Миссис Найтуинг подносит безупречные изделия Сесили к свету, чтобы рассмотреть как следует.

— Это очень хорошая работа, мисс Темпл. Весьма похвально.

Сесили самодовольно улыбается.

— Спасибо, миссис Найтуинг.

Ах, Рождество…

Я с тяжелым вздохом откладываю в сторону безнадежно испорченную игрушку и начинаю все сначала. У меня горят и слезятся глаза. Я тру их, но это не помогает. Мне необходимо выспаться, но как раз сна-то я и боюсь. Уже несколько недель я постоянно вижу во сне нечто ужасное, что-то вроде угроз или предостережений. Проснувшись, я помню лишь обрывки. Небо, клубящееся красными и серыми облаками. Нарисованный цветок, роняющий кровавые слезы. Странные леса, наполненные зловещим светом. Мое лицо, мрачное и вопрошающее, отражающееся в воде. Но всегда, постоянно в этих снах присутствует ее образ, прекрасный и печальный… «Почему ты оставила меня здесь? — кричит она, и я не могу ответить. — Я хочу вернуться! Я хочу снова быть вместе с вами!» Я отворачиваюсь от нее и бегу, но ее голос догоняет меня: «В этом ты виновата, Джемма! Ты бросила меня здесь! Ты бросила меня!»

Это все, что я помню, просыпаясь каждое утро до рассвета, мокрая от пота и куда более уставшая, чем когда ложилась в постель. Конечно, это всего лишь сны. Но почему они вызывают такую сильную тревогу?

— Вы могли бы и предупредить меня, — сердито говорю я Фелисити и Энн, как только мы остаемся одни.

— Ты могла бы быть и поосторожнее, — возражает Энн.

Она достает из рукава носовой платок, посеревший от бесконечных стирок, и вытирает вечно текущий нос и слезящиеся глаза.

— Я бы не сделала ничего подобного, если бы знала, что она стоит за спиной!

— Ты прекрасно знаешь, что миссис Найтуинг подобна Богу, — вздыхает Фелисити, — находится одновременно везде. — На самом деле она и вправду могла бы быть божеством, насколько я понимаю.

Огонь, горящий в камине, бросает золотые отсветы на ее очень светлые волосы. Фелисити сияет, как падший ангел. Энн нервно оглядывается по сторонам.

— В-вы не должны так говорить, — шепчет она, заикаясь, как обычно. — О Боге вот так говорить не надо!

— А почему, собственно? — недоумевает Фелисити.

— Это может навлечь несчастье, неудачу…

Мы умолкаем, потому что хорошо знакомы с невезением, и это слишком свежо, чтобы мы могли забыть о весьма действенных силах за пределами того мира, который мы видим вокруг себя, силах, не поддающихся разумному объяснению, силах, которые невозможно понять.

Фелисити задумчиво смотрит в огонь.

— Ты до сих пор веришь в существование Бога, Энн? После всего, что мы видели?

Школьная служанка бесшумно проскальзывает по коридору, ее белый фартук четко вырисовывается на фоне унылого серого форменного платья, в полутьме мы только этот фартук и видим; сама женщина полностью скрыта тьмой. Если бы я сейчас пошла за ней и повернула за угол коридора, я очутилась бы в радостном, ярко освещенном большом холле, из которого мы только что вышли. Там множество девочек и девушек самых разных возрастов, от шести до семнадцати лет, то и дело начинают петь веселые гимны, прося Господа послать им самых замечательных мужей. Но почему-то никто не говорит о том, чтобы эти джентльмены получили замечательных жен.

Мне очень хочется присоединиться к ним, вместе со всеми зажигать свечи на огромной елке, тянуть за веревочки ярко расписанных рождественских конфет-хлопушек и слышать, как с приятным веселым шорохом лопается на них бумага… Мне очень хочется не иметь других забот, кроме заботы о том, будет ли добр ко мне в этом году Санта-Клаус или найду ли я среди подарков уголь для рисования.

Три девочки, соединив руки, как бумажные куколки, вырезанные из одного листка, раскачиваются взад-вперед; одна положила кудрявую головку на плечо подружки, а та осторожно поцеловала ее в лоб. Они понятия не имеют о том, что этот мир — не единственный. Что далеко-далеко от надежных, похожих на крепостные стены школы Спенс, далеко от охраняющих их миссис Найтуинг, мадемуазель Лефарж и прочих учителей, вылепливающих наши привычки и характеры, как из податливой глины, вдали от самой Англии существует место потрясающей красоты и пугающей силы. Место, где тебе может принадлежать все, о чем мечтаешь, так что приходится быть поосторожнее с желаниями. Место, где вещи могут причинить боль. Место, которое уже заявило свои права на одну из нас.

Я крепко связана с этим местом.

— Давайте-ка возьмем пальто, — говорит Энн, направляясь к огромной извивающейся лестнице, которая главенствует над большим холлом.

Фелисити смотрит на нее с удивлением.

— Зачем бы это? Куда мы пойдем?

— Среда сегодня, — говорит Энн, отводя взгляд. — Пора навестить Пиппу.

ГЛАВА 2

Мы пробираемся мимо голых деревьев, растущих за школой, пока не доходим до знакомой поляны. Здесь ужасающе сыро, и я рада, что на мне пальто и перчатки. Справа от нас расположено озерцо, где еще недавно мы лениво лежали в лодке под голубым сентябрьским небом. Теперь эта лодка мирно спит на замерзших камнях и жесткой, мертвой зимней траве у края воды. Само озеро представляет собой гладкую ледяную плоскость. Несколько месяцев назад мы делили этот лес с цыганами, стоявшими здесь лагерем, но они давно ушли в поисках края потеплее. И вместе с ними, полагаю, ушел и молодой человек из Бомбея, юноша с большими карими глазами, полными губами и крикетной битой моего отца. Картик. Я постоянно думаю о том, вспоминает ли он обо мне. Я невольно думаю о том, когда он в следующий раз появится, чтобы повидать меня, и что это будет значить.

— О чем ты там размечталась? — спрашивает Фелисити.

— О Рождестве, — лгу я.

С губ срывается маленькое облачко белого пара. В лесу отчаянно холодно.

— Я и забыла, что тебе никогда не приходилось встречать Рождество по-настоящему, по-английски. Я тебе все расскажу и объясню во время каникул. Мы сбежим из дома и отлично проведем время, — обещает Фелисити.

Энн смотрит в землю, не поднимая головы. Она на все каникулы останется здесь, в школе Спенс. У нее нет родственников, к которым она могла бы поехать, ей не доведется получить подарки, у нее не будет воспоминаний о Рождестве, которые согревали бы ее до самой весны.

— Энн, — говорю я чересчур бодро, — как это здорово, что ты присмотришь за школой, пока нас здесь не будет.

— Вам не обязательно это делать, — отвечает она.

— Делать что?

— Стараться изображать бодрость на лицах. Да, я буду одинока и несчастна. Я это прекрасно понимаю.

— Ох, пожалуйста, только не начинай себя жалеть! — раздраженно восклицает Фелисити. — Мне и часа рядом с тобой не выдержать, если ты этим займешься!

Она хватает длинную палку и колотит по деревьям, мимо которых мы проходим. Энн, устыдившись и умолкнув, шагает следом. Надо бы что-нибудь сказать в ее защиту, но меня все больше и больше сердит, что Энн все время отказывается сама постоять за себя. Так что я оставляю все как есть.

— Как вы думаете, вы пойдете на какие-то балы в рождественские дни? — спрашивает Энн, до боли закусив губы.

Это не слишком отличается от порезов, которые она наносила на свои руки ножницами для шитья, в таких местах, где раны скрыты рукавами, и которые теперь, как я знала, снова появились на ее запястьях.

— Да. Разумеется, — отвечает Фелисити так, будто вопрос вызвал у нее скуку. — Мои матушка и отец сами задумали бал на Рождество. На него все съедутся.

Она могла бы еще и добавить: «Все, кроме тебя».

— А мне придется сидеть с бабушкой, а уж она никогда не упускает возможности указать мне на ошибки, да еще с братцем Томом, который просто доводит меня до бешенства. Могу поклясться, это будут весьма трудные каникулы.

Я улыбаюсь, надеясь, что заставлю Энн рассмеяться. По правде говоря, я чувствую себя виноватой из-за того, что бросаю ее здесь, в школе, но не настолько все же виноватой, чтобы пригласить ее на каникулы к себе домой.

— А как поживает твой брат Том?

— Да все так же. То есть представления не имею, как именно.

— Он еще не связал себя обещанием с кем-нибудь?

Энн обожает Тома, а он ее едва заметил. Это совершенно безнадежная ситуация.

— Похоже, да, мне так кажется, — вынуждена солгать я.

Энн резко останавливается.

— И кто она?

— Э-э… вроде бы мисс Далтон. Ее семья — из Сомерсета, да, я уверена.

— Она хорошенькая? — продолжает расспросы Энн.

— Да, — киваю я. И надеюсь, что на этом разговор будет закончен.

— Такая же хорошенькая, как Пиппа?

Пиппа. Прекрасная Пиппа с темными локонами и фиолетовыми глазами…

— Нет, — отвечаю я. — Таких красавиц, как Пиппа, больше нет.

Мы наконец добрались до места. Перед нами высится огромное дерево, кора покрыта тонким слоем инея. У корней лежит тяжелый камень. Мы снимаем перчатки и отодвигаем его, открыв дыру. В углублении спрятан странный набор предметов — одна детская перчатка, записка на плотной пергаментной бумаге, придавленная камешком, пригоршня ирисок и несколько давно высохших цветков с могилы; ветер, воспользовавшись случаем, выдувает из ямки один и уносит вверх, к ветвям старого дуба.

— Ты принесла? — спрашивает у Энн Фелисити.

Та кивает и достает из кармана что-то, завернутое в зеленую бумагу. Энн разворачивает бумагу, и мы видим ангела, сшитого из кружев и бус. Каждая из нас приложила руку к его изготовлению. Энн снова укутывает ангела в бумагу и кладет его на самодельный алтарь под деревом рядом с другими памятными мелочами.

— Веселого Рождества, Пиппа, — говорит она, обращаясь к девушке, давно умершей и похороненной два месяца назад за тридцать миль отсюда.

К девушке, которая была нам дорогой подругой. К девушке, которую я могла спасти.

— Веселого Рождества, Пиппа, — повторяем мы с Фелисити.

Некоторое время мы молчим. Здесь, на поляне, ветер еще холоднее, чем в лесу, ему ведь ничто не мешает. Туман впитывается в шерстяную ткань зимнего пальто, кожа под одеждой покрывается пупырышками. Я поглядываю туда, где притаилась пещера, молчаливая, мрачная… вход в нее недавно заложили кирпичной стенкой.

Несколько месяцев назад мы все вчетвером приходили в эту пещеру, чтобы читать тайный дневник Мэри Доуд, и из него узнали о сферах, о скрытом магическом мире по ту сторону мира нашего, — и о том, что некогда там властвовала группа могущественных волшебниц, называвшая себя Орденом. В сферах исполнялись самые фантастические мечты. Но там обитали и темные духи, существа, желавшие править в сферах. Мэри Доуд узнала о них. Узнали и мы, когда наша подруга Пиппа была потеряна для нас навсегда.

— Ужас как холодно, — говорит наконец Энн, нарушая молчание.

Она склонила голову и тихонько откашлялась.

— Да, — без особого энтузиазма соглашается Фелисити.

Ветер срывает с ветки упрямый коричневый лист, до сих пор не слетевший, и стремительно уносит прочь.

— Как вы думаете, мы когда-нибудь еще повстречаемся с Пиппой? — спрашивает Энн.

— Я не знаю, — отвечаю я, хотя все мы прекрасно понимаем, что Пиппа умерла, ушла навсегда.

Мгновение-другое слышатся лишь завывания ветра в ветвях.

Фелисити хватает острую палку и бесцельно тычет ею в ствол дерева.

— Когда мы туда вернемся? Ты говорила…

— …что мы вернемся туда, когда найдем других членов Ордена, — заканчиваю я за нее.

— Но уже два месяца прошло, — жалобно произносит Энн. — А что, если других просто не существует?

— И что, если они не разрешат нам с Энн входить туда? Мы ведь не особенные, как ты, — говорит Фелисити, противно подчеркивая голосом слово «особенные».

Это клин, вбитый между нами, — знание того, что только я могу входить в сферы; что у меня есть такая сила, а у них нет. Они могут попасть в сферы, только если я возьму их с собой.

— Вы прекрасно помните, что сказала моя матушка: сферы сами решают, кто будет избран. Мы тут ни при чем, — отвечаю я, надеясь, что они оставят наконец эту тему.

— Но когда, скажи на милость, эти леди из Ордена свяжутся с тобой и как именно? — не отступает Фелисити.

— Представления не имею, — честно признаюсь я, чувствуя себя глупо. — Матушка говорила, что они это сделают, и все. Но это ведь не то же самое, как если бы я подала обычное объявление в газету, вы согласны?

— А что с тем индийским юношей, которого посылали следить за тобой? — задает очередной вопрос Энн.

— Картик? Я его не видела со дня похорон Пиппы.

Картик. А может быть, он и сейчас где-то здесь, за деревьями, наблюдает за мной, готовясь передать меня своим братьям Ракшана, людям, которые могут навеки закрыть мне доступ в сферы?

— Может, на том все и кончилось? И то, что он исчез, только к лучшему? — предполагает Фелисити.

При этих словах мое сердце сжимается от боли. Я постоянно возвращаюсь в мыслях к тому дню, когда видела Картика в последний раз, видела его большие темные глаза, полные какого-то нового чувства, которое осталось мне непонятным, и теплую кожу его пальца, коснувшегося моих губ, вызвавшего во мне странное ощущение пустоты и желания…

— Возможно, — киваю я. — А может быть, он отправился к своим Ракшана и рассказал им обо всем.

Фелисити обдумывает это предположение, выцарапывая острой палкой на коре дерева свое имя.

— Но если бы это было так… тебе не кажется, что они уже явились бы сюда?

— Наверное, да.

— Но их тут нет, ты ведь и сама это знаешь.

Фелисити так нажимает на палку, что та ломается и последняя буква ее имени остается недописанной, на коре теперь красуется «ФЕЛИСИТ».

— И у тебя так и не было видений? — спрашивает Энн.

— Нет. Ни одного с тех пор, как я расколотила руны.

Фелисити окидывает меня холодным взглядом.

— Вообще ничего?

— Ни-че-го! — отвечаю я.

Энн сует ладони под мышки, чтобы согреть.

— А тебе не кажется, что руны и были источником всего, и когда ты их разрушила, то и видения прекратились, и это лишь к лучшему?

Я об этом не задумывалась. И от предположения Энн меня охватила неуверенность. Сначала я пугалась своих видений, но теперь мне их не хватало…

— Я не знаю.

Фелисити берет в обе ладони мою руку, изливая на меня все свое обаяние.

— Джемма, подумай об этом… о той изумительной, чудесной магии, которая пропадает понапрасну. Мы ведь могли бы испробовать многое, очень многое!

— Мне хочется снова стать прекрасной, — говорит Энн, подхватывая идею Фелисити. — Или, может быть, найти себе рыцаря, как Пиппа. Рыцаря, который по-настоящему любил бы меня.

Нельзя сказать, чтобы я и сама не думала о чем-то подобном, стараясь убедить себя. Мне отчаянно хотелось увидеть вечный золотой закат над безмятежной рекой, вновь получить ту силу, которой я была лишена в этом мире. И Фелисити словно бы ощутила, как слабеет моя решимость. Она ласково поцеловала меня в щеку. Губы у нее были холодными.

— Джемма, милая, совсем ненадолго! Туда и обратно, и без всех этих мудрых особ из Ордена!

Энн, конечно же, поддержала ее:

— Картик ушел, никто за нами не подсматривает!

— А как насчет Цирцеи? — напоминаю я им. — Она-то по-прежнему где-то неподалеку, она выжидает, когда я совершу какую-нибудь ошибку!

— Мы будем вести себя очень осторожно! — обещает Фелисити.

Я понимаю, к чему это ведет. Они будут надоедать мне до тех пор, пока я не соглашусь отвести их в сферы.

— По правде говоря, дело в том, что я не могу войти туда, — говорю я, глядя на лес. — Я уже пыталась.

Фелисити отступает на шаг.

— Пыталась… без нас?

— Всего один раз, — возражаю я, избегая ее взгляда. — Но я не сумела вызвать дверь света.

— Какая жалость… — бормочет Фелисити. Но в ее тоне отчетливо слышится иное: «Ой, не верю я тебе!»

— Придется найти других членов Ордена, иначе нам не удастся вернуться в сферы. Боюсь, другого способа не существует.

Это чистая ложь. Насколько я понимаю, я могла бы снова войти в сферы в любое время. Но не сейчас. Я не отправлюсь туда до тех пор, пока не пойму ту странную силу, которой одарена, пока не разберусь в сути этого дара-проклятия. Пока не научусь управлять магией сфер — ведь матушка предупреждала меня, что я обязательно должна это сделать. Иначе последствия могут быть нешуточными. Мне достаточно и того, что приходится жить, имея на совести смерть Пиппы — до конца моих дней. Я не хочу снова совершать ту же самую ошибку. И прямо сейчас будет куда лучше, если мои подруги поверят: особый дар покинул меня, у меня нет силы, чтобы отвести их в волшебный мир сфер. Прямо сейчас будет лучше, если я им солгу. По крайней мере, так я говорю самой себе.

Вдали ударил церковный колокол, возвещая о том, что пришло время вечерней молитвы.

— Мы опоздаем, — говорит Фелисити, направляясь к церкви.

Ее тон внезапно становится таким же леденящим, как ветер. Энн покорно шагает за ней, предоставив мне вернуть на место тяжелый камень, прикрывающий алтарь Пиппы.

— Большое спасибо за помощь, — бормочу я, всем весом наваливаясь на камень.

Мне снова бросается в глаза листок плотной пергаментной бумаги. Странно. Я не помню, чтобы кто-то из нас клал его туда, если хорошенько подумать. И его здесь не было на прошлой неделе. И никто, кроме нас, не знает об этом местечке. Я вытаскиваю из-под камня обрывок и разворачиваю его.

«Мне необходимо немедленно повидаться с тобой».

Здесь есть и подпись, но мне незачем ее читать. Я узнала почерк.

Это почерк Картика.