Мы едем через мост, направляясь в закопченное, мрачное сердце восточного Лондона, и я с запозданием сожалею, что позволила Картику куда-то меня везти. Улицы здесь узкие и грязные. Продавцы овощей и мясники кричат от своих лотков, зазывая покупателей:

— Картошка, морковка, груши!.. Отличные кусочки баранины, ни единой жилки!..

За каретой бегут дети, выпрашивая хоть что-нибудь — монетку, что-нибудь съестное, работу… Они наперебой стараются завладеть моим вниманием.

— Мисс, мисс! — кричат они, предлагая любую «помощь» за жалкую монетку.

Картик останавливает карету в переулке за лавкой мясника. Дети бросаются ко мне, хватают за пальто.

— Прочь! — кричит Картик, причем говорит с акцентом кокни, которого я прежде никогда не слышала. — Вы слыхали о черепе и мече, а, негодники?

Глаза детей округляются при упоминании о символе Ракшана.

— Точно, слыхали, — продолжает Картик. — Так что быстро убирайтесь отсюда, раз уж поняли, о чем я говорю.

Дети бросаются врассыпную. Остается только один мальчик, и Картик бросает ему шиллинг.

— Присмотри за каретой, парень, — говорит он.

— А то! — отвечает мальчишка, пряча монету в карман.

— Весьма впечатляет, — говорю я, когда мы пересекаем грязную улицу.

Картик позволяет себе коротко, победоносно улыбнуться.

— Чему только не научишься, чтобы выжить!

Картик идет впереди меня. Он движется как охотник — напряженные плечи, осторожный шаг… Мы поворачиваем на одну извилистую улочку, застроенную дешевыми домами, потом на другую. Наконец мы выходим в короткий переулок и останавливаемся перед маленькой таверной, зажатой между обветшавшими домами. И подходим к тяжелой деревянной двери. Картик стучит как-то по-особенному, короткими ударами. Грубо вырезанное смотровое окошко в двери открывается изнутри, в нем появляется чей-то глаз. Окошко закрывается, нас впускают. В таверне темно и пахнет вкуснейшим карри и благовониями. Крупные мужчины сидят за столами, согнувшись над тарелками с горячей едой, их грязные руки сжимают кружки с пивом, как будто эти кружки — единственная стоящая вещь в целом мире. Я теперь понимаю, почему Картик никогда не приводил сюда леди. Насколько я вижу, я вообще тут единственная особа женского пола.

— Мне здесь ничто не грозит? — шепчу я сквозь стиснутые зубы.

— Не больше, чем мне самому. Просто надо заниматься своим делом и не таращиться на других, и все будет в порядке.

Почему этот ответ вызвал у меня ощущение, что Картик похож на гувернантку, которая по вечерам рассказывает своим подопечным страшные сказки, а потом ожидает, что они будут всю ночь мирно спать без кошмаров?

Картик ведет меня к столику в глубине помещения, где потолочные балки нависают особенно низко. Вообще этот зал кажется расположенным где-то под землей, как кроличье жилище.

— Куда ты пошел? — испуганно спрашиваю я, когда Картик куда-то направляется.

— Тсс! — Он прижимает к губам палец. — Я намерен тебя удивить.

Ну да, как раз этого я и боюсь. Я складываю руки на шершавой поверхности деревянного стола и стараюсь стать незаметной. Картик возвращается, неся тарелки с какой-то едой. Он с улыбкой ставит одну тарелку передо мной. Это доса! Я не видела этих тонких пряных печений с тех самых пор, как уехала из Бомбея, от кухни Сариты. Я кладу печенье в рот, и меня охватывает тоска по доброте Сариты, по стране, которую мне так хотелось покинуть, по стране, которую я, возможно, никогда больше не увижу…

— Очень вкусно, — говорю я и беру второе печенье. — Как ты узнал об этом месте?

— Амар мне рассказал. Владелец этого заведения родом из Калькутты. Видишь вон тот занавес? — Картик показывает на висящий на стене гобелен. — За ним скрыта дверь. Тайная комната. Если я когда-то тебе понадоблюсь…

Я осознаю, что Картик открывает мне тайну. Приятно ощущать, что он мне доверяет.

— Спасибо, — говорю я. — Ты скучаешь по Индии?

Он пожимает плечами.

— Теперь моя семья — Ракшана. А они не поощряют преданности какой-то одной стране или обычаям.

— Но разве ты не помнишь, как прекрасны на закате горы Гаты или поднесенные богам цветы, плывущие по воде?

— Ты говоришь, как Амар, — усмехается Картик и тоже принимается жевать горячие печенья.

— Что ты имеешь в виду?

— Он иногда тосковал по Индии. И подшучивал надо мной. «Братишка, — говорил он, — я собираюсь вернуться в Бенарес и обзавестись толстой женой и двенадцатью детишками, которые не дадут мне ни минуты покоя. А когда я умру, ты развеешь мой пепел над Гангом, чтобы я никогда больше не родился в этом мире».

Картик никогда не говорил так много о своем брате. Я понимаю, что нам пора перейти к обсуждению дела, но мне хочется побольше узнать об Амаре.

— И он… женился?

— Нет. Братьям Ракшана запрещено жениться. Это мешает, отвлекает от нашей цели.

— О!.. Да, понимаю.

Картик берет еще одну досу и разламывает на аккуратные ровные кусочки.

— Как только ты даешь клятву братству Ракшана, ты отдаешь им саму свою жизнь. И Амар это знал. Он с честью выполнял свой долг.

— Он занимал высокое положение?

На лицо Картика набежала тень.

— Нет. Но он мог бы, если бы…

Если бы остался в живых. Если бы он не погиб, пытаясь защитить мою мать, пытаясь защитить меня.

Картик отодвигает свою тарелку. Он уже полностью сосредоточен на деле.

— Так что ты должна была мне рассказать?

— Я думаю, что мисс Мак-Клити — это Цирцея, — говорю я.

И рассказываю ему об анаграмме, о том, как мы проследили мисс Мак-Клити до Бедлама, о вырезке из газеты и о странном разговоре с Нелл Хокинс.

— Мисс Хокинс сказала, что Цирцея пыталась проникнуть в сферы с ее помощью, но у них ничего не получилось. Нелл могла лишь мысленно видеть сферы. А когда и это ей не удалось…

— Когда именно ей не удалось?

— Я не знаю. Я видела только разные обрывки в моем видении, — говорю я. Картик бросает на меня предостерегающий взгляд, но я именно этого и ожидала. — Я знаю, что ты хочешь сказать, но мне продолжают являться те три девушки в белом, подруги мисс Хокинс. Это одно и то же видение, но оно с каждым разом становится немножко отчетливее. Девушки, море и женщина в зеленом плаще. Цирцея. А потом… я не знаю. Случается что-то ужасное. Но я не вижу этого.

Картик тихонько барабанит кончиками пальцев по столу.

— Она сказала тебе, как найти Храм?

— Нет, — отвечаю я. — Она просто повторяет одно и то же насчет того, что нужно увидеть истинный путь.

— Я понимаю, что тебе очень нравится мисс Хокинс, но ты должна помнить, что на нее нельзя положиться.

— Но то же теперь касается и магии, и сфер, — возражаю я, вертя в руках перчатки. — Я не представляю, с чего начать. Мне кажется, это невозможно. Я должна найти нечто такое, чего вроде бы и не существует, и пока все, чего мне удалось достичь, это разговор с сумасшедшей из Бедлама, которая твердит о том, что необходимо придерживаться истинного пути, следовать пути. Да я бы с радостью последовала по этому чертову пути, если бы знала, где он находится.

Картик от изумления разевает рот. А я слишком поздно осознаю, что выругалась.

— Ох, я ужасно виновата, прости, — теряюсь я.

— Да, ты чертовски виновата, — говорит Картик.

И вдруг разражается оглушительным хохотом. Я пытаюсь заставить его замолчать, но вскоре и сама не выдерживаю, и мы оба завываем от смеха, как гиены. Какой-то старик за столом неподалеку качает головой, глядя на нас; похоже, он решил, что мы свихнулись.

— Извини, — говорю я. — Это потому, что я раздражена.

Картик показывает на мой погнутый амулет.

— А это что такое? Что с ним случилось, как ты это сделала?

— Ох, — вздыхаю я, снимая с шеи Око Полумесяца, — это не я. Это мисс Хокинс. Когда я в первый раз ее навещала, она сорвала его с моей шеи. Я думала, она меня убить хочет. Но она просто держала его перед собой вот так.

Я показываю Картику жест мисс Хокинс. Картик хмурится.

— Как оружие?

Он берет у меня амулет и взмахивает им так, словно это кинжал. В янтарном свете фонарей таверны металл светится тепло, как золото.

— Нет. Она вот так его сжимала.

Я забираю амулет у Картика и поворачиваю и передвигаю его в ладони, как это делала Нелл.

— Она долго всматривалась в его обратную сторону, как будто искала там что-то.

Картик резко выпрямляется.

— Ну-ка, еще раз так сделай…

Я снова поворачиваю амулет туда и обратно.

— Что такое? О чем ты думаешь?

Картик опять откидывается на спинку стула.

— Не знаю… Просто вот эти твои движения напомнили мне о компасе.

Компас! Я придвигаю поближе лампу на высокой ножке и подставляю амулет под мерцающий свет.

— Ты что-нибудь видишь? — спрашивает Картик, пододвигая свой стул так близко к моему, что я ощущаю тепло его тела, ощущаю запах его волос — смесь печной сажи и пряностей… Это приятный запах, он притягивает к себе…

— Нет, ничего, — качаю я головой.

На обратной стороне амулета нет никаких пометок. Никаких указаний на направление.

Картик снова откидывается на спинку стула.

— Ну, мысль все же была неплохой.

— Согласна, — киваю я, продолжая всматриваться в амулет. — А что, если мы можем увидеть на нем что-то только в сферах?

— Ты попробуешь?

— Как только смогу, — обещаю я.

— Отлично, мисс Дойл, — говорит Картик, широко улыбаясь. — А теперь позвольте отвезти вас домой, пока я не лишился работы.

Мы выходим из таверны и снова идем по извилистым улицам к тому месту, где осталась карета. Но когда мы добираемся до нее, мальчишки рядом с ней нет. Вместо него мы видим троих мужчин в черной одежде. У одного в руках трость, и выглядят они так, словно собираются на нас напасть. Третий сидит в карете, держа перед собой развернутую газету. Улица, еще полчаса назад заполненная людьми, теперь совершенно пустынна.

Картик жестом дает мне понять, что надо замедлить шаг. Мужчины видят его, кто-то из них свистит. Третий, сидящий в карете, аккуратно складывает газету и выходит. Это тот самый мужчина со шрамом, тот, который преследует меня с самого приезда в Лондон.

— Восточную звезду найти нелегко, — говорит мужчина со шрамом. — Очень нелегко найти.

Я замечаю булавку с мечом и черепом на лацкане его сюртука. У остальных таких украшений нет.

— Привет, приятель, — говорит один из мужчин, подходя ближе. Он крепкий, коренастый, похлопывает тростью по ладони. — Помнишь меня?

Картик рассеянно потирает лоб, и я гадаю, о чем это они.

— Мистер Фоулсон прибыл сюда по делу, ему желательно поговорить с леди, — заявляет здоровяк и сильно толкает Картика.

Второй мужчина подходит ко мне и предлагает приблизиться к карете.

— Фоулсон, — говорю я. — Так, значит, у вас еще и имя есть.

Мужчина, сидящий в моей карете, хмурится, глядя на здоровенного хулигана.

— Незачем притворяться, — говорю я. — Мне известно, что вы — Ракшана. И буду вам весьма признательна, если вы перестанете меня преследовать.

Мужчина говорит низким, сдержанным голосом, будто увещевая капризного ребенка:

— А мне известно, что вы — дерзкая девчонка, не понимающая серьезности задачи, стоящей перед ней. Вам бы следовало находиться в сферах и искать Храм, а не бродить по самым грязным лондонским улицам. Уж здесь-то Храма точно нет. Или есть? Скажите-ка, куда вас водил этот парень?

Он ничего не знает об убежище Картика. Отлично. Я слышу, как Картик, стоящий рядом со мной, сдерживает дыхание.

— Просто посмотреть на окрестности, — говорю я. — Мне хотелось собственными глазами увидеть все эти трущобы.

Мужчина с тростью громко фыркает.

— Уверяю вас, сэр, я весьма серьезно отношусь к своему долгу, — говорю я мистеру Фоулсону.

— Так ли это, девица? Задача-то совсем проста: отыскать Храм и связать магию.

— Если это так просто, почему бы вам самому этого не сделать? — сердито возражаю я. — Ах да, вы не можете! Тогда придется вам положиться на меня, на дерзкую девчонку, а?

Фоулсон смотрит на меня так, словно ему хочется врезать мне изо всех сил.

— Что ж, похоже, в настоящий момент это действительно так.

Он одаряет Картика ледяной улыбкой.

— И ты, новичок, не забудь о своем долге!

Он сует сложенную газету под мышку и подходит к своим помощникам. И все втроем они неторопливо уходят, через секунду-другую исчезая за углом. Картик тут же оживает и впихивает меня в карету.

— Что он имел в виду, когда говорил о твоем долге? — спрашиваю я.

— Я уже говорил тебе, — отвечает он, беря лошадь под уздцы и заставляя ее развернуться. — Моя задача — помочь тебе отыскать Храм. Только и всего. А вот что ты имела в виду, когда просила Фоулсона перестать тебя преследовать?

— Только то, что он меня преследует! Он был на вокзале в тот день, когда я приехала в Лондон. А потом я видела его, когда гуляла в Гайд-парке с бабушкой, — говорю я, намеренно не упоминая Саймона. — А рядом с ним я видела женщину в зеленом плаще, Картик! В зеленом плаще!

— В Лондоне множество зеленых плащей, мисс Дойл, — отвечает Картик. — И не все они принадлежат Цирцее.

— Нет. Но один — точно принадлежит. Я просто хочу знать, уверен ли ты, что мистеру Фоулсону можно доверять?

— Он Ракшана, часть моего братства, — говорит Картик. — Да, я уверен.

Он не смотрит на меня, и я боюсь, что доверие, которое мы начали испытывать друг к другу, разрушено моим вопросом. Картик вспрыгивает на свое сиденье, дергает вожжи. Мы резко срываемся с места, шоры на глазах лошади вынуждают ее к послушанию, копыта поднимают с булыжной мостовой целые смерчи пыли и мусора…

Вечером мы с бабушкой сидим у камина и занимаемся рукоделием. Каждый раз, когда с улицы доносится стук колес какого-нибудь экипажа, бабушка прислушивается. Наконец я соображаю, что она ожидает возвращения отца из клуба. Отец проводит там массу времени, особенно по вечерам. Иной раз я слышу, как он является домой перед самым рассветом.

Сегодня бабушка ждет отца с особым напряжением. Он устроил жуткий скандал перед уходом, обвинил миссис Джонс, что та потеряла его перчатки, и чуть не разнес всю библиотеку, ища их, — а потом бабушка обнаружила их в кармане его собственного пальто. Они все время там лежали. Отец уехал, даже не подумав извиниться.

— Я уверена, он скоро вернется, — говорю я, когда мимо нашего дома проезжает очередной экипаж.

— Да. Да, разумеется. Конечно, — рассеянно произносит бабушка. — Не сомневаюсь, он просто забыл о времени. Ему очень нравится быть среди людей, правда?

— Да, — соглашаюсь я, удивленная, что бабушка вдруг стала так беспокоиться о своем сыне. Это даже уменьшает мою неприязнь к ней.

— Знаешь, он тебя любит куда больше, чем Тома.

Я так ошеломлена, что втыкаю иголку в палец. На коже выступает крошечная капелька крови.

— Да, это так. Ох, конечно же, он заботится и о Томе. Но сыновья для мужчин — это нечто совсем другое, это скорее долг, чем радость. А ты — его ангел. Не разбей ему сердца, Джемма. Он уже так много страдал… Это может его уничтожить.

Я изо всех сил сдерживаю слезы, мне больно от укола и от внезапного нежеланного открытия.

— Я этого не сделаю, — обещаю я.

— У тебя получается очень красивая вышивка, дорогая. Но мне кажется, по краям надо делать более короткие стежки, — говорит бабушка таким тоном, словно мы ничего другого и не обсуждали.

В комнату входит миссис Джонс.

— Прошу прощения, миссис Дойл… Вот это доставили для мисс Дойл днем. Эмили забыла мне сказать.

И хотя посылка предназначена для меня, миссис Джонс подает ее бабушке; это коробка, изящно перевязанная шелковой розовой лентой с бантом.

Бабушка смотрит на карточку, заткнутую под ленту.

— Это от Саймона Миддлтона.

Подарок от Саймона? Я полна любопытства. В коробочке лежит прекрасное тонкое ожерелье: на цепочке висят маленькие аметисты. Пурпурные, это мой любимый цвет. На карточке написано: «Вместо джема для нашей Джеммы».

— Какие красивые, — говорит бабушка, поднося ожерелье к свету. — Уверена, Саймон Миддлтон очарован кое-кем!

Я снимаю с шеи матушкин амулет, и бабушка застегивает на мне аметистовое ожерелье. Я спешу к зеркалу. Драгоценные камешки нежно лежат на моих ключицах.

— Ты должна надеть это завтра в оперу, — подает совет бабушка.

— Да, надену, — киваю я, любуясь игрой света в камнях. Они сверкают и переливаются, и вскоре мне начинает казаться, что я ничего больше не вижу.

На подушке лежит записка от Картика: «Я должен кое-что тебе сказать. Буду в конюшне».

Мне очень не нравится, что Картик считает себя вправе заглядывать в мою спальню, когда ему вздумается. Я обязательно скажу ему об этом. Мне не нравится, что у него есть секреты от меня. И об этом я тоже ему скажу. Но не сейчас. Сейчас у меня на шее — новое ожерелье, подарок Саймона. От прекрасного Саймона, который считает меня непохожей на других. Для него я не ступенька, чтобы подняться по лестнице званий в братстве Ракшана… для него я просто девушка, которой приятно дарить драгоценности.

Я беспечно подхватываю записку с подушки и кружусь по комнате, держа ее кончиками пальцев. Ожерелье лежит на шее, как добрая рука. «Вместо джема для нашей Джеммы».

Я бросаю записку Картика в камин. Края листка сворачиваются, чернеют, и бумажка превращается в пепел.