Профессор набрал полные легкие воздуха, и на его лице появилась счастливая улыбка.

— Запах дома, — тихо сказал он.

— Сколько времени ты скучал по нему? — спросила Лидия.

— Шесть лет. Когда я понял, что являюсь Хранителем, — то покинул родину и стал ездить по миру, чтобы найти вас и плоды. Наша природа и наше предназначение все время требуют от нас жертв.

Пока они шли к такси, София плотнее закуталась в пальто. Ей казалось, что они за одно мгновение перенеслись из весны в зиму.

Чтобы добраться до первых домов Мюнхена, им понадобился целый час: очевидно, аэропорт находился далеко от города. Софии казалось, что здесь все не такое, как в ее родном мире: невероятно длинные непонятные надписи на вывесках, таблички с номерами на автомобилях и даже очертания дворцов, у которых окна были очень высокие, простые и строгие. И еще названия улиц: они были написаны готическими буквами на синих табличках.

Такси остановилось перед белым приземистым четырехугольным зданием. На его вывеске было написано: HOSTEL, то есть отель, и еще что-то. Пока профессор платил за такси, София оглядывалась вокруг. Раздался звонок, похожий на звон колокольчика, и мимо проехал трамвай, окрашенный в синий и кремовый цвета. Увидев его, она оцепенела на мгновение, так он ее поразил.

— София! — окликнула ее Лидия.

Замечтавшаяся девушка обеими руками взялась за ручку своего чемодана и зашагала ко входу в отель.

— Чем он тебе так нравится? — спросила ее подруга, пока профессор Шлафен выполнял необходимые формальности на ресепшн, беседуя с очень красивым и доброжелательным на вид молодым служащим отеля.

— Кто или что?

— Город. Ты просто ешь его глазами.

— Не знаю чем… Но у меня странное чувство, как будто я уже была здесь… и все здесь такое… другое, чем у нас.

Лидия улыбнулась:

— И как раз поэтому он тебя восхищает, верно?

Когда они вошли в предназначенный им номер, София почувствовала себя спокойнее.

Комната была просторная и уютная, в ней стояли три односпальные кровати светлого дерева, большое окно выходило на улицу. За окном все время проезжали трамваи.

— Тебе нравятся трамваи? — спросил профессор у засмотревшейся в окно Софии.

Она вздрогнула, очнулась от своих мечтаний и ответила:

— Они вызывают у меня любопытство. Их так много в этом городе!

— Мы можем поехать на похороны в одном из них. Из трамвая лучше всего любоваться городом, когда приезжаешь сюда в первый раз.

Вот оно, уже началось. Похороны. Именно на эти похороны они и прилетели в Мюнхен. Они пытаются понять, что произошло с тем мальчиком, а на похоронах, возможно, удастся что-то узнать.

Они пообедали в пивной, похожей на английский паб. Здесь подавали фирменные местные кушанья и, наверное, все существующие на свете сорта пива.

Профессор был счастлив, как ребенок. Он брал за пуговицы всех, от управляющего отелем до официанта, и вел с ними разговоры по-немецки. Сразу было ясно, что он очень скучал по родине и теперь старается наверстать упущенное время.

— Попробуйте вайсвюрст — типично мюнхенские белые сосиски из телятины, а на гарнир возьмите квашеную капусту и картофельный биток, пальчики оближете! — предложил профессор в тот момент, когда перед ним ставили огромную кружку со светлым пивом.

— Ты все это выпьешь? — изумленно спросила София.

— Когда я жил здесь, я выпивал пива больше, чем воды. Мы привыкли так жить, — ответил профессор, расправляя плечи. — Тут всего поллитра, по нашим меркам, это мало. Но снова возвращаться к тому, от чего отвык, лучше постепенно.

София последовала совету профессора. Правда, ей понадобилось немного набраться мужества, чтобы выдержать густой крепкий запах кислой капусты и проглотить первый кусок беловатых маленьких сосисок, которые были залиты водой. Но их вкус понравился Софии. А крендель, который она съела вместо хлеба с основным блюдом, был великолепным.

Пивная была совершенно типичной для Мюнхена: деревянные скамьи, длинные ряды глиняных кружек на столах. Все здесь напоминало старинную горную хижину.

— В конце концов, мы, баварцы, немного горцы, — пояснил профессор, словно прочитав мысль Софии.

И София потихоньку начала привыкать к Мюнхену.

Поездка на трамвае была очень приятной. Профессор был прав: в вагончике, в который они сели, окна были огромные. Обе девушки прижали к стеклу ладони и лица и словно вросли в пол салона. Город медленно проплывал мимо них. За окном сменяли друг друга элегантные кварталы, аккуратные прямые улицы, длинные ряды голых деревьев и строгие дворцы.

Мюнхен казался Софии серьезным, если можно так сказать о городе. Но это была спокойная изящная серьезность, которая наполняла душу миром и покоем. Люди говорили негромко и шли по улицам спокойно, без суеты, автомобили строго соблюдали порядок. Ничего общего с тем хаосом, которым ей казались улицы Рима. София встретилась взглядом с женщиной, которая только что вошла в трамвай, и та ей улыбнулась. Девушка ответила ей робкой улыбкой, но сразу же отвела глаза.

До кладбища они доехали быстро. Оно оказалось чем-то вроде круглого мавзолея и напомнило Софии Пантеон. Увидев его, девушка подняла воротник куртки, но не только из-за холода. Она всего раз в жизни была на кладбище, и это было кладбище Верано в Риме. Его могилы, составленные в штабеля бетонные кубы с погребальным факелом перед каждым, вызвали у Софии давящую тоску, которую она не могла прогнать от себя.

Сейчас рука Лидии обняла ее за плечи:

— Вспомнила что-то грустное?

София покачала головой.

— Правду говоря, я всего один раз была на кладбище, и то недолго. У меня никогда не было родных, к которым я бы могла ходить на могилы, — ответила она, опустив глаза, чтобы не показать печаль, затуманившую ее взгляд при воспоминании о годах, проведенных в сиротском приюте. — А ты?

Лидия провела рукой по своим длинным черным волосам, и одна прядь упала ей на лицо, как будто она хотела закрыть его, чтобы не выдать своих чувств.

— Была, когда хоронила бабушку. Ее похороны — одно из моих самых ярких воспоминаний о детстве. Она лежит на маленьком кладбище в горах: мы были там с нашим цирком, когда она умерла. Мне нравится думать, что ей хорошо там, что она любуется горами, а зимой слушает, как падает снег.

София инстинктивно сжала ее руку. Лидия ласково улыбнулась ей, а потом обе девушки вошли вслед за профессором в ворота кладбища.

Оно было таким, как те, которые София видела в фильмах: аккуратные дорожки среди деревьев и цветов, ряды маленьких металлических крестов на очень ухоженном ярко-зеленом газоне, и на каждом кресте кованая железная табличка, на которой написаны имя покойного и даты его рождения и смерти. Иногда это однообразие нарушали более внушительные могилы, монументальные надгробия, увенчанные прекрасным ангелом с распахнутыми крыльями, изящно украшенные каменные памятники в форме скалы, на которые отбрасывали тень ветви деревьев.

Конечно, здесь было невесело, но кладбище не было и таким ужасным, как ожидала София. От него исходил покой, совершенно не похожий на то безумное отчаяние, которое вызвали У нее бетонные кубы в Верано, получившие у римлян прозвище «печурки».

Возле могилы, которую они искали, стояли священник и женщина лет под сорок в черном, изящном, облегающем стройную фигуру пальто. Маленькая могила, гроб и больше ничего. У Софии сердце сжалось от тоски. Карл Леман умер в тринадцать лет. Вероятно, его короткое присутствие на земле было почти никем не замечено. Очевидно, у него не было времени найти себе друзей. Точно так же, как она и Лидия. Кто бы пришел на ее похороны? С друзьями по приюту она не виделась уже два года, а все ее свободное время поглощал поиск плодов. Он то приводил ее на виллу в замок Гандольфо, то заставлял кружить по Италии, идя по следу плодов. У нее не было времени ни для кого, кроме Лидии и профессора. У нее не было связей с миром. Отчасти и от нее зависела судьба земли и человечества, и это накладывало отпечаток на ее образ жизни. В первый раз София подумала, что Карл был Драконидом. Его одиночество было знакомо и ей. Его печальный конец был их общей судьбой: смерть однажды уже прошла совсем близко от нее.

Священник говорил что-то, но София, разумеется, не могла его понять. Профессор раза два ответил на его возгласы, но София только рассматривала единственную участницу печальной церемонии — женщину в черном.

Она была высокой и худой, почти без макияжа, только ярко-красная помада на губах, которые были сжаты, словно она сдерживала слезы. Женщина старалась скрыть свои чувства, но явно была раздавлена горем. Ее светлые волосы были заплетены в аккуратную косу, которая спускалась на спину из-под черного берета. Ее грудь то и дело содрогалась от сдерживаемых рыданий. Кто она? Мать Карла? Было совершенно ясно, что именно с нее должны начаться их поиски. Да и некого больше было расспросить о мальчике.

Гроб опустили в могилу, и, пока он медленно уходил вниз, мелкий холодный дождь начал омывать луг.

Женщина в черном бросила на гроб белую розу и послала воздушный поцелуй могиле. Потом она дождалась, пока земля полностью покроет гроб, и лишь после этого решилась уйти.