Лиа Луис
Дорогая Эмми Блю
Джульетте.
Никому другому эта книга посвящена быть не могла.
* * *
Запуск воздушных шаров
по случаю юбилейного выпуска 2004 года
школы Фортескью-Лейн:
50 лет качественного образования!
Эмми Блю, 16 лет, класс IIR
Старшая школа Фортескью-Лейн, Рамсгейт, Кент, Соединенное королевство
Emmeline.Blue.1999@fortescue.kent.sch.uk
1 июля 2004
Если этот воздушный шарик когда-нибудь и найдут, только ты будешь знать правду. Это была я. Я та самая девушка с Летнего бала. И я ничего не выдумывала.
Глава первая
Я была готова, совершенно готова к тому, что он это скажет. Так готова, что вся сияла, и представляю себе, какими красными были в тот момент мои щёки — как у беспризорников в романах Чарльза Диккенса; эдакий сияющий помидор. Всего пять минут назад всё было идеально, а я нечасто говорю это слово, поскольку даже то, что порой кажется идеальным — люди, поцелуи, сэндвичи с беконом — оказывается совсем не таким. Но здесь всё было идеально. Ресторан, накрытый стол, горящие свечи, пляж за верандой, тихий плеск волн и вино, очень похожее на то, что мы пили девять лет назад, в наш двадцать первый день рождения — названия я, конечно, запомнить не смогла. Волшебные огни гирлянд, оплетавших колонны деревянной беседки, где мы сидели. Морской бриз. Даже мои волосы были уложены безупречно — впервые с того раза… хм, да, видимо, с того единственного раза, который был в те незапамятные времена, когда я еще слушала музыку на своем «Сони Уокмэне» и надеялась, что Джон Бон Джови ни с того ни с сего заявится в Рамсгит и пригласит меня на бургер и картошку фри.
И Лукас. Конечно же, Лукас, но он всегда настолько близок к идеалу, насколько вы можете себе представить… Я закрываю глаза, прижимаю ладонь ко лбу, колени — к холодному полу туалета и думаю о нём, сидящем в соседней комнате. Очень красивый, в классическом, английском понимании этого слова. Кожа, чуть загоревшая под солнцем Франции. Накрахмаленная белая рубашка, открытая у воротника. Когда мы только что сюда приехали, всего пару часов назад, и тут же заказали вино и закуски, я смотрела на него и мечтательно думала — интересно, кем мы кажемся другим посетителям, обласканным в лучах заходящего солнца? Кем мы кажемся незнакомцам, с туфлями в руках гуляющим по пляжу мимо нашей веранды? Может быть, счастливой парой, празднующей в ресторане какую-то важную дату? Годовщину свадьбы? Или решившей устроить свидание, удрав от детей? Двоих. Мальчика и девочки.
— Я так волнуюсь, Эм, — наконец начал Лукас, нервно хихикнув, постучав пальцами по столу, покрутив кольцо на указательном пальце, — но я хочу тебя попросить…
И в этот момент, за этим столом, в этом ресторане — в туалете которого я сейчас прячусь — я осознала, что готова и уверена в своём ответе больше, чем когда-либо была уверена в чём угодно. Готова и хочу сказать да. Я даже заранее продумала, как я это скажу, хотя Рози и считала, что если продумать заранее, получится натянуто, как будто на самом деле я не хочу говорить да, как будто, как она выразилась, «тебе в спину упирается пистолет маньяка, Эмми, потому что именно так ты и говоришь, когда нервничаешь». Но я всё равно проиграла этот сценарий в голове сегодня утром. Я хотела сказать что-нибудь милое и остроумное, вроде «и чего ты так долго ждал, Лукас Моро?» — и чтобы он потянулся ко мне через стол, покрытый скатертью с зубчатым краем, какими в «Ле Риваже» всегда накрывали маленькие круглые столики, и сжал мою руку. И чтобы мы побрели назад по пляжу, и Лукас, как всегда, показывал мне то самое место, где много лет назад нашёл мой воздушный шарик.
Он, конечно, целовал бы меня. В машине. Он бы остановился, медленно склонился ко мне и поцеловал бы, придерживая ладонью мой подбородок. Лукас поцеловал бы меня впервые за четырнадцать лет, и мы оба ощутили бы вкус мидий мариньер и мятных конфет, которые приносят на блюде вместе с чеком, и после стольких лет я наконец смогла бы выдохнуть. Потому что всё пережитое того стоило. Четырнадцать лет дружбы и шесть лет подавленного желания сказать, что я к нему чувствую, сегодня должны были привести к желанному финалу.
Вот чего я ждала. Не этого. Не того, что я буду сидеть, скорчившись в туалете, этим идеальным вечером, в нашем идеальном ресторане, на нашем идеальном пляже, после идеального ужина, который теперь, наполовину переваренный, смотрит на меня из унитаза, как бы символизируя полнейшую, мать её, катастрофу. Я ждала, что скажу да. Несколько минут назад я думала — слово вертелось на кончике языка, спина была прямой, в глазах сияли звёзды — что скажу да, и из самых лучших и преданных друзей мы наконец станем парой. За день до того, как нам исполнится тридцать. Потому что какой ещё вопрос Лукас не мог задать мне по телефону?
Мне казалось, я сумела скрыть изумление, резко ударившее меня, как сильная пощёчина, и мучительную, тошнотворную боль, сжавшую желудок, пока мой мозг медленно впитывал его слова, как пирог впитывает приторный сироп. Наверное, я раскрыла рот и глупо уставилась на Лукаса, потому что его улыбка угасла, глаза сузились в щёлки — верный признак беспокойства.
— Эмми?
И я сказала именно это. Потому что, глядя на него через стол, не могла сказать ничего другого.
— Да.
— Да? — повторил он, приподняв светлые брови, расслабив широкие плечи.
— Да, — вновь сказала я, и прежде чем смогла выдавить ещё хоть слово, хлынули слёзы. И здесь, я должна сказать, я справилась мастерски. Потому что, с точки зрения Лукаса, это были слёзы не боли, не опустошения, не страха. Это были счастливые слёзы. Слёзы радости и гордости за моего лучшего друга, решившего принять важное решение, слёзы умиления, оттого что я стала частью такого важного события. Вот почему он облегчённо улыбнулся. Вот почему встал со стула, обошёл круглый стол, на котором горели свечи, наклонился и обвил меня сильными руками.
— Ну ладно тебе, Эм, — смеясь, прошептал он мне в ухо. — Так-то уж не реви. Люди подумают, что я какой-нибудь сукин сын, разбивший тебе сердце.
Очень смешно. Именно так оно и было.
И вот оно: жар, поднявшийся от живота к груди.
— Мне нужно в туалет.
Лукас отошёл в сторону, и я молила лишь об одном: чтобы он не задавал вопросов, чтобы не смотрел мне в глаза. Он бы всё понял.
— Что-то голова болит с утра, — врала я, — может, мигрень, ну, сам знаешь. Приму таблетку, умоюсь… — будто я размазала макияж. Но ведь в фильмах так и говорят, да? А всё, что сейчас произошло, казалось ненастоящим. Таким оно кажется и теперь, когда я обнимаю этот общественный, пусть и сияющий, унитаз, забрызганный остатками вина и пищи, которую мы, счастливые и сияющие, заказали всего час назад.
Женится. Лукас женится.
Через девять месяцев человек, который был моим лучшим другом целых четырнадцать лет, человек, которого я люблю, станет мужем женщины, которую он любит. Другой женщины. А я буду стоять рядом с ним у алтаря в качестве подруги жениха.
Глава вторая
В дверь кабинки стучат.
— Excusez-moi? Ça va?’ [Простите, с вами всё в порядке? (франц.)]
Меня всегда рвало очень громко. Я издаю такие стоны, будто меня изо всех сил бьёт в желудок профессиональный рестлер, и, полагаю, добрая обеспокоенная женщина по ту сторону кабинки хочет убедиться, что с ней такого не произойдёт, если она зайдёт помыть руки.
— Да, — отвечаю я, — всё о’кей. Мне просто нехорошо… malade. Да. Je suis malade.
Женщина задаёт мне на французском ещё какие-то вопросы, которых я не понимаю, но улавливаю слова «партнёр» и «ресторан». Потом она умолкает, и я слышу шорох её шагов. Дверь тихо скрипит, будто женщина прижимается к ней ухом.
— Позвать кого-нибудь? С вами точно всё в порядке?
Голос молодой. Взволнованный. Видимо, эта женщина помогает всем подряд, как Мари. Мари всегда остановится, чтобы помочь любому пьянице перейти улицу, и будет говорить с ним тихо, спокойно, и мысль, что у него за спиной нож и что она очень даже может не дожить до пенсии, не проникнет в её в принципе хорошо работающий мозг. Ничего удивительного, правда? Ничего удивительного, что они вновь сошлись. Ничего удивительного, что он на ней женится.
— Эй? — снова зовёт женщина.
— Нет. Нет, — мой голос кажется мне натянутым и писклявым, — не волнуйтесь. Всё нормально. Merci. Merci beaucoup.
— Вы уверены? — она сомневается.
— Да. Но спасибо. Спасибо большое.
Она говорит что-то ещё, чего я не понимаю, потом я слышу скрип петли и тихий стук двери под романтические ноты классической музыки, доносящиеся из динамика. Я краснею и медленно поднимаюсь на ноги. Колени покалывает. Рассыпавшиеся локоны — все мокрые. Не могу поверить, что меня ни с того ни с сего стошнило. Так внезапно. Так сильно. Всё равно что героинь «Эммердейла» [Британская мыльная опера 1970-х о жизни на ферме.], которые бросаются в туалет, услышав шокирующие новости, и торчат там, напряжённо таращась в сливное отверстие. Ах, как драматично, думаю я теперь, глядя на себя со стороны, как на персонажа сериала. Но, похоже, за мои почти тридцать лет меня ещё не били в живот настолько сильно.
