У Чан мигом вспомнил тот день. Изображенная на листе сцена произошла до прибытия четырех старейшин на гору Хэншань. Тогда Го Бохай вдруг ни с того ни с сего решил, что тренировка для будущего бога посреди подготовки к церемонии Посвящения будет уместна, и наказал без устали заниматься. Большую часть времени он присутствовал лично и лишь изредка покидал тренировочное поле. В моменты, когда наследник оставался один, он опирался на меч и устраивал себе передышку. Немало людей в тот день мелькало перед глазами У Чана, но он не был заинтересован в их делах, поэтому не обращал внимания. Но, вспомнив сейчас, осознал, что все же был один мужичок частым гостем на горизонте.

— Неужели это нарисовал тот пьянчуга, называвший себя «рукой божьей воли»?

— Верно, мастер Ли. Он достиг огромных вершин в своем деле, о чем свидетельствует столичная скульптура. Не стоит ругать других за их пагубные привычки.

У Чан вновь взглянул на изображенного себя и в этот раз заметил те самые тонкости, отмечающие мастерство работы. По-видимому, из-за того, что сам натурщик не позировал, картина вышла общей, с минимальным количеством штрихов и деталей. Резкие мазки толстой кисти не только создавали ощущение движения, но и весьма точно передавали общее настроение того дня: меч казался тяжелым и неудобным, его вымотанный хозяин, стоявший на тренировочном поле с задумчивым видом, очаровывал и восхищал, а непринужденная поза юноши говорила о том, что тот все время чего-то или кого-то ждет.

Выходит, наставник пригласил мастера Ли, чтобы тот тайком заполучил все нужное для создания тяньцзиньской скульптуры У Тяньбао! Пропорции, особенности строения тела, манера держаться… У Чан был прав, когда, увидев на столичной площади исполинского себя из камня, подумал, что учитель наверняка замешан.

С грустным вздохом воспитанник уселся напротив наставника и, опустив взгляд, тихо, но четко произнес:

— Этот нерадивый ученик просит прощения.

— Принимаю. — Го Бохай кивнул. — Жаль, что ты не решился сразу признаться мне, что не вскрыл подарок, но, надо думать, для тебя это не особенно важно?

— Нет! — У Чан выпалил это так быстро, что впору было усомниться в его честности, и наставник, не желая ставить и без того смущенного наследника в неловкое положение, прервал его:

— Все же одну тему мы с тобой будем обязаны обсудить, как бы тебе ни хотелось этого избежать. Иногда и солнце вынуждено уступать место луне раньше положенного времени.

В зал знаний заглянула Минь-Минь.

— Ах, вот вы где, господин. Мне велели передать, что завтра вечером глава собирает прием в честь возвращения наследника. Вас попросили явиться раньше гостей.

Го Бохай не глядя вложил рисунок в руку скривившегося, как от головной боли, воспитанника и ответил:

— Передай владыке, что молодой господин навестит его и госпожу в час дракона [Час дракона длится с 7.00 до 9.00.], как только отдохнет с дороги.

— Слушаюсь.

— А вы, учитель? — Заподозрив неладное, У Чан постарался заглянуть в выразительные глаза цвета серых облаков. — Вы пойдете со мной на прием?

Вдруг Минь-Минь плюхнулась на колени:

— Не серчайте на моего господина, в последнее время он неважно себя чувствует. Доктор строго-настрого наказал восстанавливать режим сна и пить лекарства. Боюсь, если нарушить эти основные правила, господину станет намного хуже, чем сейчас. Прием же закончится к часу крысы [Час крысы длится с 23.00 до 01.00.], боюсь, шум только навредит.

У Чан не удивился, даже наоборот — должным образом принял сказанное, будто бы сам это уже знал. Спустя минуту он нарушил тишину:

— Так, значит, те слухи… Я слышал сегодня днем, как слуги обсуждали зачастившего посетителя поместья, но, по правде говоря, я полагал, тот лекарь приходил к матушке. Скажите, как долго продолжается это недомогание?

Минь-Минь подумала, что последний вопрос был задан ей, и потому без промедлений произнесла:

— Не меньше полугода.

— Минь! Не стоит давать юному господину поводов для беспокойства.

Девушка вздрогнула и тут же замолкла. Она сжалась, и можно было решить, что напугал ее резкий тон Го Бохая, но в действительности она испугалась того, что и правда сболтнула лишнего.

— Лекарь преувеличил, когда назвал мой недуг тяжелой бессонницей, — вздохнул наставник. — Я бы охарактеризовал это тревожным сном, не более. Однако режим отдыха мне действительно требуется соблюдать, так что, боюсь, Минь права. Звуки празднества и утомительные диалоги не принесут мне никакой пользы. Но все же я хочу, чтобы ты услышал меня и освободился от плена переживаний.

Громадным усилием воли У Чан подавил волну мучительной тревоги за самого близкого в мире человека и покорно склонил голову:

— Легко сказать — сложно сделать. Учитель хочет, чтобы я не переживал. Я попробую. Но тогда он должен позволить мне хотя бы не оставаться в стороне. Если методы этого лекаря в ближайшее время не дадут плодов, позвольте мне найти другого.

— Позволяю.

* * *

Беседа наставника и воспитанника затянулась допоздна, а потому весь следующий день Го Бохай провел в постели. Напряжение, копившееся в теле последнее время, с возвращением У Чана разом схлынуло, оставив его совсем без сил. Разбитый и уставший, он мог только гадать, как же прошла аудиенция наследника у владыки. Сердечно и шумно или формально и сухо? Да, пожалуй, второе. Ведь наедине подвигами сына не похвастаешься — не перед кем. Остается лишь надеяться, что У Чан найдет время заглянуть и поделиться новостями… Го Бохай уже принял решение, что как бы то ни было, но постарается появиться на приеме. Его все такому же упрямому и непосредственному убийце демонов в одиночку едва ли удастся совладать с подобострастно шипящим клубком змей, что будут донимать его на празднестве.

Ближе к вечеру в покоях наставника раздался громкий стук в дверь. Го Бохай прищурился, приподнявшись на кровати. Догадки мелькали быстрее молний: это точно не Минь-Минь, та стучит робко и всего пару раз, и не сребровласый сорванец — тот бы сразу принялся радостно звать его из-за дверей, как неразумный щенок звал бы любимого члена семьи. Тогда… Это люди владыки. И пришли они затем, чтобы без лишних церемоний дать понять наставнику, что его появление на приеме нежелательно. Конечно же, они переживают о его здоровье, но самое важное — это то, как поведет себя наследник клана У на своем первом взрослом торжестве в его честь. Дескать, пора юнцу отпустить край наставнического халата и справляться самостоятельно.

Закончив свою речь и бесстрастно откланявшись, притворно улыбающиеся слуги достопочтенного главы неспешно удалились, а Го Бохай остался стоять в дверях, бледный и похолодевший. Пойти на прием теперь значило восстать против воли владыки. Он ведь не ослышался, ему и в самом деле только что запретили появляться на ужине в честь возвращения его ученика? Невероятно! Наставник в изнеможении опустился на первую попавшуюся скамейку у подоконника и взглянул на свои почти призрачные в вечернем полумраке руки. Он не знал, как быть. Справится ли У Чан без него?

Наследник тем временем уже несколько раз посылал к наставнику, желая осведомиться о его здоровье, но слуги возвращались ни с чем, ведь тот спал. Помня о своем обещании, У Чан решил больше не настаивать. Он явился на пиршество за секунду до появления гостей и едва успел осмотреться до прихода отца. Приемный зал, постепенно наполнявшийся нескончаемыми толпами гостей, необыкновенным образом преобразился. И дело было не в убранстве. Маленькие столики с сиденьями-подушками заменили, теперь на их месте стояли стулья с высокими спинками из дерева нанму. Колонны, удерживающие крышу, как и стены, выкрасили в желтый и красный, и гладкая поверхность благодаря освещению напоминала переливающуюся золотом яшму.

Отодвинув стул, У Чан взглянул на блестящий каменный пол, его взор устремился к центру, где сегодня вечером после прогулки по саду должны восседать глава со своей госпожой. По-видимому, теперь главенствующий господин Севера будет размещаться не вровень с пришедшими к нему — ведь места достопочтенных супругов возвышались аж на три ступени. Это напомнило У Чану об аудиенции на Юго-Западе Поднебесной: тогда глава Ба принял девятку избранных за общим столом словно кровных родственников — со всеми почестями и добрыми словами. Они все вместе ели, пили, размышляли и обсуждали наступающее будущее.

Пока приглашенные чиновники, советники и приближенные генералы за разговорами продвигались вглубь, к столам по левую и правую стороны зала, У Чан разглядывал поданные кушанья. Головы красной улитки в чесночном соусе с имбирем и перцем [[红螺头] — «красная улитка» — блюдо из морепродуктов, таких как мидии или улитки, которые обжариваются с различными специями и соусами, с пикантным вкусом и ароматом.]; пельмешки в форме полумесяца с сочной начинкой из мяса и разнообразных овощей; утка с золотистой, подобно карамели, корочкой; наваристый суп из нежной баранины [[羊肉泡馍] — «бараний суп» — традиционное блюдо северо-западного региона Китая, состоящее из баранины и лепешек, которые затем замачиваются в супе или бульоне.]. Все было щедро приправлено. У Чан окинул взглядом лишь часть стола, и в его голове пронеслась мысль: «Всем этим можно прокормить целый город, а выпивкой вусмерть напоить армию».

Заполненный до отказа зал утонул в шуме, гости наперебой обсуждали личные дела, и им, казалось, не было никакого дела до хмурого сребровласого юноши, затравленно оглядывающегося по сторонам. Но стоило статной фигуре его отца показаться в дверях, и все как по щелчку замолчали. В помещении стало ярче — пламя свечей вытянулось, когда окружение вдруг замерло. Серьезный и сдержанный, владыка молча в полной тишине прошел к своему столу и только здесь позволил себе улыбнуться одним уголком губ: