Самая верхушка мира
Холл «Грант-отеля» кипел праздничным хаосом. Тусовщики всех сортов — флапперши, степисты, золотокопатели, мальчики с Уолл-стрит, амбициозные кинозвездочки — обсели каждый свободный дюйм мебели, а изумленные постояльцы глазели на них, гадая, не угодили ли они по ошибке в бродячий цирк. В дальнем конце фойе разгневанный управляющий размахивал в воздухе растопыренной пятерней, чтобы привлечь внимание Эви.
— Конячьи перья! — прошипела Эви, решительно сворачивая в другую сторону и просачиваясь сквозь живую стену гуляк в Верхний Зал, где в углу заприметила Тэту и Генри.
В ритме шимми она зазмеилась сквозь толпу зевак, мимо печальноокого аккордеониста, певшего что-то жалостное на итальянском. Люди оборачивались на нее, глазели, напирали.
— Надо бы мне с тобой перекинуться словечком, душечка, — проворковал симпатичный паренек в ковбойской шляпе. — Есть у меня кое-какой интерес в нефтяных акциях Оклахомы — надобно знать, окупится или нет…
— Будущего я не вижу, только прошлое, — возразила Эви, пропихиваясь дальше.
— Эви, ДОРОГА-А-А-Я! — протянула манерно какая-то рыжая девица в длинном серебряном плаще, окаймленном павлиньими перьями (Эви ее никогда раньше не видела). — Нам просто НЕОБХОДИМО поговорить! Дело НЕ ТЕРПИТ ОТЛАГАТЕЛЬСТВ, голубка моя!
— О, тогда пойду надену мои «спешу и падаю» туфли, — на ходу отбрила Эви и тут же врезалась в кого-то на полном скаку. — Ох, простите, я… Сэм Ллойд!!
Глаза ее опасно сузились.
— Приве-ет, Бэби-Вамп! — воскликнул тот, автоматически расплываясь в профессиональной улыбке. — Никак скучала по мне?
Эви уперла руки в боки.
— И какое же преступление я совершила, раз имею счастье лицезреть тебя у себя на пороге?
— Тебе просто повезло, — ответствовал он, цапнув канапе у официанта с подноса и отправляя его в рот. — Боже! Икра! Обожаю икру! — закатил он в экстазе глаза.
Эви попыталась его обогнуть, но он ловко заступил ей дорогу.
— Ты не отойдешь? — светски осведомилась она.
— Ну, ку-у-уколка! Все еще дуешься, что я сказал «Дейли ньюс», будто это благодаря мне ты смогла поймать Пентаклевого Душегуба и будто ты носа не кажешь в Жуткие Страшилки, потому что без ума от меня и должна держаться подальше?
— Да, Сэм, я этим недовольна.
Тот развел руками, делая вид, что извиняется.
— Дорогая, это был акт милосердия!
Эви выгнула бровь.
— Музею нужна реклама, а эта историйка их хоть немного расшевелила. И к тому же принесла прибыль в виде свидания с одной хористочкой. Блондинка, кстати. Зовут Сильвией. Ты мне не поверишь, что эта девочка вытворяет своей…
— Пока, Сэм.
Эви попробовала двинуться сквозь толпу дальше, но, к несчастью, застряла. Сэм следовал за ней по пятам.
— Ну, ладно тебе, куколка. Давай уже оставим прошлое в прошлом. Разве я разозлился на тебя, когда ты сказала журналюгам, что я… как ты тогда выразилась?
— Врун, жулик и грязь подзаборная, от которой даже другая грязь — и та стремится отползти подальше!
— Точняк, именно так ты и сказала! — Сэм сделал очень большие глаза. — Рад видеть тебя снова, красотка. Может, найдем тут уголок поукромнее и наверстаем упущенное за бокалом сливовой наливки с шипучкой?
— Зашибись! Это же сам Бастер Китон! — вытаращив глаза, Эви ткнула пальцем через комнату.
— Где? — взвился Сэм.
Эви стремительным нырком бросилась в толчею.
— Ага, очень смешно! — донеслось ей вслед.
Наконец она плюхнулась в кресло подле Тэты, игравшей длиннющим мундштуком из черного дерева и пускавшей томные облака.
— Уж не сама ли это Провидица-Душечка к нам пожаловала, — протянула Тэта. — А там что, Сэм?
— Он. Всякий раз, как я на него налетаю, приходится напоминать себе, что за убийство у нас сажают.
— Ну, не знаю, не знаю, Эвил [Evil на английском может означать не только «злой, вредный, испорченный», но и «потрясающий, шикарный».]. Он вообще-то хорошенький, — поддразнил Генри.
— Он настоящая зараза, — Эви бросила на него неласковый взгляд. — И все еще должен мне двадцатку.
— А скажи мне, — сменил тему Генри, — как та вечеринка в зале «Египетский дворец», куда ты ходила на прошлой неделе? На уровне? То есть там правда живые морские котики плавают в фонтане?
— Время от времени. Когда постояльцы не крадут их для собственных ванных. Ах, да-а-а-арагие, когда там опять будет вечеринка, вы просто обязаны прийти!
— Да-а-а-арагие, вы обя-я-я-я-заны прийти! — передразнила Тэта. — После этих уроков сценической речи ты станешь настоящей принцессой, Эвил.
— Ну не могу же я выступать на радио, разговаривая, как деревенщина из Огайо, — рассвирепела Эви.
— Не кипятись, Эвил. Ты мне все равно нравишься, звучи ты хоть как мешок стеклянных шариков. Просто не забывай, кто твои друзья.
Эви накрыла руку Тэты своей.
— Никогда.
Раздался ужасный грохот — мартышка, волоча за собой поводок, своротила со стола вазу, вскочила на лысину чрезвычайно удивленного гостя, оттуда на драпри, и теперь болталась там, скалясь и визжа. Девушка в пушистом боа из перьев о чем-то упрашивала обезьяну, но та не поддавалась и качалась высоко, стрекоча и шипя на толпу.
— Откуда они только берутся? — сказал Генри.
Эви завела очи горé, пытаясь припомнить.
— Кажется, эта приехала с цирком из Будапешта. Я их встретила на Таймс-сквер и пригласила сюда. Кстати, ты слыхал, что Сара Сноу сказала о пророках?
— Кто такая Сара Сноу? — Тэта выдохнула струю дыма.
— Вот и я о том же, — просияла Эви. — В общем, она сказала, что пророки — это не по-американски.
— Я бы на твоем месте выкинул это из головы, милая, — заметил Генри. — У тебя есть проблемы и поважнее.
— Это какие же?
Генри показал куда-то подбородком: сердитый управляющий на всех парах несся к их столику.
Эви быстро сунула фляжку за подвязку.
— А, ерунда. Вот и мистер Умрирадость, собственной персоной.
— Мисс О’Нил! — загремел он. — Что тут творится?
— Неужто вы не любите вечеринки? — Она одарила его ослепительной улыбкой; он в ответ лишь поджал губы.
— Мисс О’Нил, как управляющий «Грант-отеля» я был бы вам признателен… — нет, я прямо-таки требую! — чтобы этот ежевечерний бедлам прекратился. Вы выставляете уважаемое нью-йоркское заведение на посмешище, мисс О’Нил. Репортеры осаждают подъезд каждую ночь в ожидании, какое еще безумство случится на сей раз…
— Так разве же это не здоо-о-о-рово? — протянула Эви. — Вы только представьте себе, сколько рекламы в итоге получает отель — и совершенно бесплатно!
— Такая слава «Гранту» не нужна, мисс О’Нил. Подобное поведение недопустимо. Вечеринка в Верхнем Зале, равно как и та, что в настоящий момент оккупировала холл, на этом закончены. Я ясно выразился?
Озабоченно сдвинув бровки, Эви кивнула:
— Абсолютно.
Сунув два пальца между зубами, она пронзительно свистнула.
— Куколки мои, в лобби стало совсем отвратно. Боюсь, мы больше не можем тут оставаться.
Управляющий поблагодарил ее сдержанным кивком.
— …а потому айда все наверх, ко мне в номер! — завопила Эви.
И стал исход. Венгерская девица в махровом боа сунула обезьяний поводок в руки злополучному менеджеру, который стоял как парализованный, созерцая волну бражников, штурмующих лифты и лестницы.
— А ты, я смотрю, снова напрашиваешься на выселение, Эвил? — заметила Тэта, восходя вместе с нею по сверкающей деревянной лестнице. — Это который отель по счету — второй?
— Третий, но кто станет считать? Тем более меня не выселят. Они меня тут любят.
Тэта многозначительно обернулась: в опустевшем холле управляющий орал на швейцара, который пытался согнать визжащую тварь со шторы шваброй, пока телефонистка лихорадочно тыкала кабелями в панель в поисках кого-нибудь… да хоть кого угодно, способного эвакуировать бешеную обезьяну из «Грант-отеля».
Тэта покачала головой.
— Такой взгляд я уже видела раньше, милая. И, поверь мне, не любовь в нем светит.
Комната Эви была так набита народом, что толпы поневоле выплескивались в элегантные, обитые дамастом коридоры третьего этажа. Эви, Тэта и Генри нашли приют в водруженной на когтистые чугунные лапы ванне, удобно откинувшись на один борт и перекинув ноги через другой. В комнате аккордеонист в третий раз затянул все тот же страдальческий опус.
— О, только не это! — взревела Эви и хорошенько хлебнула из фляжки. — Надо его заставить сыграть одну из твоих песенок, Генри. Тебе вообще хорошо бы писать для аккордеона — представляешь: целое ревю и все на одних аккордеонах. Это будет настоящая сенсация!
— И чего я раньше об этом не подумал? Аккордеон-кабаре Анри Дюбуа, «Все хитрости любви». — Он вздохнул. — Звучит достаточно скверно, чтобы оказаться песней Герберта Аллена.
— Герберт Аллен! Я слышала его по радио! — подхватила Эви. — Мне вот эта нравится:
...«Люблю твои волосы /и нос люблю, /люблю тебя всю сверху донизу, /моя дорога-а-а-ая малышка!» И вот эта тоже: «Мила-а-а-ая, ты лучший банан, /ты мой персик со сливками, /стань моим шербетом, апельсинчик…»
— Ради всего святого, заткнись, а? — простонал Генри, падая лицом в руки.