожаление и боль…

Затем Саймон молча повернулся и вышел.

Глава 22

Прошло два дня, прежде чем Августа смогла хотя бы отчасти прийти в себя и разобраться в своих чувствах.

Никто, казалось, не заметил перемены, произошедшей с ней. Саймон был слишком занят и все время пропадал в поле, Сторм погрузилась в свои проблемы, а Питер… Питер с тех пор вообще не замечал ее.

Августе казалось, что она сойдет с ума, если хоть кому-нибудь не изольет душу, но во всем доме был лишь один человек, с которым она могла поговорить.

Августа особо не рассчитывала на то, что их гостья по-настоящему проникнется ее горем — Сторм О’Малли, похоже, вовсе не была сентиментальным человеком. Она, конечно же, женщина, но женщина очень своеобразная… Поймет ли? И все-таки, пожалуй, поймет, так как по-своему даже очень неглупа… и, уж во всяком случае, никому не разболтает.

После обеда Сторм обычно сидела в беседке, увитой плющом, устремив неподвижный взгляд на реку. Августа была тактичной хозяйкой и, если чувствовала, что ее гостье хотелось побыть одной, старалась не нарушать ее покой. Но сегодня она решила сделать исключение и надеялась, что Сторм не станет на нее сердиться.

Сторм даже не взглянула на Августу, когда та со своим вышиванием села напротив нее.

— Вы правы, что ушли в беседку, — начала Августа, — здесь, кажется, попрохладнее…

— Жарища, как у дьявола в заднице! — огрызнулась Сторм.

Она сидела, поставив босую ногу на скамью и обхватив колено руками. Плечи ее были открыты, волосы перехвачены на затылке простой черной лентой. Сторм в любой одежде выглядела грациозно, и даже грубость ее выражений не могла испортить этого впечатления. Августа вдруг почувствовала зависть к своей новоявленной подруге.

«Может быть, — думала она, — будь я такой же красивой, такой же смелой, все вышло бы по-другому…»

Августа склонилась над своим вышиванием, в то время как Сторм продолжала смотреть на реку. Воцарилось долгое молчание. Наконец, Сторм рассеянно произнесла:

— Не так уж много кораблей здесь останавливается. А ведь такое большое имение…

Августа, погруженная в свои невеселые мысли, не сразу поняла слова Сторм.

— Просто сейчас не сезон, — уточнила она. — Самое оживленное время, как правило, осенью и весной. Впрочем, Саймон, кажется, говорил, что собирается отправить на рынок баржу с табаком еще до осени, пока цены на него не упали… Может, вам что-то нужно? Послать письмо в город, например?

Сторм как-то странно покосилась на нее, но что выражал этот взгляд, Августа так и не поняла. Снова тишина. Не в силах больше сдерживаться, она произнесла:

— Простите, что прерываю ваш покой, но мне просто не с кем больше поделиться… Саймону я не могу ничего рассказать — он не поймет, и… и я не уверена, что он не разозлится, если узнает…

Сторм подняла на нее глаза. Видеть Августу в отчаянии ей было непривычно, но еще больше заинтересовало ее упоминание о Саймоне.

— Узнает о чем? — спросила она.

— Обо мне… и Питере, — прошептала Августа почти неслышно. — Ах, Сторм, я люблю его… и он любит меня. Я просто не знаю, что мне делать?..

— Вот как? — Сторм разочарованно пожала плечами. — Но в чем же здесь проблема, не понимаю?

— Если б вы… если б ты знала, как я его люблю! — В глазах Августы стояло отчаяние. — Я не могу жить без него!

Сторм в ответ пробурчала нечто невразумительное. Особого сочувствия к Августе она не испытывала, но что она знала о тайнах женского сердца? Она никогда не общалась всерьез с женщинами…

— Если от этой любви столько хлопот, — произнесла она наконец, — так разлюби его, и все дела!

— По как я могу разлюбить его? — Лицо Августы, за минуту до того заплаканное, вдруг просияло каким-то волшебным светом. — Любовь — это самое прекрасное, что только есть на свете! Я становлюсь счастливой уже оттого, что вижу его, слышу его голос… Как странно! Раньше я никогда не понимала этого. Питер так смотрит на меня, словно я — самая красивая женщина в Америке. И от этого взгляда я действительно начинаю чувствовать себя красивой…

Сторм слушала с удивлением, но больше всего ее поразило то, что в этот момент Августа и впрямь преобразилась в красавицу.

— Дело не только в этом, — продолжала Августа. — Питер — мой самый лучший друг. Я могу поделиться с ним самым сокровенным, о чем никогда не посмела бы рассказать никому другому, и он всегда меня понимает… Он — единственный человек, который любит меня такой, какая я есть, и не требует, чтобы я стала другой. Я знала Питера всю жизнь. Саймон — мой брат, я его очень люблю, он всегда обо мне заботится, но, к сожалению, не всегда понимает…

Августа улыбнулась, словно что-то вспомнив.

— Однажды, когда я была маленькой, — продолжала она, — я нашла в лесу лисят. Их мать убили. Я принесла их домой, но Саймон сказал, что их придется утопить, — это гуманнее, чем та судьба, что ожидает их в лесу, а с людьми они жить не смогут. Если б ты знала, как я тогда плакала — мне казалось: мое сердце разорвется… Однако Питеру каким-то образом удалось их спасти. Мы спрятали их в сарае и втайне кормили, а когда они подросли, отпустили в лес. Питер был единственным, кто тогда понял, почему мне так жаль лисят, — я ведь сама выросла без матери и знаю, каково быть сиротой…

— Я тоже выросла без матери, — нехотя призналась Сторм.

Теперь она смотрела на Августу даже с некоторым уважением. Раньше Сторм считала ее глуповатой, но, как оказалось, ей тоже знакомо то чувство щемящей пустоты и безысходности, что в последнее время все чаще охватывало Сторм…

А ты никогда не задумывалась, как бы все сложилось, если бы твоя мать была жива? — вдруг спросила Сторм.

— Напротив, очень часто. — Августа горько улыбнулась. — Может быть, она научила бы меня быть красивой, изящной, умной — всему тому, чего я никогда не понимала. Мне кажется, если бы мать была жива, она сумела бы меня утешить и подсказала, что делать… — Голос Августы задрожал.

Сторм задумалась. Может быть, будь ее мать жива, и ее жизнь сложилась бы совсем иначе… Мать объяснила бы ей все тайны женского сердца, помогла бы разобраться в собственных чувствах…