— Напился так напился. К другим не приставай! Иди спать! Один все пропил и еще выступаешь тут.

— Да, ты прав. Сам заработал, сам пропил. Это ты у нас с местными парнями гуляешь, они тебя угощают, а я пью на свои деньги. Это ты парень компанейский, а я вот не уродился. Зато бояться мне нечего! Совсем! Мы еще посмотрим, кто кого!

Хавон продолжал всхлипывать, совсем как ребенок.

Вдруг Квансок, словно нарочно, изо всех сил начал горланить песню:

— Созвездиииеее южной страааныы, как напоминаешь ты мааать…

Тучхан тоже, барабаня ногой по стене вагона, громко запел:

— Ой вы, ночи в Силла… Десять лет на чужбине я… Поглядим, что-то будет дальше, а будь что будет, черт тебя побери!

Всхлипывания Хавона в какой-то момент перешли в рев.

С раннего вечера капли дождя барабанили по крыше вагона. Уже стояла глубокая ночь, но Тучхан еще не вернулся. Квансок лежал и ворчал на Хавона, как старый дед:

— Когда идешь по улице, веди себя солидно. Зачем ты все во все харчевни заглядываешь? Что это за привычка у тебя такая: облизывать пальцы после еды? Руки держи в карманах. А меховую шапку почему так сильно нахлобучиваешь, да еще и завязываешь? Если тебе так холодно в Пусане, как же ты жил на севере? Ладно бы ты был один, а то с нами ведь. Не позорь нас! К тому же местные считают нас двоюродными братьями, так что постарайся уж, веди себя прилично.

Хавон молчал, а я не заметил, как уснул. Внезапно раздался крик:

— Эй, быстрей вставайте! Вагон!.. Быстрей!

Вагон, в котором мы ночевали, начал движение. С грохотом открыв двери, я увидел, как яркие огни причала, освещавшие крыши невысоких бараков, движутся, словно огибая его. Мы были уже у причала № 4. Тогда я выпрыгнул по направлению движения поезда. Ладони коснулись холодной, мокрой щебенки. Поднявшись и придя в себя, я увидел, как кто-то еще выпрыгивает из вагона. Когда он поднялся с земли, из вагона выпрыгнул третий из нас. В какой-то момент поезд со скрежетом сделал резкий поворот, и тут же издалека послышался звук глухого удара о землю и душераздирающий крик Квансока, от которого меня бросило в дрожь:

— А-а-а-а-а-а-а-а!

Судя по звуку, его тащило вперед. Красный свет, отразившийся в темном небе, осветил верхнюю часть локомотива и снова погас в темноте. Квансок все еще кричал. В полной темноте кто-то тронул меня за спину. Это был Тучхан. Из полумрака, пошатываясь, но быстрым шагом приблизился Хавон в развевающемся на ветру пальто. Он подошел и молча встал, засунув руки в карманы.

— Эй! — крикнул Тучхан, и, когда, вздрогнув от неожиданности, я обернулся, он, засунув руки в карманы и не глядя на меня, спросил: — Ты куда?

Я промолчал.

— Ты куда, я спрашиваю? Какой смысл туда идти?

— Да пошел ты!

— Оставь его, мы теперь сами по себе. Чем мы ему можем помочь? Все равно мы ничего не сделаем. — Тучхан снова искоса взглянул на меня и добавил: — А там поступай как знаешь. Хочешь, пойдем со мной, нет — и не надо.

Тучхан развернулся и пошел, а я еще долго стоял, не двигаясь с места, и слушал, как он идет по мокрому щебню, пока Хавон не дернул меня за рукав и не потащил в сторону, где лежал Квансок. Поезд уже скрылся в направлении станции Пусанчжин, слышались только затихающие стоны Квансока. Ночное небо прояснилось, подул пронизывающий ветер.

Снаружи завывал ветер. В углу вагона, куда мы притащили Квансока, Хавон опять плакал. Я сидел и думал: вообще-то по характеру я не похож ни на кого из них: не такой скрытный и грубый, как Тучхан, не такой общительный, как Квансок, и не такой трусливый, как Хавон, — и теперь мне было все равно, как сложатся наши отношения в дальнейшем, как не было и никакого плана на будущее. Только когда я видел это детское выражение на лице Хавона, у меня сжималось сердце, однако я всякий раз старался отвести взгляд. Мне было не понятно, почему я часто чувствовал вину перед Хавоном, почему должен нести за него ответственность, и это все больше меня раздражало. Мне казалось, что и Квансок, и Тучхан чувствовали что-то подобное, но только не ко мне. Наши отношения охладели в сравнении с тем временем, когда мы только начинали жить вместе. Хотя, может, это и в порядке вещей, ведь прошло уже два месяца.

Что меня толкнуло пойти к Квансоку? Подойдя к нему, я испытал двойственное чувство: с одной стороны, я почувствовал отвращение к себе, а с другой — какую-то даже гордость за то, что не бросил его. Мне было все равно, умрет Квансок или нет, главное — я не оставил его в беде. И когда я вернусь на родину (если только вернусь), мне не будет за себя стыдно. Хавон стоял неподалеку, засунув руки в карманы, и всхлипывал. Я поднял Квансока на спину. Поездом ему отрезало левую руку. Хавон, подавляя рыдания, помог мне нести его, поддерживая Квансока сзади. Так мы вернулись в вагон.

Когда Квансок пришел в себя, его голос был на удивление спокойным, он спросил:

— Где мы? Куда пошел Тучхан?

Недолго думая, я ответил:

— Он пошел в больницу.

— В больницу? Как же я буду жить без руки? Тучхан скоро придет?

Тяжело дыша, Квансок зашевелился, словно пытаясь подняться:

— Давайте обязательно вместе вернемся домой. Мне кажется, что Тучхан меня неправильно понял. Мне надо с ним поговорить. А вы обо мне что думаете? Что я сделал не так? Вы будете обо мне заботиться? Правда, ведь будете?

К утру Квансок умер. Шапка с него сползла, левой щекой он прижимался к полу вагона, губы были очень бледными. Его худое лицо еще больше осунулось. В уголках глаз еще не высохли слезинки, везде была запекшаяся кровь. Хавон достал платок и вытер ему подбородок, а потом мы просто пошли на работу.

Тучхан завтракал, сидя на корточках. Поев, он рукой вытер губы и закурил. Сощурившись, он зажал сигарету в уголке рта и глубоко затянулся. Его усталые большие глаза смотрели куда-то далеко в небо.

Когда мы пришли на работу, один престарелый рабочий вдруг спросил Тучхана:

— А почему одного не хватает? Ну того, который все время болтает. Куда он делся?

— Он теперь в хорошем месте.

— Что, устроился на работу в хорошее место?

Тучхан в ответ промолчал.

— Куда, в американскую военную часть, что ли?

Снова молчание.

— Ну тогда хорошо. А ты не пойдешь туда?

Тучхан вдруг повернул голову, но, когда его взгляд встретился с моим, он отвернулся и стал смотреть в сторону моря на маяк. Рабочий, попыхивая трубкой, снова спросил:

— Так куда устроился? На арсенал?

Тучхан опять не ответил. Рабочий, не дождавшись ответа, выбил из трубки табак, постучав по бетонному полу, и пошел на свое место.

Вечером, закончив работу, мы вышли на причал. Тучхана не было. Хавон подошел ко мне и дернул меня за штанину. Я обернулся и увидел Тучхана, который куда-то шел по узкой дороге, слегка пошатываясь от усталости. Мы с Хавоном переглянулись. Когда Хавон снова захныкал, я просто отвернулся.

Мы открыли двери в вагон, но мне не хотелось заходить внутрь. Хавон вошел первым.

— Кажется, он спит.

В полутемном вагоне Хавон, как обычно державший руки в карманах, казался мне непомерно большим. Он еще не понял, что Квансок мертв. И тут я не выдержал: слезы потекли по моим щекам. Когда я попытался вытереть эти непрошеные слезы, Хавон непонимающе посмотрел на меня, а сообразив, тоже заплакал.

— Почему ты плачешь? Если ты не будешь, я тоже не буду, — сказал Хавон, заливаясь слезами. — Давай не будем плакать, прошу тебя, не плачь!

Хавон еле-еле пытался сдержать слезы. Я сел на пол. Мне было так горько, так обидно за нашу жизнь, так жалко себя и Хавона, даже больше, чем мертвого Квансока.

Вечером все вокруг покрыл молочно-белый туман. Мы взяли лопату и кирку, которую нам одолжили в небогатом доме поблизости. Тело Квансока мы замотали в соломенную циновку. Хавон все не переставал плакать. Было уже совсем поздно, когда мы отправились в путь. Мы шли, петляя между неплотно стоящих вагонов, и Хавон сказал:

— Сегодня довольно тепло.

— Да, — согласился я.

— Отправился ли рефрижератор номер пятнадцать?

— Да, вчера как раз отплыл. Там была такая вкусная клубника!

— Это правда.

Какое-то время мы шли молча, потом он сказал:

— Давай будем иногда останавливаться, чтобы передохнуть?

— Тебе тяжело?

— Да нет.

— Тогда почему?

— Просто я сильно вспотел.

На обратном пути Хавон неожиданно сказал:

— Я думал, что Тучхан добрый, а он, оказывается, совсем не такой. Кто так поступает?

Хавон кашлянул и снова посмотрел на меня, ожидая ответа.

На следующий день, вечером, когда солнце уже заходило, Тучхан неожиданно вернулся в наш вагон. В вагоне было тихо, все молчали.

Я был скорее рад этому. Все-таки лучше, когда нас больше, а не наоборот. Но Хавон снова украдкой стукнул меня по ноге. Я сначала не понял, но спустя какое-то время догадался, что он хочет бросить Тучхана и уйти куда-нибудь со мной вдвоем. Я сделал вид, будто ничего не понял. Хавон продолжал дергать меня за штанину.

Было уже довольно поздно, но Тучхан еще не спал. Он сидел, прислонившись к стене вагона, и курил сигареты одну за другой. Каждый раз, когда он втягивал дым, огонек на конце сигареты загорался, освещая лицо Тучхана, увеличивая его в темноте. Его огромные зрачки непрерывно двигались, иногда он глубоко вздыхал, порой откашливался, открывал дверь вагона и сплевывал. Конечно, невозможно было уснуть, но почему-то и дышать было трудно.