Лидия Чарская
Особенная
Глава I
На дебаркадере [Дебаркадер — крытая платформа железнодорожной станции.] вокзала царила обычная сутолока, предшествующая приходу каждого поезда. Ежеминутно к краю платформы подходили мужские и женские фигуры — со смутной надеждой увидеть вдали огненные глаза локомотива; слышалась полная волнения, то обрывающаяся на полуслове, то неожиданно возобновляющаяся речь…
Все беспокойны… Все сердца наполнены одним и тем же желанием — скорее бы встретить, дождаться, увидеть…
Прохладный августовский денек хмурился и грозил встретить тучами и дождем вернувшихся на родину путешественников. Серое небо вяло и как бы нехотя смотрело на землю. Утренний ветерок пронизывал тело неприятным колючим холодом. Все было до крайности скучно, серо и пусто в природе этим уже почти осенним утром.
Невысокая, элегантно одетая дама под темной вуалеткой [Вуалетка — короткая вуаль.] стояла неподалеку от вокзального колокола и, не отрываясь, смотрела в туманную серую даль, откуда должен был вынырнуть заграничный поезд. Вот она нетерпеливо сдернула вуалетку, мешавшую ей смотреть. Из-под загнутой сбоку фетровой шляпы выглянуло красивое, еще молодое обеспокоенное лицо. Живые, полные блеска серые глаза смотрели ясно. Яркие губы были полуоткрыты и временами вздрагивали от волнения.
Трудно сказать, сколько ей было лет; ее лицо было изменчиво; оно то улыбалось — молодо, весело и беззаботно, — то хмурилось и как-то разом, в один миг, старело. Дама волновалась, это было видно по всему.
— Боже мой! Скоро ли? — чуть слышно сорвалось с ее губ, и глаза ее вновь настойчиво впились в серую пелену утреннего тумана.
— Поезд! Поезд идет! — послышался за ее спиной чей-то нервно вибрирующий голос.
Дама вздрогнула и подалась вперед. Действительно, вдали показались два огонька, прорезавшие серый туман. Но как они еще далеко!.. Чуть приметно, бледно мерцают они вдали. Озноб нервного напряжения охватил даму. Ее сердце учащенно забилось, грудь под нарядной кружевной пелериной манто бурно вздымалась от прерывистого дыхания.
— Господи! Когда же? — беззвучно произнесли ее дрожащие губы, и вся она замерла в мучительном ожидании приближающихся огненных точек. Вот они ближе… Ближе… Яснее… Вот уже можно различать медленно ползущее чугунное тело локомотива… Слава Богу, теперь уже скоро…
Толпа встречающих бесшумно сосредоточилась у края платформы. Ни слов, ни возгласов больше не было слышно… Вот высокий полный субъект купеческого вида, с окладистой бородой, снял цилиндр и, вынув клетчатый фуляровый [Фуля́р — легкая и тонкая шелковая ткань.] платок, вытирает им пот с лица, не отрывая в то же время жадного взора от приближающегося к дебаркадеру огромного чудовища. Какая-то маленькая старушка с моськой под мышкой суетливо топчется тут же, поминутно вздыхая. Подле нее девочка с глазами, полными мучительного ожидания, смотрит на огненные точки и чуть внятно шепчет что-то побелевшими губами. Вот еще и еще разные лица… Мария Александровна Карская (так звали красивую элегантную даму) смотрит на купца, на девочку и на старуху с моськой рассеянным взглядом человека, думающего о чем-то другом, и снова ее глаза обращаются к заветным фонарям локомотива. Теперь они уже совсем близко, тут, почти рядом…
Наконец поезд подполз вплотную к платформе и остановился. Бесшумная толпа носильщиков метнулась к вагонам и моментально растворилась в темных недрах купе. Мария Александровна двинулась было за толпой встречающих, но вдруг, сообразив что-то, подалась назад и, подойдя к вокзальному колоколу, остановилась возле него. Отсюда она могла отлично видеть выходивших из вагонов пассажиров. Не отрывая от глаз лорнета, она, исполненная мучительного ожидания, смотрела туда, откуда вслед за носильщиками, нагруженными чемоданами, пледами, корзинами и сундучками, выходили вновь прибывшие. Слышались восклицания, шум приветствий, поцелуи, слезы и смех. Напряжение разом разрешилось…
Мимо Карской шли теперь торжествующие, счастливые люди, об руку с теми, ради кого они сегодня приехали сюда. Вот идет толстый краснолицый купец, бросая вокруг себя радостные улыбки; с ним рядом — полная рыхлая женщина в маленькой шляпке, с добродушным лицом. Вот маленькая старушка с моськой и девочка ведут под руки красивого бледного, болезненного вида господина в безукоризненно сшитом дорожном костюме. Глаза старушки полны слез, но она не замечает их. И девочка тоже плачет — хорошими, счастливыми слезами.
Что-то подступает к горлу Карской. Ей тоже хочется заплакать… Что-то сдавило ей грудь. Нервы напряглись до крайности. Ожидание становится почти нестерпимым. Ее глаза с тревогой перебегают с одного вагона на другой, тревожно впиваются в каждое новое лицо, появляющееся на платформе.
— Да где же она? Где же? — бессвязно лепечут губы. — Её нет… Она не приехала… Со следующим поездом, значит? — и Карская готова уже бежать с расспросами по поводу прихода следующего поезда к стоящему неподалеку начальнику станции, готова расплакаться, как ребенок, но вдруг ее останавливает чей-то голос:
— Мама!
Карская вздрагивает, оборачивается с живостью девочки и во все глаза смотрит на ту, которая только что позвала ее.
Перед ней высокая, стройная девичья фигурка в сером платье. Из-под дорожной шляпы выглядывает красивое юное личико. Что-то бесконечно милое, близкое, родное видится в нем Карской…
Мария Александровна пытливо вглядывается в эти милые, дорогие ей черты, в большие яркие глаза девушки… И как будто теплая, сладкая волна разом захлестывает ее с головой…
— Лика! Моя девочка! — шепчет она в порыве счастья.
Глава II
— Так вот ты какая! Покажись! Дай мне посмотреть на тебя, — с восторженной гордостью говорит Мария Александровна, любуясь изящной фигуркой и прелестным личиком дочери.
— Ах, что я! Вот вы, мама, — прелесть! Если бы вы только знали, какая вы прелесть! — лепечет Лика, любящим взором лаская мать. — И подумать только, я — ваша дочка, — добавляет она с наивным детским простодушием.
И действительно, в своем радостном порыве моложавая Мария Александровна кажется старшей сестрой своей дочери. Сияющие глаза Карской ласково встречают горящий взгляд Лики.
— О-о! Наконец-то, моя деточка, я дождалась тебя!.. — шепчет она, нежно прижимая к себе девушку.
Град поцелуев служит ей ответом.
— Как ты узнала меня? — помолчав минуту, все с той же сияющей, радостной улыбкой спрашивает она дочь, в то время как обе они, крепко прижавшись друг к другу, направляются к выходу из вокзала.
— А ваш портрет, мама! Я с ним не расставалась ни на минуту… — серьезно, без улыбки отвечает Лика, и ее глаза загораются каким-то новым — тихим, глубоким — светом.
— Милая девочка! — ласково шепчет Карская. — Я боялась, что ты не узнаешь меня, и потому написала, что буду ждать у колокола.
— Ах, этого и не надо было! — горячо возразила Лика. — Я, как вышла из вагона, оглядела толпу и вдруг увидела: такая молодая, красивая… Чудесная!.. Ну, значит, моя мама!
И она нежно поднесла руку матери к своим губам.
— Лика, дитя мое, а твои вещи? — вдруг спохватилась Мария Александровна. — Я ведь не взяла с собой выездного, никого не взяла… Хотела первая увидеть мою девочку, одна увидеть, без посторонних, да! Я даже твоему папе… То есть отчиму… — запнулась она, — не позволила тебя встретить. Он только цветы прислал… Там, в карете.
— Ах, мамочка! — и Лика покраснела от удовольствия и смущения.
Румянец удивительно шел к ее милому личику. Марии Александровне казалось, что она грезит во сне, видя свою дочь такой прелестной. Она так боялась, так страшно боялась этой встречи…
Оставив дочь десятилетней девочкой, она имела о ней весьма смутное представление и никак не ожидала найти в ней такое доброе, отзывчивое сердце и такую любовь к себе. А все оказалось совсем иначе… Нет, положительно Лика прелестна!.. И Карская с нескрываемым восхищением следила за тем, как молодая девушка позвала носильщика, вручила ему квитанцию от багажа, дала свой адрес и, приказав доставить вещи как можно скорее, снова обернулась к матери с той же счастливой улыбкой.
— Откуда у тебя такие навыки, крошка? — изумленно обратилась к ней Мария Александровна.
— О, это метод тети Зины! — засмеялась Лика. — Ведь моя тетя Зина не терпит беспомощности и разгильдяйства!
— Но неужели ты ехала одна, Лика?
— От Вены одна. Эта австриячка, Готтенбург, довезла меня до своего города, а там мы расстались. Но что вы так беспокоитесь, мамочка? Ведь я не маленькая! — с истинно детской гордостью заключила Лика.
— Ты — прелесть! — улыбнулась Мария Александровна, с трудом удерживаясь от желания расцеловать это чудесное личико. — Однако едем, малютка, пора!
Они вышли на вокзальную площадь. Кровный рысак, запряженный в маленькую каретку-купе, ждал их у крыльца.
С легкостью птички Лика впорхнула в экипаж и тихо ахнула: великолепный букет белых роз посылал ей свой душистый привет из угла кареты.
— Ах, какая роскошь! — прошептала девушка, погружая в цветы свое заалевшее личико.
Но не один этот букет — все радовало и волновало ее сегодня: и серые петербургские улицы, и частые пешеходы, и встречные экипажи, и сами здания, так мало похожие на те венцы человеческого творчества, которые приходилось встречать Лике в Европе. Ведь все это было свое, русское, родное! Это была родина. Русь… Русь — с ее колокольными звонами, с ее снежными сугробами, с ее троечными бубенцами, с ее радушием, мягкостью и весельем… Русь — родная, святая, дивная Русь!
