Димкина работа победила в конкурсе того, 2005-го, года, называвшемся «Свежий взгляд».

А чуть позже, когда Диме разрешили покидать свою камеру, Анна Егорова взяла его с собой погулять — отметить их совпадающие дни рождения. Ему десять, ей за двадцать. Покатались на кораблике, сходили на мюзикл «Кошки». Димка грустил: уже почти два года лечится в Москве, но ни Путина, ни блинов, ни здоровья. «Просто мне все некогда — то химия, то облучение, то пересадка. Путин напрасно мечтает о встрече…» — храбрился и искал оправдания президенту Дима.

А Егорова, известная среди читателей ЖЖ как Анька-морфин, написала об этом дне рождения. Пост растащили на цитаты, которые дошли и до администрации президента. Прошел слух, что Путин приедет к Димке в больницу на блины. Катя Марголис начала шутить про свои руки в резиновых перчатках с Димкиной фотоработы: «У меня в Кремле рука. Причем обе».

Так у волонтеров появилась надежда сдвинуть воз проблем с лечением детского рака: врачи, горящие мечтой о новой больнице, уже сделали проект будущего центра, и нужно было только найти финансирование. А пока она оставалась лишь надеждой, Димка Рогачев мечтал стать фургонистом. Все удивлялись — как это? Он объяснял: «Буду фургонами возить деньги в детскую больницу».

Летом 2005-го Димка дождется Путина на блины, и его фотоработу подарят президенту, но до открытия лучшей детской онкологической клиники в Восточной Европе мальчик уже не доживет. Красивое цветное здание, как будто сложенное из кубиков лего, в 2011 году вырастет напротив бетонного гроба РДКБ и получит имя Димы Рогачева.

К тому моменту одиннадцатиклассница Лида Мониава уже несколько месяцев ходит в детскую больницу и становится одним из самых заметных участников волонтерской ячейки в РДКБ. Впервые попав в больницу как раз из-за фотомарафона.

Глава 3. Бог дивно велик

Лидером нашей команды в отделении была худенькая, гибкая, бледная, черноволосая и очень молодая девушка. Она только окончила школу и приносила детям в больницу тетрадки из собственных запасов. Так получалось, что мы дружили с наиболее тяжелыми детьми — теми, кто подолгу лежал в отделении и умирал чаще… Лида умела привносить в их жизнь чудо и вдохновение [Мелия А. Мир аутизма: 16 супергероев. М.: Эксмо-Пресс, 2019.].

Алексей Мелия, педагог Центра лечебной педагогики

Наташа, где ты. Тысячи километров, чтобы понять непреодолимость расстояния. Мама рассыпает на земле крест из зерна, чтобы птички совершили тебе сто поклонов. Я сажусь на свежий песок. Под землей ты в белом свадебном платье. Выбирали самое красивое, прикладывали к моей спине, чтобы было в самый раз. Шаль из белого пуха, платок, колготки, туфельки. Белое, праздничное. Лариса говорит, в Шадринске начальник похоронной службы плакал — как же мы такую красоту хоронить будем. <…>

Ты небесная. Девочка с большущими голубыми глазами. Длинные карие волосы, осиная талия, лунная печаль во взгляде. Если улыбка, то поджатая, будто виноватая своей радости. Высокая девочка с любящим сердцем, особенная девочка. <…>

Страшный это путь. От первых больничных дней до морга [Из эссе «Ибо нет одиночества больше, чем память о чуде» (2007) о тринадцатилетней Наташе Колмогоровой. Текст размещен на сайте храма Космы и Дамиана в Шубине.].

Лида Мониава

Камеры в те времена были едва ли не в таком же дефиците, что и доноры крови, и Лида откликнулась на объявление в Сети: «Требуются волонтеры с фотоаппаратами». Мальчика, которому Лида принесла свою «мыльницу» и с кем провела самый первый день в больнице, звали Беслан Сааев.

К тому моменту он уже пять лет лечился от рака. В те редкие дни, когда Беслан не лежал в больнице, он возвращался к своей многодетной семье в восьмиметровую каморку на каком-то продуктовом складе в одном ингушском городе, куда Сааевы бежали, когда во время чеченской войны в их дом попала бомба. Спустя два года Рамзан Кадыров лично вручит Сааевым ключи от квартиры в Грозном и пожелает счастья и здоровья Беслану, а пока мальчик через узкое окошко объектива под новым углом смотрит на давно знакомые коридоры больницы: белые халаты, люди с улицы, капельницы, Ноев ковчег из лекарственных упаковок… Хвостиком за ним ходит темноглазая хрупкая девушка, широко раскрывая глаза на впервые встреченный ею мир детской больницы.

После фотомарафона Лида узнала на сайте волонтеров РДКБ, что детям нужны друзья по переписке, и по фотографии выбрала Аню Анохину — худенькую, голубоглазую 11-летнюю девочку с длинными волосами. Как вспоминает Мониава, на первых порах ее письма были глуповато-сентиментальными, а потом Аня сказала прямо: «Хватит лениться. Приходи в гости». И Лида пошла.

Так в стеклянных дверях отделения столкнулись две девушки: 16-летняя Лида со свертком любимых сладостей и лысый, с опухшими щеками подросток на инвалидной коляске. Лида спросила у девочки, совершенно непохожей на фото с волонтерского сайта, как найти Аню Анохину. И та ответила: «Это я».

Никаких сладостей Ане, опухшей после операции, было нельзя — только овощи из пароварки. От нее Лида впервые услышала слова «трансплантация костного мозга», которые тогда восприняла «буквально сродни трепанации черепа». Так мир детской больницы начала XXI века приоткрыл для Лиды свои стеклянные двери, ежедневно обрабатываемые антисептиком.

К Ане Лида приходила еще три месяца, пока девочка не умерла. Но под больничной крышей продолжали жить другие, и Лида, одновременно учась на журфаке и работая в газете «Вечерняя Москва», стала ходить к ним. К Мадине, девочке из Чечни, которая совершенно не разговаривала. Лида думала, что та не знает языка, а оказалось, просто стесняется. К Наташе Колмогоровой, чья жизнь оставит в судьбе Лиды большой след. Ко многим другим. В закрытый космос детской больницы она приводила друзей, однокурсников и коллег: детей было много, волонтеров на всех не хватало.

В наши дни, говорит Лида, уже существует система волонтерства: отбор, обучение, супервизия, отчеты. Выстроен строгий комплекс этических правил для работы добровольцев в больницах: они должны просто прийти, пообщаться, провести время. А тогда Лида с друзьями приходила в больницу, и никто не говорил им, что делать: «Мы оказывались как на войне, перед неприкрытым ужасом без какой-либо поддержки». Они тоже приходили «просто пообщаться», но дальше слышали, что нет моющих средств, нет стиральной машинки, нет пароварки, лекарств, денег, — и это становилось уже их делами.

Проблемы семей с больными детьми постепенно занимали все пространство жизни волонтеров, изменяя их собственные судьбы, мировоззрение и отношения с другими людьми. У Лиды дома постоянно жил кто-то из подопечных семей. «Больничные ангелы», как назвал их когда-то Александр Мень, переставали спать, никогда не выключали телефоны, откладывали на потом свою жизнь, а если состояние ребенка ухудшалось, вместе с родителями сидели, убитые горем, под дверью реанимации…

В те годы Лида сама ездила по аэропортам растаможивать гробы с детьми после безуспешного лечения за границей, срывалась за лекарствами в другой город, собирала средства на личные карты. Иногда деньги передавали просто из приоткрытого окна машины, которая тормозила где-нибудь в условленном месте: во всех статьях о детях, которые Лида писала в «Вечерней Москве», она неизменно оставляла свой мобильный телефон.

* * *

Наташе Колмогоровой двенадцать, она выросла за Уралом. У Наташи миелобластный лейкоз — рак крови. Когда Лида первый раз приходит к Наташе и приносит вышивку, та лишь еще глубже отворачивается к стенке. «Депрессия», — говорит мама. Лида садится поближе. «Я не умею вышивать», — чуть размыкает губы Наташа.

Лида пытается растормошить ее, вернуть интерес к жизни девочке, которая на пункциях воет нечеловечески от боли, а в оставшееся от многочисленных процедур время лежит на кровати, отвернувшись и уйдя в себя. К собеседнику повернута макушка с редкими волосами: у Наташи чудом держится еще тонкий хвостик в резиночке, не все выпало после химиотерапии, как обычно бывает.

Лида рассказывает про Селигер, куда ездила с родственниками, про расстрелянную царскую семью, чьей историей интересуется, про Бродского, которого любит, про французский язык. Пытается расспросить Наташу про ее родной Шадринск. Но лишь одно может немного оживить девочку, лежащую лицом к стенке, — Санечка, младшая сестра, которой всего годик. Все Наташины мысли и воспоминания — о крохотной сестренке, оставшейся дома с отчимом. Однажды Лида приносит Наташе одну из любимейших книг, чтение которой становится контрапунктом последних месяцев Наташиной жизни, — «Дневник Анны Франк».

После ухода Наташи Лида напишет в своем эссе: «Через всю болезнь тянулся дневник еврейской девочки времен холокоста Анны Франк. Распечатки, ворох скрепленных листов. Помню, как сидела на работе, перечитывала снова и снова Франк, копировала, что-то там удаляла (как советский цензор стирала все в той ситуации якобы опасное), потом приносила тебе. Дневник Анны Франк ты очень любила, всегда ждала. А я специально не покупала книжку, распечатывала по чуть-чуть, сериями. Чтобы было интереснее и жило во времени, не было проглочено. Ты говорила, вы с Франк похожи. Свободолюбивые обе. А я ждала, когда текст дойдет до любви Анны к Питеру. Так и не успели».