«Но этого нельзя делать — ничего этого нельзя делать», — сказал он себе, обнаружив, что дверь не заперта.

Ему повезло, что он вовремя остановился, потому что как раз в этот момент позади них раздался стук в дверь.

— Прекратите, — задыхаясь, прошептала Обри и, оторвавшись от его губ, с силой уперлась ему в плечи. — Уйдите!

Они успели отойти друг от друга к тому времени, когда в комнату вошел Дженкс, неся на согнутой в локте руке охапку длинных, похожих на шпаги листьев, поверх которых лежали большие белые цветы, но садовник, сильно покраснев, опустил взгляд.

«О Господи, — подумал Джайлз, — позор обеспечен».

— Прошу прощения, мадам, — пробормотал Дженкс, — вы приказали принести гладиолусы сюда, пока Ида не вымоет вазы.

— Да, конечно. — Обри со смертельно бледным лицом торопливо отошла от шкафа. — Пожалуйста, положите их на рабочий стол, Дженкс. Я просто... просто...

— Старалась вытащить паука из волос, — вмешался Джайлз. — Я увидел, как он спускается с потолка, и решил смахнуть его. — «Паук? Боже, что за бред! — ужаснулся он. — Все равно, Дженкс не поверил ни единому слову». — Мне говорили, что укус паука очень опасен, — запинаясь, добавил он.

— Хм, да, это, пожалуй, верно. — Садовник оторвал взгляд от пола, но не осмеливался взглянуть в глаза хозяина. — Мадам, нужно еще что-нибудь сделать до того, как мы с Фелпсом займемся цветочными клумбами?

— Мне пора идти, миссис Монтфорд, — объявил Джайлз и, схватив свою кожаную папку, направился к двери. — Мои вопросы могут подождать.

— Да, милорд. — Обри не взглянула на него.

— Всего хорошего вам обоим, — попрощался Джайлз.

— Положите цветы, Дженкс. Куда угодно. А потом, прошу вас, уходите, — услышал Джайлз слова Обри после того, как вышел из комнаты.

Джайлз тихо закрыл дверь и в нерешительности замер. К счастью, в коридоре, где находились подсобные помещения, никого не было, и он, закрыв глаза, прислонился спиной к холодному камню и сжал пальцами виски. Господи, во что он впутался!

Во всяком случае, что он пытался сделать? И как можно было быть таким безнадежно глупым? Половина его великосветских знакомых, вероятно, регулярно соблазняют своих служанок, а он попался в первый же раз, когда всего лишь поцеловал свою экономку. Но хуже всего, что это было унизительно для Обри.

Когда снова скрипнула дверь, выпуская Дженкса в коридор, Джайлз отрывисто кашлянул, и садовник быстро повернулся и прищурился.

— Вы не ошиблись, Дженкс, — тихо заговорил с ним граф. — Я не считаю вас настолько глупым, чтобы изображать что-то другое.

— Полагаю, что меня это не касается, милорд, — отозвался Дженкс, но его хмурый взгляд говорил совсем другое.

— Нет, не касается, — холодно согласился граф. — Но это касается миссис Монтфорд.

— Я не разношу сплетни, сэр, если вы намекаете на это, — твердо заявил садовник.

— Я знаю. — Джайлз подошел ближе. — Поэтому мне чертовски повезло, что это оказались вы, а не кто-нибудь из домашних слуг. Я забылся, Дженкс, совершенно забылся. Как вы говорите, вас это не касается, но я хочу, чтобы вы это знали.

— Что ж, вам виднее, милорд, — спокойно сказал Дженкс, пристально глядя на графа. — Обри Монтфорд хорошая женщина, и у нее здесь хватает неприятностей.

С этими словами садовник натянул на голову шляпу и зашагал по коридору, оставив Джайлза барахтаться в болоте вожделения, унижения и, что еще хуже, потрясающего отсутствия угрызений совести. Но Джайлз, очевидно, не обладал достаточным количеством здравого смысла, чтобы понять, когда следует отступить, поэтому, как только Дженкс скрылся в нижнем дворе, он прямиком снова отправился в клетку льва, даже не задержавшись, чтобы постучать.

Обри не могла себе поверить, когда лорд Уолрейфен снова вошел в ее гостиную. Неужели у этого человека нет стыда? Неужели ему не достаточно неприятностей? Очевидно, нет. Граф, этот длинноногий мускулистый красавец, пересекал комнату, словно она принадлежала ему — хотя, собственно, так оно и было.

Обри, сидевшая у рабочего стола, вскочила со стула и с опаской следила за ним.

— Я поговорил с Дженксом, — холодно сообщил Уолрейфен, с аристократической небрежностью бросив свою папку. — С этой стороны у вас не будет неприятностей.

— О, вы поговорили с ним?.. — прошипела она, чувствуя, что внутри у нее что-то оборвалось, и обошла вокруг стола. — Что ж, очень благородно с вашей стороны, сэр. И что именно вы сказали ему? Никогда не отвлекать вас, когда вы соблазняете служанок?

Граф посмотрел на нее с некоторым удивлением, с удивлением, которое быстро превратилось в нечто иное. Он подошел ближе, так близко, что она различила черные крапинки в его серебристых глазах.

— Мадам, если бы я намеревался соблазнить вас, я бы снял с вас панталоны еще несколько дней назад. — Он отвернулся. — Все, что я сделал, — это поцеловал вас... и не совсем без вашего согласия.

— Да как вы смеете! — Обри совершенно забыла о своем намерении держать рот на замке, не возражать и делать все, чтобы сохранить за собой место. — Как вы смеете перекладывать на меня вину за свое поведение!

— Я сожалею, что вы были сконфужены, — пожал плечами граф, — это вовсе не входило в мои намерения.

— О, но вы считаете меня неотразимой, поэтому обо всем можно забыть? — дерзко спросила она. — Полагаю, вас охватило возбуждение при виде моего исключительного искусства вести бухгалтерию. Или это из-за моего редкого способа гладить белье?

— Честно говоря, — перебил ее граф, — это из-за вашего зада, Обри. Ваши юбки очень соблазнительно обтянули его, когда вы потянулись вверх.

— Понятно, — прошептала она, побледнев. — И вы, милорд, должны взять меня себе, как спелое яблоко?

— Простите, дорогая, но вы производите именно такое впечатление. — Приведенное ею сравнение заставило Уолрейфена приподнять бровь. — Но возможно, я все перепутал. Быть может, это не ваш язык был у меня во рту?

Потеряв контроль над собой, Обри замахнулась, чтобы дать ему пощечину, но граф вскинул руку с быстротой кошки, бросающейся на добычу, поймал Обри за запястье и притянул к себе.

— Даже не помышляйте об этом, дорогая, — тихим угрожающим тоном предупредил он. — Я и так уже вытерпел от вас много дерзостей.

— Что ж, придется вытерпеть и эту, — зловеще прошептала она. — Я сама выбираю, с кем делить постель, и никто этим не распоряжается.

Уолрейфен сжал губы, его глаза потемнели, в нем не осталось ничего от благородного воспитанного человека. Обри прерывисто вздохнула и вместе с воздухом втянула в себя запах разгоряченного, рассерженного мужчины, и запах его дорогого одеколона сейчас показался ей совсем не таким изысканным.

— А что касается вашей постели, Обри, — с жаром прошептал он ей в самое ухо, — то, вероятно, вам лучше вспомнить, кому она принадлежит. Относительно распоряжений, то да, вы свободны в своем выборе и поэтому выбирайте очень, очень благоразумно.

— А я думала, вы джентльмен.

— Политик, — поправил граф и, немного отстранившись, взглянул ей в лицо. — Настоящий джентльмен не знал бы, что с вами делать.

— О, а вы знаете?

— Думаю, догадываюсь. — Его глаза вызывающе сверкнули, Уолрейфен крепко прижал Обри к себе и поцеловал.

Его первый поцелуй Обри считала всепоглощающим, но этот был несдержанным — вспышка горячей, бушующей ярости и ослепляющего света. Открыв рот, Уолрейфен полностью завладел ее губами и теснил Обри к рабочему столу, пока она не уперлась спиной в дерево.

Она сопротивлялась, отворачиваясь и колотя его руками по плечам, а когда это ни к чему не привело, попробовала укусить. Но он схватил ее за кисти рук и положил их на крышку стола, прижав Обри к столу своим телом. Она безошибочно физически ощутила его желание, и на мгновение их взгляды встретились.

— Не сопротивляйтесь, Обри! — прорычал он, стараясь перевести дыхание.

— Отпустите меня, — тоже задыхаясь, потребовала она. Но что-то в его взгляде поразило Обри. Она видела там злость, дикое, опасное безумство, которого никогда не могла даже представить себе, а кроме того, там было страдание — это она причинила ему боль. Однако Уолрейфен производил впечатление человека, который получает то, что хочет. Боже правый, Обри играла с огнем.

— Просто отпустите меня, — шепотом повторила она. Он ослабил хватку, но его губы снова потянулись к ней, и Обри, уступая, медленно закрыла глаза — свои предательские глаза.

— Вы уверены, что на самом деле хотите этого? — Его голос был мягким как шёлк и греховным. — Уверены, Обри?

Она бессильно оперлась о стол. О Боже! Беда заключалась в том, что она не была в этом уверена. Любые человеческие отношения, любые эмоции — да, даже вожделение и гнев — были лучше, чем та пустота, с которой она жила.

Это минутное колебание стало ее погибелью. Граф снова поцеловал ее, его губы, мягкие и теплые, нежно коснулись ее губ — ласка любовника. У Обри закружилась голова, закружилась от смятения и желания. Его губы неторопливо скользили по ее губам, пробуя их на вкус, его дыхание согревало кожу, а пальцы незаметно пробрались ей в волосы на затылке. Обри смутно ощутила, что голова у нее откидывается назад, и, в конце концов, осознала, что Джайлз отпустил ее запястья.

Его рука перебралась с ее затылка к лицу и бережно накрыла одну щеку, как будто Обри была сделана из хрупкого фарфора. Теплым, нежным прикосновением руки Уолрейфен без усилий потянул ее от стола и крепко, уверенно обнял. Необъяснимо почему Обри захотелось переложить свою тяжесть — и тяжесть всего мира — на его крепкое тело.

— Обри, простите, — прошептал он у самых ее губ. — О, Обри...

Его горячие полуоткрытые губы коснулись ее шеи, а одна рука, спустившись на ягодицы, неторопливо поглаживала их. Не встретив возражений, Джайлз, собрав в кулак ее юбки, медленно, осторожно потянул их вверх, и Обри ощутила, как холодный воздух проникает сквозь ее чулки. Чуть согнув длинные теплые пальцы, Джайлз просунул руку под ее округлое бедро и, приподняв Обри, прижал ее к себе. И снова Обри почувствовала жар его тела, ощутила выпуклость, натягивающую его одежду.

Внезапно в нижнем дворе под окном Обри раздался стук копыт и загрохотал экипаж. Шум проник в сознание Уолрейфена, и он, словно пробудившись от сна, поднял голову, посмотрел на Обри, а потом медленно убрал руку, и ее юбки скользнули вниз по ногам.

Обри смотрела на него, ничего не говоря, а потом прошептала:

— Что вы хотите, милорд? Чего именно вы требуете от меня?

— Едва ли я это знаю, — не сводя с нее глаз, ответил он как бы самому себе с видом человека, одновременно смущенного и страдающего. — Простите, Обри. Я... Мне лучше уйти.

Граф повернулся и тяжелой походкой пошел к двери, ссутулившись и опустив по бокам крепко сжатые в кулаки руки. Через мгновение дверь открылась и снова закрылась — он ушел. Обхватив себя руками, Обри подошла к остывшему камину, прижалась лбом к его облицовке, сделала прерывистый вдох, и запах старой золы защекотал ей горло. О да, она хотела его. Конечно, он не ошибся, предположив это. Несмотря на его невыносимое высокомерие, она его хотела. И еще одно стало ей абсолютно ясно: если когда-нибудь граф Уолрейфен прикажет ей прийти к нему в постель, пострадает только ее гордость, но все ее существо не сможет противиться этому.

Глава 7

Отдых в розарии

Незадолго до обеда Джайлз обнаружил, что стоит в саду замка, не имея ясного представления о том, как попал туда. Весь день его переполняла мучительная смесь вины и ожидания, как острый, постоянно колющий клинок. Но чего он ожидал?

Многого — и неизвестно чего. Следующего слова, которое могла сказать Обри, следующего вздоха, который она могла сделать, просто мимолетной встречи, просто обмена быстрыми взглядами, как будто это была манна небесная. Правда оказалась ошеломляющей; Джайлз остановился и, положив руку на каменный столб калитки, закрыл глаза. О Господи, он хотел ее. И она его хотела — во всяком случае, хотело ее тело. Их последний поцелуй был совершенно иным, непохожим на первый и опасно страстным.

Употребление ею слова «требовать» причинило ему боль, а ее заносчивость возмутила и вызвала желание наброситься на нее, но за свое высокомерное поведение Джайлз заслуживал еще худшего. И все же почему она выбрала эту фразу, когда ее собственное желание было столь очевидно? Да, он соблазнил Обри — во всяком случае, был к этому чертовски близок — и не был дураком, чтобы обманываться по поводу ее нежелания или своего бесстыдного поведения. Джентльмен не стал бы так агрессивно набрасываться на женщину, джентльмен никогда бы не допустил, чтобы такое отвратительное слово — с подтекстом «приказывать» — повисло в воздухе.

Джайлз, несмотря на то, что заявлял иное, всегда считал себя джентльменом до мозга костей. Но вероятно, он ошибался или, быть может, в конце концов, столкнулся с тем, что оказалось способным содрать с него показное благородство. Однако этого он не хотел признавать.

Взглянув вокруг себя, граф вдруг понял, что перед ним розарий. Его вечнозеленое окружение так буйно и высоко разрослось, что Джайлз с трудом узнал это место, и оно показалось ему как нельзя лучше подходящим для того, чтобы ненадолго погрузиться в себя.

Он поднял изящную металлическую щеколду, толкнул калитку, которая, заскрипев петлями, открылась, и вошел в сад. Старые кирпичные стены теперь не казались такими высокими, но в остальном сад совсем не изменился с тех времен, когда он был мальчиком, и Джайлзу даже показалось, что он чувствует пряный аромат китайских роз, бывших гордостью мистера Дженкса. Стены были покрыты ползучими сортами роз, а на аккуратных клумбах росли ряды пышных кустарников. Каждый сорт был помечен небольшой глиняной табличкой, но сейчас вся листва с кустов облетела, и от благоухания осталось одно лишь воспоминание.

В центре розария стоял фонтан, который Джайлз помнил с детства: три пухленьких херувима выливали из кувшинов воду в расположенный внизу круглый пруд. По усыпанной гравием дорожке он медленно подошел к фонтану, подставил руку под струю и смотрел, как вода сбегает по его пальцам и дождем капает в пруд.

Боже, какая она холодная — холодная, как бедный Элиас в могиле, холодная, как сам Кардоу, и почти такая же холодная, какой графу показалась его надменная и неприступная экономка. Ах, но ведь она была совсем не такой, какой хотела казаться! Он меланхолично повернул руку так, чтобы поток падал ему в ладонь.

— Этого нельзя делать, — раздался из глубины тени тонкий голосок. — Вы не должны расплескивать воду.

Джайлз непроизвольно отдернул руку, но потом вспомнил, что он здесь господин и хозяин. Обойдя фонтан, он углубился в прохладный сад. По всему периметру сада стояли парные скамейки, и на самой дальней из них сидел маленький темноволосый мальчик; ему было, вероятно, лет восемь, и его ноги едва доставали до земли. Он сполз со скамейки и неуверенной походкой, но не хромая, подошел ближе, и Джайлз с болью понял, что этот мальчик — сын Обри. Остановившись у ближайшей к Джайлзу скамейки, мальчик взглянул на него серьезными голубыми глазами и положил молоток для крикета, которым, очевидно, играл.

— Мама говорит, нельзя играть в фонтане, он не наш, — рассудительно пояснил он.

Джайлз не мог толком объяснить, почему он это делает, но он сел на скамейку и жестом пригласил, мальчика сесть напротив.

— Все в порядке. Я лорд Уолрейфен.

— А-а, — протянул мальчик.

Он, видимо, не придал этому особого значения, а быть может, это и не было для него так уж важно. «Нет, для него это абсолютно не важно, во всяком случае, в масштабах жизни», — с улыбкой решил Джайлз и подумал, что в данный момент лучше оставаться скромной персоной.

— Ты любишь играть здесь? — спросил он.

— Иногда я представляю себе, что это форт, на который нападают краснокожие индейцы, — ответил мальчик.

— Ты, должно быть, юный Монтфорд? — подавив улыбку, заметил Джайлз.

Глаза ребенка округлились, словно он понял, что забыл, как себя подобает вести, и с опозданием и немного смущенно мальчик протянул руку. Это, безусловно, было еще более неподобающим, так как он был сыном служанки, но Джайлз с энтузиазмом пожал ему руку.

— Айан, — тихо представился мальчик.

Значит, это тот ребенок, который сильно пострадал, тот мальчик, о котором около трех лет назад донес ему Певзнер. По правде говоря, было немного странно, что на должность экономки взяли женщину с ребенком. Но, насколько мог судить Джайлз, Элиас был совершенно счастлив, что они оба были с ним.

— А ты, Айан, когда-нибудь видел настоящих краснокожих индейцев?

— Нет, — парнишка немного грустно покачал головой, — но они очень храбрые и отчаянные. Они живут в Америке. А вы там когда-нибудь были?

— Нет, к сожалению, не был. — Джайлз смотрел вверх на стены замка, казавшиеся синевато-серыми на фоне неба. — Но я немного жил здесь, в замке, пока мне не исполнилось примерно столько лет, сколько тебе сейчас.

— А потом куда вы переехали? — Мальчик с любопытством взглянул на него.

— Меня... — «Меня отправили в ад», — хотелось сказать Джайлзу. — Меня просто отправили в школу, — вслух ответил он. — Отец считал, что для меня так будет лучше.

— О, мама никогда меня не отпустит, — сообщил мальчик. — Но мне нравится учиться.

— Моя мама тоже не хотела, чтобы я уезжал, — с вымученной улыбкой признался Джайлз. — А ты ходишь вниз в деревенскую школу?

— У меня способности к арифметике, — кивнув, доложил ребенок.

— А, как у твоей мамы! — заметил Джайлз.

Он тщательно проверил все счета, и все они оказались безупречны. Если Обри и была нечестной, то он не нашел доказательств этого. Несомненно, она умела беречь каждый шиллинг, и его имение начало приносить приличный доход, ставя Джайлза в завидное положение очень богатого человека, который уверенно идет по пути превращения в чертовски богатого.

— Знаешь, Айан, — обратился Джайлз к сидевшему молча ребенку, оглядываясь по сторонам, — когда я был мальчиком, этот сад часто запирали, но иногда я тайком пробирался в него. Со мной приходил дядя Элиас и сажал меня к себе на плечи, так что я мог забраться на стену.

— Это очень высоко. — Глаза мальчика снова округлились.

— Но я знал, как спуститься по шпалерам для роз, — подмигнув, признался Джайлз. — Трудно спускаться только по внешней стене.

Мальчик с восхищением смотрел на графа.

— Ты знал моего дядю? — отрывисто спросил Джайлз, удивляясь, зачем он затевает этот разговор, но он его затеял, и было уже поздно останавливаться. — Знаешь, майор Лоример был моим дядей.

— Мне не позволяли беспокоить майора. — Айан в упор посмотрел на него. — А теперь он умер. Мама говорит, что он лежит в... в парадном зале. Так люди могут выразить ему свое уважение. Мама распорядилась, чтобы его одели в военную форму.

— Да, и он очень хорошо выглядел в ней. — Джайлз проглотил комок в горле. — Но знаешь, мы вчера похоронили его, поэтому он уже не лежит в парадном зале.

— О-о. — Мальчик явно задумался над этими словами. — Но мама говорила, что майор был очень храбрым. Он был знаменитым героем войны, и ему нужен был полный покой, вот поэтому я не должен был его беспокоить.

— Да, Айан, он был героем, — к удивлению, Джайлз почувствовал, что у него к горлу снова подступили слезы, — настоящим героем.

— По-моему, — пожал плечами Айан, — очень устаешь быть солдатом. А он был хорошим дядей?

— Я не знал ни одного лучше. — На фоне захлестнувших его эмоций Джайлз понял, что это правда. Элиас был самым лучшим дядей, о котором мальчик может мечтать, пока не отправился на войну и не вернулся оттуда полностью сломленным.