— И я ему сказала: «Никто не получил порок сердца от одной только…»

— Ну, мне ещё нужно влезть в костюм, мама, — Лукас выпрямляется и, наклонив голову, улыбается матери. Её глаза становятся огромными и идеально круглыми.

— Он… тебе сказал?

Я смотрю на неё, но Лукас гордо кивает, прежде чем я успеваю что-нибудь ответить. Даже Жан отрывает взгляд от тарелки.

— О, Эмми! — рука Аманды летит через стол, шлёпается на мою, губы растягиваются в улыбке, предвещающей слёзы. — Ты можешь в это поверить? Нет, правда — можешь поверить? Он женится! Что ты на это скажешь?

Ага. Они думали, что я ничего не знаю. Я сглатываю, кусок теста тает у меня во рту. Я смотрю на свою доверчивую, нетерпеливую публику и выдавливаю широкую, жизнерадостную улыбку.

— Нет, не могу поверить, — говорю я им. — Правда не могу.

— Я не знала, что ты уже в курсе! Мне так хотелось тебе рассказать! Правда, Жан? — Аманда сияет, смотрит на своего невозмутимого супруга, на сына, на меня. Она толстенькая, у неё блестящие глаза, и она ёрзает на стуле, как беспокойный малыш.

— Я рассказал ей вчера вечером, — Лукас улыбается мне и легонько касается моей руки. — Она была в таком шоке, что у неё началась мигрень. Да, Эм?

Над этим смеётся даже Жан и говорит на ломаном английском:

— И не только у неё. Моя мигрень стала ещё хуже.

Аманда его не слушает. Она смотрит на Лукаса, склонив голову набок, прижимая к груди веснушчатую ладонь с розовым маникюром, унизанную золотыми кольцами.

— Я так рада, что ты ей сказал, — мечтательно бормочет она, потом смотрит на меня. — Ненавижу секреты, особенно от родных. Теперь ты можешь нам помогать, Эмми! Отговори его от этих жутких узких брюк, которые сейчас носит вся молодёжь!

— Вообще-то, — Лукас ставит чашку с кофе, кладёт на стол локоть, — есть ещё один секрет.

Он смотрит на меня, кусает губу. И я понимаю — этого они не знают. Они не знают, о чём он меня попросил.

— Вчера вечером, — говорит Лукас, — я попросил Эмми…

Аманда ахает, с громким стуком ставит на стол банку с лимонным повидлом. Лукас смеётся, смотрит на меня, одобрительно кивает. Я откашливаюсь, решительно улыбаюсь.

— Люк попросил меня стать подружкой жениха.

Аманда накрывает рот руками и пищит:

— Ой! Ой! Ой, Жан!

Жан улыбается, мудрый, непоколебимый, как скала.

— И что? — спрашивает он. — И ты согласилась?

Лукас хохочет, как будто мысль о том, что я могу не согласиться, просто уморительна.

— Конечно, — отвечаю я. Аманда вновь визжит, встаёт и подаёт мне знак тоже встать, чтобы она могла обвить меня руками. Шифон её блузки накрывает блюдо с маффинами.

— Милая ты моя, — бормочет она мне на ухо, сжимая меня ещё сильнее; я чувствую тепло её мягкой кожи, аромат цветочного парфюма. — Конечно, это можешь быть только ты. Он любит тебя. Он так тебя любит! Мы все тебя любим!

Я не выпускаю её из объятий. Я ещё крепче обнимаю её, женщину, почти сумевшую заменить мне мать, как будто только она может помочь мне удержаться на ногах. Мои ноздри покалывает — верный признак слёз, которым отчаянно хочется вырваться на свободу. Я шумно вдыхаю, вновь натягиваю улыбку.

— Ох, ты чуть не плачешь! — Аманда хихикает и вновь садится, расправляя на коленях салфетку. Она снова принимается за завтрак.

Лукас пододвигает к себе тарелку с ягодами и улыбается матери. Жан молча пьёт кофе, не сводя с меня серьёзных наблюдательных глаз. Я рада, когда он наконец отводит взгляд. Он не видит, как гаснет моя улыбка.

Глава пятая

— Что?

— Он женится. Лукас женится.

Рози смотрит на меня, сжимая в руке чашку с кофе. Буйные ярко-рыжие волосы рассыпаются по её плечам.

— Что? На ком? — прежде чем я успеваю ответить, её блестящие красные губы растягиваются в широченной улыбке. — Твою же мамочку, хочешь сказать, он женится на… О Господи, неужели на…

— Нет. Не на мне.

— Ой…

— На Мари, — говорю я. Рози смотрит с недоумением. — На своей подружке Мари.

— На Мари-авокадо? — почти рычит Рози, её верхняя губа сердито дёргается. — На Мари — продавщице органических продуктов? Она же его бросила за то, что он писал эсэмэски этой, как её, из Австрии?

— Айви, — я киваю. — Лукас ей не писал. Это она ему писала. Но да, речь о той самой Мари. Они опять сошлись пару месяцев назад. Я даже не знала. Он сказал, всё случилось слишком быстро.

— И что, они тут же решили пожениться? — Рози морщится. — Да кто вообще так делает?

Я пожимаю плечами.

— Счастливые люди. Влюблённые люди.

Лоб Рози под ярко-рыжей чёлкой собирается в сплошную хмурую складку. Она качает головой.

— Тогда о чём ему надо было срочно с тобой поговорить? Вызвать тебя…

— Рози, он меня не вызывал. Я сама собиралась…

— Но он сделал вид, будто это чёрт знает какое важное событие! Что ему нужно спросить тебя о чём-то личном, с глазу на глаз…

Я ждала этого, готовилась к этому. И как бы я ни хотела не говорить ей ни слова, скрыть что-нибудь от Рози можно даже не пытаться. Я не могу ей врать. Она видит меня насквозь.

«Я чую разных засранцев с тех пор, как начала выдавать ключи от номеров, — сказала она мне в мой первый день работы в “Кларис”. — Этот изменяет жене, эти хотят снять порно в гостинице, эти так торопятся быстрее свалить, потому что нажрались моллюсков на пирсе и не смогли вовремя добежать до сортира. Меня не проведёшь».

— Может, он имеет в виду, — продолжает наседать Рози, — что они с Мари-Авокадо просто говорили об этом? Обещать можно что угодно. Я встречалась с тем типом из Слау, помнишь его, с вот такущими бровями, и он обещал, что отвезёт меня в Черногорию, и на Бали, и на…

— Он сделал ей предложение.

— Что, серьёзно?

— Серьёзно.

— Хмм, — Рози хмурится, обдумывая серьёзность моих слов. Того и гляди погладит подбородок и скажет: «Интереееесно!»

Сейчас она совсем не похожа на ту Рози, которая неделю назад визжала от восторга и так радостно плясала по кухне, что свалила на пол две утиные ножки конфи. Может быть, поэтому я ей и рассказала. Я была взволнована и понимала, что она тоже будет взволнована; взволнован был и Фокс, но в своём духе: он высунулся из своего кабинета возле кухни и, как обычно, выдал мудрый совет, какого обычно ожидаешь от человека вдвое старше. «Не думай об этом слишком много, — сказал он на сей раз, просто расслабься и дыши, и не слишком увлекайся ожиданиями». Рози же только фыркнула и заявила: «Будет бомба, я тебе отвечаю! Столько лет безответной любви, подавленной сексуальной энергии…»

Теперь она смотрит на меня, стоя у блестящей, только что отчищенной кухонной стойки и наполняя крошечные маслёнки дешёвым маргарином из огромной кастрюли.

— Ну так что всё это значило, Эм? Я хочу знать, — говорит она. — О чём он хотел тебя попросить?

Я поднимаю глаза. Она сжимает в руке ложку с жёлтым шаром маргарина.

— Он спросил, согласна ли я стать подружкой жениха у него на свадьбе. Вот о чём он хотел меня попросить.

— Мать твою, ты сейчас серьёзно? — Рози шумно выдыхает. — Ты же не согласилась?

Я молчу.

— Господи. Ты согласилась. Ты согласилась, да?

— Да, — бормочу я. Рози стонет, глотает остатки кофе, высоко запрокинув голову, будто это водка и ей нужно заглушить боль. — А потом меня вырвало.

Рози ставит кружку на стол.

— На него?

— Нет, — я смеюсь. — После того как он меня об этом попросил. Я ничего не могла поделать. Меня затошнило. Это, наверное, паника.

— Само собой.

— Ну, я извинилась, рванула в туалет и выблевала всё. Закуски. Вино. Обед. Чувство собственного достоинства. Последнее, думаю, не до конца. Я хорошо держалась.

— Ох, Эмми…

— Он так смотрел на меня, Рози, я… я думала, он мне скажет… ну, ты знаешь, о чём я думала…

Рози касается моей руки ложкой с маргарином и смотрит на меня огромными карими глазами.

— И что было потом?

Я театрально пожимаю плечами.

— Думаю, я стану самой лучшей подружкой жениха в пределах этой вселенной, — я вздыхаю. — А что ещё я могла сделать? Отказаться? Удрать? Разрушить единственные по-настоящему долгие отношения в моей жизни?

— Хм, что? — Рози выгибает идеальную каштановую бровь. Её макияж всегда безупречен. Фарфоровая блестящая кожа сияет золотом каждый раз, когда свет падает на её точёный нос или губы, изогнутые, как лук купидона. — Ты его любишь, Эмми. Никто в здравом уме не пойдёт на такое. Учти это.

— Но я не могу, — бормочу я. — Если я откажусь, он поймёт.

— И хорошо, — Рози скрещивает руки на груди. — Может, ему и нужно понять.

— Кому нужно что понять? — Фокс в неописуемом блестящем костюме и чудовищной рубашке в огурцах выплывает из своего кабинета и встаёт рядом с Рози. Фокс — наш руководитель службы приёма и размещения, и, по-моему, самый пафосный тип, что я видела в своей жизни. Он учился в закрытой школе, каком-то частном заведении, где, как он сказал, учатся все политики, надеясь, что свидетельства их пьяной молодости будут уничтожены к тому времени, как они получат место в парламенте. А потом его папаша обанкротился. «По-моему, лучший день в моей жизни, — однажды сказал мне Фокс, — был, когда он сказал, что мне придётся отчислиться». При первой возможности он уехал из Лондона и торчал тут уже девять лет. Он живёт в одном из гостиничных номеров. «Как тот тип из “Сияния” [Роман Стивена Кинга.], — говорит Рози по меньшей мере раз в день. — Того и гляди прикончит нас всех».