Линда Грин

Тот момент


Рохану.

И всем мальчикам, которые не боятся быть другими


До. 1. Финн

Меня зовут Финн — как Гекльберри, — и со мной все в порядке. Точно это знаю, потому что отец изо всех сил старался отыскать во мне хоть какой-то изъян, но я выдержал все проверки. Оказалось, что я просто странный, но для оценки странности тестов нет, а если и есть, отец о них не в курсе.

Фамилия моя Рук-Картер, и это тоже странно, потому что она двойная (аккуратный способ обозначить, что две разные зачем-то слепили вместе). Мама говорила, они с отцом так поступили, чтобы в моем имени была частичка и от нее, и от папы. Только теперь, когда родители разводятся и бьются, с кем же я останусь, понятия не имею, что станет с моей фамилией. Может, с понедельника по среду я буду Финн Рук, в четверг и пятницу — Финн Картер, а на выходных, когда меня делят между одним и другой, — Финн Рук-Картер.

Насчет боев за меня — нет, родители не сражаются буквально, как персонажи в «Звездных войнах», просто много ругаются и держат адвокатов, которые постоянно сочиняют друг другу послания, чтобы лишний раз позлить. В четвертом классе Джейден Мак-Гриви повадился слать мне обидные записки, так мама даже на него адвоката натравила. В итоге Джейдену пришлось сочинить еще одну записку, уже с извинениями, хотя точно знаю, ни в чем он не раскаивался.

Мама с папой рассказывают, что адвокаты обходятся им в кучу денег, и это весьма глупо, как по мне. Если нужно просто кого-то позлить, да наймите того же Джейдена, он за пачку мармеладок справится.

Лично я мармеладки не ем, потому что мы с мамой вегетарианцы. Ребятам в школе не понять, в чем проблема, ведь в сладостях не видно кусочков мертвых свиней или коров, из которых делают желатин, так что это просто еще один повод считать меня чудиком.

Я даже список составил, что во мне, на их взгляд, странного. На самом деле перечень куда длиннее, но раз уж повелось составлять топ-10 по каждому поводу и без, вот вам десять основных причин.


1. Не люблю футбол и не могу назвать по имени ни одного игрока.

2. Не ем мармелад.

3. У меня вьющиеся рыжие волосы, а не прямые короткие каштановые, как у нормальных людей.

4. У меня нет мобильного телефона.

5. Не играю в видеоигры.

6. В жизни не ходил в «Макдоналдс».

7. Люблю садоводство и восхищаюсь Аланом Титчмаршем.

8. Играю на укулеле.

9. Не люблю футбол (это настолько странно, что стоит упомянуть дважды).

10. У меня «пчелиный» рюкзак.


Что касается последнего пункта: это не значит, будто я ношу желто-черный рюкзак в виде пчелы. Таких я сменил целую кучу — мама каждый год покупала мне новый, но на десятый день рождения вручила серый с принтом из пчел. Заявила, что такой — более взрослый. Папа только глаза закатил, правда не в открытую (тогда они еще изображали дружную семью, особенно передо мной и особенно на дни рождения). На следующей неделе я пошел в школу, и дети опять подняли меня на смех, так что, пожалуй, отец был прав.

Неважно. Как по мне, если уж решил быть странным — будь им до конца, а не думай, якобы что-то нормальное в тебе все же осталось. Люди все равно найдут, что в тебе высмеять.

А когда по осени настанет время идти в среднюю школу, будет куда хуже. Родители и об этом много спорили. Отец заявил, что мне нельзя идти туда же, куда пойдут нынешние одноклассники: уж там меня просто «живьем сожрут». Он сказал это не при мне, просто я в очередной раз услышал их с мамой разговор.

Родители думали, что я сижу в спальне и занимаюсь на укулеле. Так и было, только мне приспичило в туалет, а они ссорились на кухне. Если уж хотите тайком поцапаться, не делайте этого на кухне — у нее ведь нет двери, и ума не приложу, как взрослые этого не замечают. Когда папа сказал про «сожрут живьем», у мамы как-то странно изменился голос. Поначалу я решил, что ее задела формулировка (все-таки как вегетарианка она вряд ли одобряла поедание кого-либо заживо). Но затем мама заметила: иногда кажется, что отец меня стыдится. Папа заявил, что нет, просто реально оценивает мои шансы вписаться в коллектив. «Вот почему я хотела бы перевести его на домашнее обучение», — ответила мама, а папа фыркнул и сказал, что мне нужна нормальная школа, а не уроки кулинарии за кухонным столом. Мама начала плакать, больше я ничего не разобрал, поэтому вернулся к себе и принялся играть на укулеле «Ты мое солнце».

Пару недель спустя в субботу утром меня свозили в другую, старомодную школу рядом с Илкли, где я сыграл на укулеле и пианино. Вскоре после этого мама с папой усадили меня и объяснили, что именно в это заведение я пойду в сентябре. Вернее, объяснял папа, а мама только старательно улыбалась и кивала, из чего я понял, что затея принадлежала именно ему. Мне наказали никому не говорить, куда иду, потому что не каждый может позволить себе такое заведение и не все поймут, в чем суть музыкального образования.

Я все же сказал Лотти, своей лучшей подруге — собственно, моей единственной подруге, — она погуглила и заявила: на самом деле родители развели такую таинственность, потому что школа частная, для богатеньких сынков влиятельных родителей. Лотти в таких вещах разбирается, ведь ее мама — лейбористка [Лейбористы — члены Рабочей партии, одной из двух ведущих в Великобритании и наиболее влиятельной партии Социнтерна. Здесь и далее, если не указано иное, примечания переводчика.] и однажды сидела рядом с Джереми Корбином [Британский политик, лидер Лейбористской партии и оппозиции с 2015 по 2020 год.] на полевой кухне для бездомных (в смысле, мама Лотти готовила суп, а Корбин просто посещал мероприятие. Я еще подумал: как-то неправильно с его стороны есть то, что вообще-то приготовили бездомным, но подруге высказывать свои сомнения не стал).

— Финн, не хочешь помочь мне готовить кексы? — зовет снизу мама.

Она верит, что кулинария — отличное совместное развлечение после школы. Честно говоря, после школы почти что угодно сойдет за отличное развлечение, и если иного способа отложить выполнение домашнего задания нет, то и такой сгодится.

Когда я спустился, она уже разложила ингредиенты на столе. Мы, как обычно, готовили кексы с абрикосами, апельсинами и отрубями. Еще одна моя странность. Если в школе устраивают благотворительные распродажи, наша выпечка разительно отличается от того, что приносят прочие дети. Рыже-коричневая, а не шоколадная, никакой глазури или посыпок. Наверное, поэтому никто никогда ее не берет. Иногда что-то покупает учительница — вероятно, из жалости, а иногда нам даже приходится увозить все обратно, чтобы не выкидывать.

— Ну что, снова будешь медовым монстром? — с улыбкой спрашивает мама, накидывая мне через голову фартук.

Временами она разговаривает со мной так, будто мне до сих пор девять. И пожалуй, сама этого не замечает.

— Ага, — с улыбкой отзываюсь я, и она вручает мне банку с медом.

Мы столько раз готовили эти кексы, что безо всякого рецепта помним порядок. Я отмеряю все ингредиенты, иначе мама набросает их на глаз, а мне это не нравится.

— Ну что, как сегодня в школе? — спрашивает мама, пока я сыплю муку в чашу.

— Нормально. — Как показал опыт, это лучший ответ. Если скажу, что отлично, она поймет, что я лгу. А так вроде я и не в восторге от учебы, зато меня не побили.

— Что вы сейчас читаете? — интересуется она, заправляя за ухо длинный рыжий локон.

— Ничего. Просто готовимся к экзамену по английскому.

— Как, все время?

— Да. Ну, кроме тех уроков, когда готовимся к экзамену по математике.

Мама качает головой и как-то странно поджимает губы. Она экзамены не одобряет. И даже сказала в начале года, что сдавать их необязательно, но я-то понимаю, что тогда снова останусь белой вороной, а я и так устал везде и во всем отличаться. Поэтому экзамены все же сдам.

Мама разрешает мне разбить яйца в чашку, что я и делаю, сопровождая каждое куриным квохтанием. Это всегда ее веселит, чего я, собственно, и добиваюсь. Она тоже начинает квохтать, размахивать руками на манер крыльев и пританцовывать по кухне. Мне так нравится, когда мама дурачится. Последнее время она делает это куда реже, чем прежде. Я тоже присоединяюсь к «цыплячьему танцу». Мы так смеемся, что не слышим, как папа открывает дверь. И вообще замечаем его, только когда он встает на пороге кухни, приподняв бровь и с полуулыбкой на лице.

— Привет, а что вы тут делаете? — интересуется отец, взъерошив мои волосы (все вечно норовят их взъерошить. Видимо, кучерявые волосы обладают какой-то особой притягательностью).

Папа смотрит на меня. Он всегда теперь смотрит строго на меня, даже если отчасти обращается и к маме тоже.

— Исполняем танец чокнутых куриц, — докладываю я.

— А что, есть какой-то особый повод?

— Да просто весело, — объясняю я.

Мы с мамой опять пускаемся в пляс. Папа выглядит немного сбитым с толку. Он никогда не пек вместе с нами, но всегда исправно поглощал наши кулинарные творения, брал мои кексы и печенья на работу, фотографировал, перед тем как съесть, а потом показывал мне снимки, приходя домой. Только вот не помню, когда в последний раз это было.

— Ясно. А домашнюю работу ты уже выполнил или сделаешь позже?

Мама прекращает танцевать и гневно смотрит на отца. Словно кто-то проткнул большой иглой наш пузырь счастья, и тот лопнул.