Лидия Чарская
Большая душа
Часть первая
Моему юному другу Асе Кобылиной посвящаю эту книгу
Глава I
Мачеха ушла, как всегда, в половине седьмого, оставив Вене все необходимое на сегодняшний день.
И, по своему обыкновению, Веня проснулся как раз в ту минуту, когда входная дверь хлопнула за ушедшей Дарьей Васильевной.
Проснулся, широко открыл глаза и тотчас же закрыл их снова, сладко жмурясь и потягиваясь, как котенок.
Весеннее солнце заливало комнату целым морем золотых лучей. В незавешенное окошко смотрело ясное синее небо с ползущими по нему легкими перистыми облаками. Весело перекликались голуби на крыше; чирикали суетливые, драчливые воробьи, шумно и радостно приветствуя возвращение весны.
И в душе маленького тринадцатилетнего горбуна откликалась она, озаренная потоками солнца, всеми своими веселыми отзвуками и песнями отзывалась и на синеву неба, и на гульканье и чириканье птиц.
Хорошо лежать так, с прищуренными веками, подставляя ласковому солнцу то худенькое, бледное, с крупными старообразными чертами, лицо и костлявые, заброшенные за голову руки, а то, повернувшись на бок, подставить его горячим ласкам безобразный, сильно выдающийся между лопатками горб.
Вене кажется в такие минуты, что сама добрая фея солнца слетает к нему в их маленькую квартирку и рассказывает ему такие чудесные весенние сказки — сказки про него, самого Веню. Как будто сейчас он и совсем даже не Веня, маленький убогий горбун, пасынок поденной швеи Дарьи Васильевны и сын рослого человека с обветренным морскими ветрами лицом — кочегара, плававшего в море с тех пор, как помнит себя маленький Веня, — а маленький принц, попавший в неволю к злому волшебнику… Злой волшебник разгневался на родителей Вени и превратил их сына в убогого калеку-горбуна. Но чары злого волшебника должны рассеяться, как только разыщет Веню маленькая золотоволосая фея и поцелует его…
Однако феи не любят холода, не любят и дождливой осенней погоды; вместе с перелетными птицами с наступлением холодов они улетают далеко в южные страны. А когда по-весеннему засмеется небо и мириады солнечных лучей вырвутся из высокого голубого терема, с ними вместе прилетит на землю и маленькая лучезарная красавица-фея. Прилетит она как-нибудь, когда Веня будет еще сладко спать под утро, склонится к его изголовью и поцелует его закрытые глаза, его длинные темные ресницы. И он проснется от этого поцелуя и почувствует себя здоровым, сильным и красивым, как все остальные дети, у которых нет этого ужасного горба за спиной…
Ах, если бы они могли сбыться когда-нибудь, эти чудесные мечты, отчасти навеянные ему Досей, отчасти же забравшиеся в голову мальчика после чтения тех книг, которые та же Дося каждый вечер приносила ему из дома. И нынче она обещала прийти и принести ему их любимые сказки Андерсена. Веня уже читал их дважды, но чуть ли не в сотый раз готов перечитать, особенно ту, про маленькую трогательную русалочку, которая так самоотверженно любила своего принца. И про гадкого утенка тоже…
Иногда Вене кажется, что он сам андерсеновский «Гадкий утенок». Недаром же дети во дворе так долго сторонились его и не хотели играть с ним, таким безобразным маленьким уродцем. Но придет время, и прекрасная волшебница-фея — с лицом Доси и с голоском, как у той скрипки, на которой играет юноша-музыкант у окна напротив, — прилетит, поцелует его и превратит в прекрасного белого, царственно-гордого лебедя. О, уж тогда-то он сумеет воспользоваться своей долгожданной свободой! Прежде всего он полетит к морю, где плавает судно, на котором служит его отец, и уговорит его скорее вернуться домой, чтобы больше уже не разлучаться…
Возвращение отца домой на постоянное жительство является второй заветной мечтой ребенка, и появляется она в голове Вени не реже, чем мечты о его превращении в прекрасного принца.
Веня прекрасно помнит отца. Да и мудрено его забыть мальчику: кочегар с судна добровольного флота «Трувор» обязательно приезжает раз в год навестить жену и сына, а иной раз и провести с ними зимние месяцы.
Веня смутно помнит ранние годы своей детской жизни. Помнит большой южный город-порт с целым лесом корабельных мачт в гавани. Тогда еще была жива его родная мама — слабая, болезненная женщина, с необычайной нежностью любившая своего калеку-ребенка.
Отец и тогда плавал в море и только наездами жил с ними…
Во время одного из его плаваний Венина мать скончалась. Хорошо еще, что в эти дни у них гостила подруга матери, швея из далекой столицы, приехавшая отдохнуть к приятельнице в их благословенный город. Только благодаря ей Веня и не остался один до возвращения отца.
Дарья Васильевна была еще не старая, живая и энергичная женщина, тепло и сочувственно относившаяся к Вене. Она пригрела и приласкала сироту. Она же дала слово вернувшемуся наконец домой Ивану Павловичу Дубякину и впредь позаботиться о его убогом сынишке, которому в ту пору минуло три года, и с согласия отца увезла Веню в Петербург, так как сам Иван Павлович не решился бы взять с собой в море хилого, болезненного ребенка.
А потом, в один из своих приездов в Питер, Дубякин, видя, как хорошо заботится о его мальчике добрая женщина, предложил понравившейся ему Дарье Васильевне выйти за него замуж. Последняя была не прочь сочетаться браком с честным, хорошим человеком, имевшим, несмотря на свой суровый вид, доброе и мягкое сердце. Но главное, она сильно привязалась к маленькому Вене — сама одинокая сирота, не имевшая никаких других привязанностей на земле. Немалую роль тут сыграло и письмо самой покойной жены Дубякина, матери Вени, написанное мужу незадолго до смерти. В этом письме, словно предчувствуя свою скорую кончину, больная женщина просила мужа жениться на Дашеньке, которая, по ее убеждению, должна была стать примерной матерью для их маленького сынишки.
И желание покойной было выполнено. Старый морской волк Иван Дубякин, будучи не в состоянии изменить морю, которое он любил больше жизни, после смерти жены не мог оставить на произвол судьбы своего убогого сына. А Дарья Васильевна уже доказала всю силу своей привязанности к Вене. Таким образом, не откладывая дела в долгий ящик, они справили скромную свадьбу, и, сдав Веню на попечение, на этот раз — уже его второй матери, Дубякин снова ушел в дальнее плавание.
Глава II
«Однако пора вставать, довольно нежиться — хорошенького понемножку», — решил наконец Веня и быстро поднялся с постели. А мечтательная улыбка, удивительно скрашивающая старообразное, некрасивое лицо мальчика, так и осталась на нем, отражаясь в огромных синих глазах, составлявших единственную и неотъемлемую прелесть неказистой внешности маленького горбуна.
Обыкновенно у людей существует особое мнение о горбатых как о существах, озлобленных на весь мир. Но у горбатого от рождения Вени не было ни капли обиды — ни на судьбу, ни на людей. В его огромных мечтательных глазах, синих, как небо, было столько кротости и грусти, что при первом же взгляде на мальчика можно было убедиться в полном отсутствии озлобленности в этом обиженном судьбой ребенке. Особенно кротко сияли нынче глаза Вени, эти два маленьких голубых солнца, навстречу утру и весне.
— Ой, никак я проспал? Восемь уже пробило, — прислушиваясь к глухому бою часов за стеной, в квартире соседей, вслух произнес мальчик и, подбежав к окну, тревожно выглянул в него, немного высунувшись за подоконник. То, что увидел в окошко мальчик, являлось для него, не имевшего часов, самым верным показателем времени.
Квартира Дубякиных находилась на верхнем этаже, под самой крышей огромного каменного дома, стоявшего на одной из дальних линий Васильевского острова. Внизу белел камнями квадрат двора-колодца. Здесь же неожиданно радовали глаз три чахлые тоненькие березки, Бог весть каким чудом выросшие среди камней двора и складов дров. Веня заглянул вниз и увидел напротив, у крыльца, ведущего на черную лестницу, торговца рыбой, окруженного несколькими женщинами, покупавшими его товар.
Рыбник приходил ровно в семь часов утра и оставался у этого крыльца до половины восьмого, после чего направлялся дальше.
«Стало быть, не проспал», — решил Веня, увидев торговца, и довольно улыбнулся.
Потом, чтобы проверить себя, Веня перевел глаза выше, на третий этаж.
Так и есть! Времени не может быть больше семи, ни в каком случае.
Девочка-прислуга, служившая у старухи-ростовщицы, жившей напротив, на третьем этаже, каждое утро протирала мокрой тряпкой оконные стекла, мурлыкая себе под нос песенку. Веня знал, что девочку зовут Лизой и что ей житья нет от злой старухи, заваливавшей маленькую служанку работой. Но никакая работа, по-видимому, не смущала Лизу и менее всего отзывалась на ее веселом настроении. С наступлением весны она неизменно каждое утро с тазом мыльной воды и полотенцем появлялась в окне старухиной квартиры, которую Веня давно уже называл про себя «логовищем ведьмы». То напевая себе под нос, то заливаясь песней на весь двор (в зависимости от того, ночевала ли хозяйка дома или у дочери, в центре города), Лиза с обычной веселостью исполняла свою работу.
