Личия Троиси

Наследие Тубана

Пролог

От последнего рева Тубана задрожала земля. Ослепительное сияние окутало высохшие ветви Древа Мира. Яркая вспышка озарила все вокруг, и поднялся невообразимый грохот.

Лунг сжался в комок, прикрыв ладонями уши. Он дрожал, потому что знал: этот гул способен снести все на своем пути.

А между тем вой стих и земля перестала дрожать. Юноша медленно приоткрыл глаза: сквозь поднявшееся на поле боя облако пыли он разглядел очертания стен и мраморные шпили крыш города. Дракония все еще была там: она сверкала ослепительной белизной на фоне свинцовых туч, готовых пролиться дождем.

Стояла мертвая тишина, словно весь мир замер в ожидании какого-то знака. Лунг, затаив дыхание, сидел за камнем, служившим ему защитой.

Он с ужасом смотрел на Тубана и Нидхогра, извивавшихся в яростной схватке.

Юноша видел, как при каждом столкновении все сильнее увядало Древо Мира, теряя одно за другим свои плоды. Лунг, парализованный от страха, что земля вот-вот лопнет от яростных ударов этих громадных тел, был не в состоянии вступить в единоборство. Он молил, чтобы поскорее закончилась эта схватка и Тубан одержал верх прежде, чем станет слишком поздно.

Возникшая в этот момент неестественная тишина казалась еще ужасней. Лунга одолевало дурное предчувствие, и в конце концов он решил высунуться из своего укрытия, чтобы посмотреть, что происходит. Нидхогр исчез.

И только Тубан по-прежнему возвышался над землей. Огромные перепончатые крылья дракона были изодраны в клочья, а по зеленой чешуе обильно струилась кровь.

Упала первая дождинка, и Лунг увидел, как его господин поднял свою морду к небу. Гром потряс горячий воздух долины, и вода наконец заполнила своим легким шумом неподвижную пустоту, окутавшую собой все вокруг. Глаза Тубана озарились ликованием; затем почти бесшумно он упал на землю, покрыв своим телом почти всю равнину.

«Нет!»

Лунг, выскочив вперед, стремглав бросился по вязкой жиже и, приблизившись к дракону, упал перед ним на колени.

— Мой господин, что с вами? — закричал он дрожащим голосом.

Морда животного была величиной почти с половину тела юноши, и на его месте любой испугался бы при виде этих челюстей с плотными рядами острых как бритвы зубов. По бокам головы виднелись заостренные гребни, но Лунг не испытывал страха, для него это было лицо его друга.

Прекрасные голубые глаза затуманились, дыхание становилось все слабее. Юноша почувствовал, как слезы подкатили к его горлу. Он никогда не думал, что увидит великого Тубана, самого мудрого и сильного из всех драконов, последнего представителя их племени, в таком состоянии.

— Я это сделал, я победил его… — пробормотал тот чуть слышно.

Юноша с трудом узнал голос дракона, настолько он был слабым.

— Не тратьте свои силы понапрасну, мой господин, позвольте мне сначала помочь вам! — взмолился Лунг, положив руку на кожистый гребень животного. Осмотрев тело дракона, каждую его рану, он ощутил, как в нем нарастает отчаяние и затуманивается сознание. И хотя охватившее его уныние было велико, надежда на то, что он спасет Тубана и все будет как прежде, у него еще оставалась.

— Послушай меня, Лунг, мне осталось уже совсем немного. Нидхогр повержен, но он жив. Мне удалось лишь загнать его глубоко под землю, в недра этой равнины. Чтобы добиться этого, мне пришлось потратить все свои силы, и для меня все уже кончено.

Нет, этого не может быть. После всего, что случилось, такого просто не должно быть.

— Вам нужно отдать свою жизнь Древу Мира и найти там утерянные плоды! Ведь вам еще многому нужно научить меня, и я…

— Лунг, — продолжил Тубан, — время драконов прошло. Отныне вам, людям, продолжать начатое. Древо Мира еще живо, но мне не удалось окончательно разгромить Нидхогра. Это не конец, а только начало…

Именно благодаря этим словам Лунг смог понять истинный масштаб происходящего. Привычный доселе мир рушился, и его господина больше уже не будет рядом с ним. Слезы покатились по щекам юноши помимо его воли.

Тубан закрыл на мгновение глаза, а затем из последних сил продолжил:

— Сейчас Нидхогр никому не сможет навредить, но однажды он снова проснется, и тогда наступит момент решительной схватки. Вам нужно быть готовыми ко всему, и даже к тому, чтобы отдать свои жизни.

— Но нам ни за что не сделать этого без вас! Без драконов Нидхогр и другие виверны одержат над нами верх!

— Ты ошибаешься. Мы, драконы, всегда будем рядом с вами. Некоторые уже нашли себе тело, в котором будут дожидаться того дня, когда Нидхогр взломает магическое заклятие и пробудится ото сна.

Лунг вспомнил давнее наставление Тубана ему, когда он был совсем ребенком и они еще очень мало знали друг друга.

«Некоторые из нас, перед тем как умереть, могут выбрать себе человека, в тело которого вселится их душа. Мы будем пребывать в ваших телах до тех пор, пока не найдем в себе силы воспрянуть ото сна и заявить о себе».

«Вот это как раз то, что мне и нужно», — подумал про себя юноша, встретившись глазами с драконом.

— Смерть четверых из нас была не напрасной, Лунг. Они вселились в души четверых людей и ждут своего пробуждения.

Юноша вытер слезы и полным решимости взглядом посмотрел на Тубана:

— Возьмите меня. Возьмите мое тело и живите.

Дракон молча склонил свою морду к нему.

— Ты так сильно меня любишь?

— Я люблю вас больше всех на свете.

— Если ты готов принять меня в себя, то твоим наследникам достанется тяжкое бремя. Мой дух перейдет твоим детям и детям твоих детей, и когда настанет час решающей битвы, я пробужусь ото сна и им придется вместе со мной сражаться против Нидхогра, ты это понимаешь?

— Вы, драконы, долгое время боролись за нас и за этот мир, так не пора ли теперь и нам принять в этом участие?! — воскликнул Лунг. — Я горжусь тем, что могу передать своим потомкам этот дар.

Тубан закрыл глаза и глубоко вздохнул:

— Раз ты сам этого желаешь, тогда положи свою руку мне на голову.

Лунг не заставил просить себя дважды и, глотая слезы, положил свою ладонь на лоб дракона, на голубой глаз, испускавший тусклый свет.

— Душа человека — это мир его чувств, мыслей, переживаний, она не имеет определенного местонахождения. В то время как душа дракона заключена в этом камне. Мы называем его — Оком Разума.

Когда все закончится и я продолжу свое существование внутри тебя, Древо Мира и Дракония исчезнут. Но тебе не нужно бояться, потому что они не растворятся навек. Они продолжат свои скитания в ожидании конца — вот тогда-то они снова вернутся на землю и мир драконов и людей станет одним целым.

Лунг с тоской подумал о Драконии, о ее мраморных улочках, об огромных дворцах, полных жизни. Он очень любил этот город, в котором вырос, и вот теперь юноше больше никогда не доведется увидеть его вновь. Лунг почувствовал в груди щемящую грусть, и все же он сохранил в душе последний милый сердцу образ своего прошлого. Он был готов.

Сначала юноша почувствовал тепло, отдававшее домом и любовью. Затем жар, который сначала медленно растекался по его руке до самого сердца, а потом и по другим частям тела. И тогда Лунг почувствовал себя так, как никогда прежде. Ощутив полное умиротворение, в какой-то момент он подумал, что отныне постиг все.

— Спасибо за все, сын мой. Если бы все люди были такими, как ты, то этот мир не был бы столь безнадежен.

Эти дошедшие до юноши разрозненные слова прозвучали откуда-то издалека. Лунг открыл рот, чтобы ответить, но внезапный холод заставил его убрать руку с камня. Вытаращив глаза, юноша увидел перед собой только безжизненное тело. Блестящая зеленая чешуя стала матовой и блеклой. Взгляд больше ничего не выражал. Юноша сразу сник при виде огромного тела Тубана, ставшего пустым и безжизненным.

Он протянул руки, чтобы еще раз обнять его, но прямо на его глазах дракон стал таять, словно дым, рассеивающийся в воздухе. Вот так и исчез мир драконов, растворившись, словно туман, средь бела дня.

И тогда Лунг дал волю слезам. Сначала это был только сдавленный стон, но потом он перешел в яростный крик, брошенный в набухшее от дождя небо. Юноша был в отчаянии.

Он попытался отыскать своего друга в недрах собственной души, но нашел там лишь гробовое молчание. Где же Тубан? Неужели он сейчас в нем?

Не успел он ответить самому себе, как внезапный грохот снова потряс землю. Лунг инстинктивно посмотрел в сторону города и увидел, как страшно закачались башни, а на землю посыпались отваливавшиеся куски мрамора, поднимая вверх клубы пыли.

Земля дрожала и трескалась под ногами, юноша зорко следил, чтобы не угодить в появившиеся расщелины. Затем раздался оглушительный гул, и Дракония начала подниматься вверх. Отделившаяся от поверхности глыба земли невероятных размеров увлекала за собой весь город и Древо Мира. Все пространство вокруг было заполнено грохотом падавших камней, но как только глыба задрожала в воздухе, показалось, будто Дракония вновь обрела устойчивость. Дворцы снова стали целыми, а их шпили перестали дрожать. Лунг наблюдал за тем, как воспаривший в небо город драконов, его дом, стала уносить невидимая сила. Эта глыба, находившаяся уже по меньшей мере метрах в десяти от земли, продолжала неумолимо подниматься все выше и выше. Она уносила с собой все, что было так дорого сердцу юноши. Лунг смотрел не отрывая глаз на этот огромный летающий остров, до последнего пытаясь разглядеть очертания башен и сияющих стен города. В его голове возникали образы, виденные им когда-то прежде, и другие, совсем незнакомые, которые, похоже, принадлежали не ему.

«Мой господин…» — подумал Лунг и поднес руку к груди. Затем облака поглотили Драконию, и кругом снова воцарилась тишина. Был слышен лишь шум дождя. Лунг почувствовал себя бесконечно одиноким. Всего в нескольких метрах от него открылся громадный кратер. Груда развалин — это все, что оставалось в этом мире от Драконии.

Юноша встал на краю кратера и заглянул в него, от увиденного сердце задрожало в его груди. Он наклонился, рукой облокотившись о груду камней. Дрожь пробежала по телу Лунга: там внизу, под землей, спал Нидхогр. Лунг чувствовал, что там затаилось зло, перевернувшее всю его жизнь.

Сжав в руке горсть земли, юноша поклялся: «Я всецело буду заботиться о вас, мой господин. Мы все будем это делать».

1

Один день в череде других

Дул ветер. Но это был вовсе не тот порывистый злой ветер, что спутывал густые вьющиеся волосы Софии. Это был приятный освежающий бриз, как тот, что дует на палубах кораблей.

Город погрузился в неестественную голубизну чистейшего неба. Его белоснежные башни, равно как мраморные фонтаны и роскошные сады, украшавшие площади и узкие улочки, сверкали под лучами солнца. София с восхищением смотрела на них, однако в глубине сердца ощущала глодавшую ее тоску. Все было слишком красивым и лучезарным, чтобы так продолжалось и дальше, девочка точно знала, что этот восхитительный спектакль рано или поздно канет в небытие, словно его никогда и не было.

Девочка летела, но странным образом она не испытывала при этом страха. Ступив на застекленный балкон, София смотрела на порозовевшие в лучах утреннего солнца облака. София страдала от ужасного головокружения даже тогда, когда поднималась на первую ступеньку лестницы. Но там, наверху, где легкий ветерок ласкал ее лицо, она всей грудью высунулась в пустоту. Земля и реки стремительно ускользали от ее глаз, в то время как город уносило в небо. Затем огромная тень упала на расстилавшуюся внизу зеленую лужайку. София подняла голову к небу, чтобы понять, что произошло. Солнечный свет ее ослепил, мешая рассмотреть, что же это такое возникло так внезапно над землей.

— Ну так что, ты поднимешься или нет?

Холод пробежал по рукам и спине.

— Мне надоело звать тебя дважды каждое утро и подниматься сюда, когда все остальные дети уже спустились.

София зажмурилась. Не было уже ни прекрасного города, полного солнечного света, ни огромной тени. Вместо этого, как всегда, белый потолок с пятнами плесени.

— Ну так что?

В поле ее зрения появилась тощая фигура Джованны. Ее возраст невозможно было определить, а может, она родилась уже старой? Джованна работала в приюте для сирот еще до рождения Софии. Она занималась всем понемногу: стирала, гладила, готовила — и рассказывала, что и сама была сиротой и будто бы пришла сюда еще ребенком, чтобы так никогда и не покинуть эти стены. София, глядя на монахиню, думала о том, что и ее ждет похожая судьба: ей суждено вырасти в приюте и смотреть на Рим через прутья решетки, а затем в один прекрасный день стать такой же сухой и язвительной особой.

Другие обитатели не упускали случая убедить девочку в том, что ее опасения справедливы.

— В тринадцать лет тебя никто не удочерит, будь уверена. Ты навсегда останешься здесь, — изрекал Марко, который при этом был дружелюбнее всех остальных воспитанников приюта.

— Извини меня, — пробурчала в ответ София и, поднимаясь, поставила на пол свои босые ноги. От соприкосновения с холодной поверхностью девочка вздрогнула.

— «Извини меня, извини меня»… Ты повторяешь это каждое утро, и каждое утро мне приходится вытряхивать тебя из кровати!

София не обращала на ее ворчание никакого внимания; Джованна повторяла это изо дня в день, такое общение у них было уже привычным делом.

— Иди умываться, иди же, потом я тайком принесу тебе один рогалик.

И это Джованна также делала всегда.

София поспешила в ванную комнату. Если что и было положительного в позднем пробуждении, так это то, что ванная была полностью в ее распоряжении. Девочке нравилось одиночество. Если бы ее спросили, что ей больше всего досаждает в сиротском приюте, то она ответила бы: невозможность уединения. Кругом всегда люди. С тобой в комнате спят десять человек, ты обедаешь в компании с сотней других воспитанников, учишься с остальными тридцатью и так далее. И только утром в ванной можно остаться наедине.

София встала к одному из умывальников и взглянула в зеркало: как и предполагалось, ее рыжие кудрявые волосы совершенно спутались и теперь напоминали круглую шапочку. Вот, оказывается, почему ей дали прозвище Тыква. Она внимательно посмотрела на веснушки вокруг носа в надежде не обнаружить там новые. Это была старая история; когда ей было пять лет, один приютский мальчик рассказал ей о девочке, у которой число веснушек стремительно увеличивалось до тех пор, пока они не покрыли собой все лицо и тело. Кожа у бедняжки стала как у отвратительного красного помидора, и с тех пор она не выходила из дому. Теперь София прекрасно понимала, что эта история была всего лишь шуткой, и все же страх, что подобное может произойти и с ней, продолжал мучить девочку. По этой причине не проходило утра, чтобы она внимательно не осмотрела себя в зеркале. Впрочем, с грустью признавалась она себе, лишь немногим вещам ей удавалось противиться. София верила в эту дурацкую историю с веснушками, страдала от головокружений препротивнейшим образом и была любимой мишенью для всевозможных шуток и колкостей у сестер приюта и его воспитанников из-за того, что не разговаривала с другими детьми. Она стеснялась общаться даже с самыми маленькими, и поэтому все то и дело посмеивались над ней.

Стоя перед зеркалом, девочка внимательно вгляделась в свои зеленые глаза и в маленькое родимое пятнышко на лбу между бровями. Пятнышко было слегка выпуклым, бледно-голубого цвета. Некоторое время назад сестры водили всех воспитанников приюта на регулярный медосмотр, и доктор долго, заинтересованно рассматривал эту странную родинку.

— Она всегда у тебя была?

София робко кивнула. Она и без того страшно боялась врачей, а этот к тому же проявлял к ней чрезмерный интерес. И девочка тут же заподозрила, что у нее какая-то очень тяжелая болезнь.

— Ты уверена?

София снова кивнула.

— Уум…

Это недовольное мычание девочка восприняла как смертный приговор.

— Следи за ним.

— А это опасно? — Голос девочки уже дрожал.

Доктор улыбнулся:

— Нет, нет. Просто за всеми родинками нужно следить. Если заметишь, что она растет, сообщи об этом наставнику и попроси отвести тебя ко мне, договорились?

И София следила, но пока никаких изменений не произошло.

Убедившись, что все в порядке, София встала под душ, наслаждаясь моментом одиночества. Однако повелительный голос Джованны вернул ее в реальность:

— Ну и что! Сколько еще это будет продолжаться? Давай пошевеливайся, тебя ждут занятия!

София вздохнула. Ее жизнь была книгой, в которой имелась только одна страница, повторявшаяся без конца. Даже сны у девочки были одни и те же. Летающий белый город снился ей почти каждую ночь, менялись только детали. Всякий раз, видя его во сне, София ощущала себя счастливой и печальной одновременно. Как прекрасно было то, что в этих снах она так не похожа на себя. Там София была другой, когда смотрела с городских балконов на простиравшийся внизу мир. И голова у нее не кружилась. А главное — она ощущала уверенность в себе, и в голове ее не было ни грустных мыслей, ни забот. Девочка чувствовала себя в своей стихии, словно этот город был ее настоящей родиной, местом, откуда она была родом.

София натягивала свитер и штаны, перескакивая сразу через две ступени. Она влетела в столовую, едва не столкнув Джованну, которая несла поднос с капучино и рогаликом. В большом помещении стояла необыкновенная тишина, дети убежали на занятия, лавки сдвинуты в беспорядке, на длинном столе — грязные чашки.

— Уж на этот раз сестра Пруденция точно тебя накажет, а я буду стоять неподалеку и с удовольствием наблюдать, — буркнула Джованна.

Услышав эти слова, София залпом выпила свой кофе и, схватив рогалик, помчалась в аудиторию.

Едва девочка переступила порог, как директриса метнула на нее гневный взгляд. Казалось, один этот взгляд способен понизить температуру в помещении. Сестра Пруденция была женщина немолодая, но с крепким и прямым, словно камыш, телом. Руки она почти всегда прятала в черную тунику. Нахмуренные брови придавали ее лицу выражение необычайной напыщенности; когда монахиня была слишком раздражена, то поднимала одну бровь и тогда все присутствующие опускали глаза. Ее волосы были тщательно убраны под черно-белый чепец так, что не выбивалась ни одна прядь, и даже морщины у нее на лбу были прямыми, словно вычерченными по линейке. Она была одинаково требовательна и к себе, и ко всем воспитанникам заведения.

Женщина посмотрела на ручные часы на кожаном ремешке.

— Двадцать минут, — произнесла директриса.

София поняла, что на этот раз очень сильно разозлила директрису. Девочка почувствовала, как запылали ее уши и покраснело лицо, и ей страстно захотелось раствориться в воздухе.

— Вижу, что ты не в состоянии понять, что не права, и упорно продолжаешь вести себя как невоспитанный человек.

— Извините меня… — едва слышно пробормотала девочка.

Госпожа Пруденция, подняв руку, резко прервала ее:

— Ты повторяешь это каждое утро, и выражение сожаления уже потеряло смысл. Во время обеденного перерыва у тебя появится возможность поразмыслить над своими ошибками.

София прекрасно знала, что это значит. Она даже не попыталась протестовать.