Я чуть не сказала: «Она все так же прекрасна».
— Она что?
— Она все та же Пиппа, — тихо говорю я. — И она знает о сферах больше, чем мы. И может помочь нам. Это куда полезнее, чем все твои советы.
Если я задела гордость Картика, он ничем этого не показывает. Он шагает взад-вперед по комнате, так близко, что я ощущаю его запах, пряную смесь дыма, корицы, ветра, чего-то запретного… Я сильнее стягиваю халат на груди.
— Хорошо, — говорит он наконец, потирая подбородок. — Продолжай, но осторожно. Хотя мне все это не нравится. Ракшана особенно предостерегают…
— Ракшана там не бывали, откуда им знать, чему и кому можно доверять или нельзя?
Предупреждение Пиппы вдруг кажется мне обоснованным.
— Я ничего не знаю о твоем братстве. Почему я должна доверять ему? Почему я должна доверять тебе? Тем более что ты прокрался в мою спальню и спрятался за ширмой. Ты преследуешь меня. Ты постоянно пытаешься мне приказывать, требуешь, чтобы я закрыла свой ум перед видениями. А потом требуешь противоположного — чтобы я открыла ум и помогла твоим Ракшана найти Храм! Связала бы магию!
— Я рассказал тебе все, что знаю сам, — говорит Картик.
— Вот только знаешь ты не слишком много, — огрызаюсь я.
— Я знаю, что мой брат был членом Ракшана. Я знаю, что он умер, пытаясь защитить твою мать, а она умерла, пытаясь защитить тебя.
Вот оно. Вот что нас объединяет — ужасная печаль. Картик будто ударил меня под ложечку, я не могу дышать.
— Не надо! — предостерегаю я его.
— Не надо что?
— Не надо уходить от темы. Мне кажется, я тоже могу кое-что приказать. Ты хочешь, чтобы я нашла Храм. А я хочу кое-чего от тебя.
— Ты меня шантажируешь? — спрашивает Картик.
— Называй это как хочешь. Но я больше ничего тебе не скажу, пока ты не ответишь на мои вопросы.
Я сажусь на кровать Энн. Картик садится на мою, напротив меня. Так мы и сидим некоторое время, словно пара псов, готовых броситься друг на друга при малейшей провокации.
— Спрашивай, — говорит наконец Картик.
— Спрошу, когда буду готова, — говорю я.
— Ладно, не спрашивай.
Он встает, собираясь уйти.
— Расскажи мне о братстве Ракшана, — выпаливаю я.
Картик вздыхает и начинает говорить, уставившись в потолок:
— Братство Ракшана существует ровно столько же, сколько и Орден. Оно возникло на Востоке, но со временем в него вошли и люди из других краев. Карл Великий был Ракшана, и очень многие рыцари ордена тамплиеров. Мы были стражами сфер и их границ, мы поклялись защищать Орден. Эмблема Ракшана — меч и череп.
Картик выпаливает все это залпом, как хорошо заученный урок по истории, будто желая заработать похвалу учителя.
— Полезная эмблема, — раздраженно бросаю я.
— Поучительная! — поправляет меня Картик, подняв указательный палец.
Я не обращаю внимания на его насмешку.
— Но ты-то сам как стал Ракшана?
Он пожимает плечами.
— Я всегда с ними был.
— Не всегда, это уж точно. У тебя должны ведь быть отец и мать.
— Да. Но я никогда их не знал по-настоящему. Я с ними расстался, когда мне было шесть лет.
— Ох, — потрясенно выдыхаю я. Мне и в голову не приходило, что Картик мог так рано лишиться материнской заботы. — Мне очень жаль.
Он отводит глаза, не желая встречаться со мной взглядом.
— Тут не о чем сожалеть. Я ведь должен был тренироваться для службы братству, как до меня начал тренироваться мой брат Амар. Это было большой честью для нашей семьи. Меня забрали в школу братства, и я начал изучать математику, языки, оружие, разные способы ведения боя и защиты. И крикет. — Он улыбается. — Я неплохо играю в крикет.
— А еще что?
— Меня учили, как выжить в лесу. Как идти по следу. Как правильно воровать. Учили всему, что помогает выстоять. Никто ведь не знает, в какой день придется залезть в чей-нибудь карман ради того, чтобы купить дневное пропитание, или как отвлечь преследователей в нужный момент.
Я думаю о своей матушке, перешедшей на другую сторону и обретшей покой, и о том, как глубоко я ощущаю ее потерю.
— Неужели ты не скучаешь по родным?
Когда Картик откликается, его голос звучит едва слышно.
— Поначалу я искал свою мать на каждой улице, на всех рынках, постоянно надеялся, что могу где-то ее увидеть. Но у меня хотя бы был Амар.
— Как это ужасно… И ты не мог отказаться…
— Это моя судьба. Я принял ее. Ракшана были очень добры ко мне. Меня учили, чтобы я мог войти в верхушку братства. А что ждало меня в Индии? Чем бы я там занимался? Пас коров? Умирал от голода? Жил бы в тени англичан, вынужденный улыбаться, подавая им еду или чистя их лошадей?
— Я не хотела тебя расстраивать…
— Ты меня и не расстроила, — говорит Картик. — Не думаю, что ты вообще понимаешь, какая это великая честь — быть избранным в братство. Вскоре я буду готов перейти на последний уровень подготовки.
— А потом что?
— Не знаю, — отвечает Картик с милой улыбкой. — На последней ступени приносят клятву преданности на всю жизнь. Потом ученику показывают вечные мистерии. О них никто не говорит. Но сначала необходимо исполнить задание, чтобы доказать свою ценность для братства.
— И какое задание дали тебе?
Улыбка Картика гаснет.
— Отыскать Храм.
— Значит, твоя судьба связана с моей.
— Да, — мягко соглашается он. — Похоже на то.
Он смотрит на меня так странно, что я снова очень остро осознаю, насколько компрометируют меня мой вид и вся ситуация… я же в халате, наедине с мужчиной!
— Тебе пора уходить.
— Да, пора, — соглашается Картик, вставая. — Могу я задать вопрос?
— Да, — отвечаю я.
— Ты часто разговариваешь с зеркалом? Все молодые леди так делают?
— Нет… конечно, нет! — Я заливаюсь такой яркой краской, какой никогда не видела ни на чьих щеках. — Я просто репетировала роль. Для пьесы. Я… я буду выступать с хором.
— Должно быть, это будет очень интересное представление, — говорит Картик, покачивая головой.
— Послушай, мне завтра предстоит очень долгая дорога, так что позволь пожелать тебе доброй ночи, — говорю я официальным тоном.
Мне страстно хочется, чтобы Картик поскорее исчез и я смогла бы в одиночестве пережить свое смущение. Картик перекидывает крепкие ноги через подоконник и тянется к веревке, спрятанной в густом плюще, ползущем по стене школьного здания.
— Ох… а как мне с тобой связаться, если я вдруг найду Храм?
— Ракшана позаботились об этом и нашли для меня работу в Лондоне на время рождественских каникул. Так что я буду поблизости.
С этими словами Картик окончательно исчезает за окном, скользнув по веревке вниз. Я вижу, как он сливается с ночной тьмой, и мне хочется, чтобы он вернулся. Я едва успеваю закрыть окно и запереть его на задвижку, как в дверь кто-то стучится. Это мисс Мак-Клити.
— Мне показалось, я слышала чьи-то голоса, — говорит она, окидывая спальню внимательным взглядом.
— Я… я читала вслух, — говорю я, хватая журнал Энн, лежащий на кровати.
— Да, вижу, — произносит мисс Мак-Клити со своим странным акцентом.
Она подает мне стакан:
— Вы говорили, что не можете заснуть, вот я и принесла вам горячего молока.
— О… спасибо, — благодарю я и беру стакан. Ненавижу горячее молоко.
— Мне кажется, что наше с вами знакомство началось не слишком удачно.
— Мне очень жаль, мисс Мак-Клити… та история со стрелой… правда, мне очень жаль. И я совсем не подслушивала вас там, под дверью. Я…
— Будет, будет! Все уже забыто. Вы делите эту комнату с мисс Брэдшоу?
— Да, — киваю я.
— Она и мисс Уортингтон — ваши лучшие подруги?
— Да.
Вообще-то они мои единственные подруги.
— Они обе, безусловно, чудесные молодые леди, но и вполовину не такие интересные, как вы, осмелюсь сказать, мисс Дойл.
Я ошеломлена.
— Я?.. Я совсем не такая уж интересная.
— Ну что вы! — говорит мисс Мак-Клити, подходя ближе ко мне. — Как же, мы с миссис Найтуинг как раз сегодня вечером говорили о вас и согласились в том, что в вас есть нечто совершенно особенное.
Я стою перед ней в криво застегнутом халате…
— Вы слишком добры ко мне, я уверена. На самом деле у мисс Брэдшоу — изумительный голос, а мисс Уортингтон невероятно умна.
— Подумать только, как вы преданы своим подругам, мисс Дойл! Сразу бросаетесь на их защиту. Это весьма похвальная черта.
Она старается сделать мне комплимент, но я чувствую себя очень неловко, как будто меня изучают под микроскопом.
— Какое у вас необычное украшение.
Слишком уж бесцеремонно она касается пальцем полумесяца.
— Откуда оно у вас?
— Оно принадлежало моей матери, — отвечаю я.
Мисс Мак-Клити пристально смотрит на меня.
— Должно быть, ей нелегко было расстаться с такой драгоценной вещицей.
— Она умерла. Ожерелье — мое наследство.
— Оно имеет какое-то значение? — спрашивает мисс Мак-Клити.
— Нет, — лгу я. — Во всяком случае, мне об этом ничего не известно.
Мисс Мак-Клити опять глядит на меня, пока я не отвожу взгляд.
— Какой она была, ваша матушка?
Я заставляю себя зевнуть.
— Простите, но я, кажется, чересчур устала…
Мисс Мак-Клити как будто разочарована.
— Пейте молоко, пока не остыло. Оно поможет вам заснуть. Отдых очень важен в вашем возрасте.
— Да, спасибо, — бормочу я, держа стакан.
— Ну же! Пейте!
Деваться некуда. Я заставляю себя сделать несколько глотков белой, как мел, жидкости. У нее странный сладкий привкус.
— Мята, — сообщает мисс Мак-Клити, как будто прочитав мои мысли. — Она содействует хорошему сну. Я отнесу стакан Бригид. Похоже, я ей не слишком нравлюсь?
— Уверена, вы ошибаетесь, — говорю я, потому что того требует вежливость.
— Она так на меня смотрит, словно я сам дьявол во плоти. Вам я не кажусь дьяволом, мисс Дойл?
— Нет, — хрипло бормочу я. — Конечно, нет.
— Я рада, что мы в итоге решили подружиться. Крепкого вам сна, мисс Дойл. И не нужно больше читать на ночь.
Тело становится горячим и тяжелым. Неужели все дело в молоке? Или в мяте? Или мисс Мак-Клити отравила меня? «Не выдумывай глупостей, Джемма!»
Я распахиваю окна, впуская в спальню ледяной воздух. Нельзя засыпать. Я широкими шагами марширую по комнате. Наклоняюсь, доставая руками до пальцев ног. Наконец я сажусь на кровать, напевая рождественский гимн. Но это не помогает. Песня умолкает, и я проваливаюсь в сумеречную дремоту.
У меня в руке светится полумесяц. Рука превращается в цветок лотоса, лежащий на тропинке. Сквозь трещины в земле пробиваются виноградные лозы, но их крошечные почки, раскрывшись, превращаются в величественные розы. Я вижу собственное лицо, смотрящее на меня, — это отражение в стене воды. Я просовываю руку сквозь эту стену, а потом и вся проваливаюсь.
Я падаю и падаю, меня поглощает черный плащ сна без сновидений.
Я не знаю, в котором часу меня что-то будит. Я прислушиваюсь, но ничего не слышу. От молока на языке как будто остался легкий налет. Он словно заполняет весь рот. Мне не хочется вставать, но я должна спуститься и выпить воды.
С тяжелым вздохом я отбрасываю одеяло и зажигаю свечу; прикрывая ее ладонью от сквозняка, иду по темному коридору, который, похоже, растянулся на целую милю. На всем этаже осталась только я одна, и никого больше. Эта мысль заставляет меня ускорить шаг.
У самой лестницы пламя свечи вздрагивает и гаснет. Нет! Надо вернуться в спальню и снова зажечь огонек. Но у меня внезапно сильно кружится голова. Колени подгибаются, я хватаюсь за перила, чтобы не упасть. В темноте я слышу тихий скребущий звук, как будто кто-то сильно нажимает мелом на доску.
Я не одна. Рядом кто-то есть.
Я с трудом шепчу:
— Эй, кто это? Бригид? Это ты?
Скребущий звук приближается. Свеча в моей руке вдруг оживает и рождает в коридоре шар света. И я вижу их там, на границе освещенного и темного пространств. Они не совсем реальны и все же более плотные, чем в том видении, которое явилось мне в снегу. Три девушки, с головы до ног в белом. Острые носки их ботинок задевают деревянный пол с ужасным звуком, девушки подплывают все ближе и ближе… Их губы шевелятся, они что-то говорят. Но я их не слышу. Глаза девушек печальны, под ними я вижу большие темные круги.
«Только не кричи, Джемма. Это всего лишь видение. Оно не причинит тебе вреда. Или может?..»
Девушки уже так близко, что я невольно отворачиваюсь и закрываю глаза. От страха и хлынувшего в мои ноздри запаха меня вот-вот вырвет. Чем это пахнет? Морем и чем-то еще. Разложением. Гнилью.
И снова повторяется тот же звук, как будто тысячи насекомых шелестят крылышками. Девушки говорят, но так тихо, что я не сразу осознаю смысл их слов… но когда я его осознаю, меня до костей пробирает холодом.
— Помоги нам…
Я не хочу открывать глаза, но открываю. Они очень близко, эти мерцающие светлые призраки. Одна девушка протягивает ко мне руку.
«Пожалуйста! Пожалуйста, не надо ко мне прикасаться… я закричу! Я закричу! Я за…»
Ее рука — словно кусок льда на моем плече, но закричать мне не удается, потому что все тело застывает. В голове проносятся образы. Три девушки взлетают на вершину обрывистого утеса. Под ними плещутся морские волны, выбрасывая к ногам клочья пены. Облака темнеют. Шторм. Приближается шторм. Погоди-ка, девушек четыре… Четвертая немного отстала. Кто-то окликает их. Приближается какая-то женщина. На ней зеленый плащ.
Сладкий, тягучий голос девушки вползает в мои уши:
— Смотри…
Женщина берет четвертую девушку за руку. А потом из моря вздымается что-то ужасное. Небо темнеет. Девушки кричат.
Мы снова в ярко освещенном, как будто раскаленном шаре света. Девушки блекнут, отступая в темноту коридора.
— Она лжет… — шепчут девушки. — Не верь ей…
А потом они исчезают. И боль отпускает меня. Я стою на коленях на твердом холодном полу, одна. Свеча вдруг громко шипит, выплевывая яркую искру.
На этом все кончается. Я вскакиваю и сломя голову несусь по коридору, как перепуганная мышь, и не останавливаюсь до тех пор, пока не оказываюсь в своей спальне и не запираю дверь — хотя от кого я ее запираю, я сказать не могу. Я зажигаю все лампы в комнате. Когда вокруг становится светло, я чувствую себя немножко лучше. Что это было за видение? Почему видения стали намного сильнее, ярче? Может быть, дело в том, что я освободила магию сфер? Не она ли каким-то образом сделала видения более рельефными, отчетливыми? Я ведь действительно чувствовала руку девушки на своем плече…
«Остановись, Джемма! Прекрати пугать себя!»
Но кто эти девушки и что им нужно от меня? Что они имели в виду, говоря: «Не верь ей»? Мне не становится легче при мысли о том, что в школе почти никого нет, или о том, что завтра я уже буду в Лондоне, со своими родными… кто знает, какие реальные ужасы ждут меня там?
У меня нет ответа ни на один вопрос. И я боюсь заснуть. К тому времени, когда первый луч сует нос в окна спальни, я полностью одета, вещи уложены, и я готова мчаться в Лондон, даже если мне придется самой подхлестывать лошадей.
ГЛАВА 13
Том опоздал, как обычно.
Я прибыла из школы Спенс на вокзал Виктория двенадцатичасовым поездом, как и предполагалось, но моего брата нигде не было видно. Может быть, он попал в ужасающую уличную катастрофу и теперь лежит где-то на мостовой, умирая, из последних сил умоляя какого-нибудь перепуганного свидетеля происшествия поскорее отправиться на железнодорожную станцию и спасти его невиннейшую и добродетельнейшую сестру… Это единственное допустимое объяснение, какое я могу придумать. Вот только, скорее всего, Том застрял в клубе, играет в карты и хохочет со своими приятелями и совершенно забыл обо мне.
— Дорогая, вы уверены, что ваш брат вас встретит? — спрашивает Беатриса.
Беатриса и Милисента — сестры семидесяти с чем-то лет от роду, старые девы. Они сидели рядом со мной в поезде и всю дорогу без умолку болтали о ревматизме и о махровых розах, так что я начала думать, что вот-вот свихнусь. Впрочем, в отличие от брата, они искренне заботились о моем благополучии.
— О да! Совершенно уверена, благодарю вас, — отвечаю я. — Пожалуйста, не беспокойтесь обо мне.
— Ох, дорогая Милисента, я представить не могу, что мы оставим ее здесь одну, а ты?
— Нет, конечно, Беатриса! Она должна пойти с нами. Мы пошлем весточку ее родным.
Замечательное решение. Я готова уже просто убить Тома.
— Вон он! — вскрикиваю я, вглядываясь в даль, где никакого Тома нет и в помине.
— Где? — хором спрашивают престарелые сестры.
— Вон там, я только что его видела! Я, должно быть, не туда смотрела. Очень приятно было с вами познакомиться. Надеюсь, мы еще встретимся, — говорю я, пожимая им руки.
Я решительно направляюсь в сторону — и прячусь за билетной кассой. Когда сестры наконец уходят своей дорогой, я выхожу на платформу и сажусь на скамью.
Куда мог подеваться Том?
Подходит следующий поезд, выбрасывает из своего нутра пассажиров. Они сразу попадают в объятия улыбающихся родственников. Из рук в руки переходят чемоданы, сумки, цветы… Том опаздывает уже на полчаса. Я обязательно скажу об этом отцу.
Какой-то мужчина в черном костюме садится на скамью рядом со мной. Что он должен думать, видя меня, сидящую здесь в одиночестве? Красный шрам пересекает левую сторону его лица, протянувшись от уха до угла рта. Костюм мужчины отлично сшит. Я вдруг замечаю значок на лацкане — и у меня пересыхает во рту, потому что я знаю, что это такое. Это меч и череп братства Ракшана. Что это, случайное совпадение — то, что мужчина сел именно рядом со мной? Или он сделал это с какой-то целью? Мужчина едва заметно улыбается мне. Я молча встаю и иду прочь. Пройдя половину платформы, я оглядываюсь. Мужчина встал со скамьи. Сунув газету под мышку, он идет за мной. Где же Том? Я останавливаюсь около цветочницы, делая вид, что рассматриваю букетики и россыпь бутонов в ее корзинке. Мужчина тоже подходит к продавщице. Он выбирает красную гвоздику и вставляет ее в петлицу, касается края шляпы, благодаря девушку, и опускает монетку в ее руку, не произнеся ни единого слова.
От страха ноги у меня становятся слабыми, как у новорожденного котенка. А что, если мужчина попытается на меня напасть, похитить меня? Что, если с Картиком случилось ужасное? Что, если Пиппа права и этим людям нельзя доверять? Я ощущаю, как мужчина в черном костюме приближается ко мне. Если я закричу, кто услышит меня в этом оглушительном шипении и свисте паровозов? Кто может мне помочь?
Я замечаю молодого человека, который стоит в одиночестве и кого-то ждет.
— Вот ты где! — громко говорю я и стремительно бросаюсь к нему. Он оглядывается, пытаясь понять, к кому я обращаюсь. — Ты опоздал, это уж слишком!
— Я… опоздал? Мне ужасно жаль, но разве мы с вами…
Я наклоняюсь к нему и торопливо шепчу:
— Прошу, помогите мне! Тот человек меня преследует!
Юноша смущен.
— Который человек?
— Вон тот…
Я оборачиваюсь, но мужчина исчез. Никого за моей спиной нет.
— Там был человек в черном костюме. У него еще такой ужасный шрам на левой щеке. Он сел рядом со мной на скамью, а потом пошел за мной к цветочнице…
Я понимаю, что все это звучит слегка безумно.
— Может быть, он просто хотел купить цветок в петлицу? — предполагает молодой человек.
— Но он и сюда за мной шел!