К тому времени, когда Обри вернулась с прогулки, дневное солнце уже согрело мощеный двор. Она пересекла двор и вошла в кухонное помещение. Летти и Ида стояли возле чулана, склонив головы друг к дружке, но при звуке открывшейся двери мгновенно прекратили шептаться и испуганными глазами взглянули в ее сторону, а Ида подавила усмешку.
— Вы уже закончили помогать в прачечной? — с легкой укоризной обратилась к девушкам Обри, поставив корзину на стол у двери. — Если да, то вы, Летти, можете помочь натирать пол в позолоченной гостиной. А вам, Ида, полезно лежать, держа ногу поднятой.
Сделав реверанс, обе девушки убежали, а Обри, развязав ленты шляпы, пошла по коридору к своей маленькой гостиной, но ее, схватив за руку, остановила появившаяся из чулана Бетси.
— Идите сюда, — шепотом сказала служанка, втягивая ее в чулан.
— Господи, что случилось? — пробормотала Обри.
— Вот, — крепко закрыв дверь, Бетси сунула что-то в руку Обри, — спрячьте это в карман.
Обри взглянула вниз. Шпильки? О Боже, ее шпильки.
— Я забрала их прежде, чем они попались на глаза Летти. — Доброе лицо Бетси покраснело. — Но уже началось перешептывание.
— Перешептывание? — ошеломленно переспросила Обри.
— Да, мадам, как будто они ваши. — Я не желаю ничего знать, — твердо сказала Бетси. — Но шпильки есть шпильки, и в доме не так много людей, которые ими пользуются.
Обри закрыла глаза и сжимала руку в кулак, пока шпильки не вонзились ей в кожу. Она не знала, что сказать, что опровергнуть.
— И сейчас мистер Огилви хочет вас видеть, — продолжила Бетси. — Он уже добрых десять минут ждет вас в вашей гостиной. Так что лучше всего узнайте, что он хочет.
— Да, разумеется, — тихо сказала Обри.
— Прошу меня простить, мадам, но с вами все в порядке? — отвернувшись от полки, уже мягче спросила Бетси. — Вы что-то задержались.
— Все хорошо, — кивнув, выдавила из себя Обри. — Спасибо, Бетси. — С развязанными болтающимися лентами шляпы Обри вышла из чулана и направилась в свою гостиную.
— Миссис Монтфорд, — вскочив на ноги; вежливо поздоровался Огилви, когда Обри вошла в комнату. — Его сиятельство хочет видеть вас в своем кабинете. Полагаю, дело очень срочное.
— Конечно, я сейчас же приду, — с трудом произнесла она.
Двигаясь словно во сне, Обри положила шпильки и сняла шляпу, она до сих пор не могла прийти в себя после предупреждения Бетси. Святые небеса, как она могла быть такой неосмотрительной? А теперь еще то самое, чего она боялась с того момента, как этим утром покинула спальню графа Уолрейфена, — ее вызывают в его рабочий кабинет.
Быть может, граф собирается продолжить свои уговоры стать его любовницей? И быть может, он решил, что раз она оставила свои шпильки разбросанными у него на столе, то могла бы согласиться и на это? В любом случае ее репутация была бы подорвана окончательно. Несколько месяцев после ее приезда в Кардоу остальные слуги подозревали, что она была любовницей майора. Ей очень трудно было ходить с поднятой головой и, несмотря ни на что, выполнять свою работу. Не замечая, что все еще держит в руках шляпу, Обри отправилась в кабинет графа.
Когда она вошла, Уолрейфен шагнул вперед, как будто собирался поздороваться с ней, и ее вопросительный взгляд метнулся к его лицу. Обри сразу же заметила, что граф плохо выглядит, и ее первым побуждением было броситься к нему, погладить по щеке и спросить, что случилось. Но в этот момент он слегка отступил влево, и Обри увидела лежавший у него на письменном столе плед.
Внезапно все изменилось. У нее остановилось дыхание, и она, должно быть, покачнулась, потому что граф сильной теплой рукой поддержал ее под локоть.
— Обри, тебе нехорошо?
Да, ей было плохо. Отойдя от графа, она приблизилась к столу так, как будто на нем лежала свернувшаяся змея. Прижав руку ко рту и проглотив слезы, Обри повернулась лицом к графу.
— Боюсь, дорогая, тебе придется кое-что объяснить. — Взгляд Уолрейфена не обещал ничего хорошего.
— Кто рылся в моих вещах? — тихо спросила она, чувствуя себя так, словно ее насиловали при всех. — Кто?
— Певзнер и Хиггинс, — мягко ответил граф, переведя взгляд с ее лица на плед и обратно.
— По чьему распоряжению? По вашему? — настойчиво спросила она. — По вашему, милорд? Вы приказали им это сделать? Почему вы просто не спросили меня?
— Обри, — граф положил руку ей на плечо, — я, кажется, действительно дал Певзнеру разрешение обыскать весь дом. Прости, дорогая, но тебе придется рассказать об этих часах. Сейчас это все, что я могу сделать, чтобы удержать Хиггинса от дальнейших действий.
Взяв с пледа миниатюру Мюриел, Обри провела пальцем по обрамлению, и еще одна, более страшная мысль пришла ей в голову.
— Моя Библия, — прошептала Обри, лихорадочно оглядывая комнату. — Она у вас? Где она?
— Несомненно, Библия там, где ты ее оставила, — ласково сказал Уолрейфен и, подведя Обри к креслу, заставил ее сесть. — Такая праведная вещь не вызвала интереса у Певзнера. А теперь расскажи мне, Обри, откуда у тебя часы моего дяди?
Обри взглянула в глаза графа, такие теплые и спокойные, и постепенно начала понимать, что он ей не враг. Конечно, он говорил не сердито, а смущенно, и это звучало так, словно он хотел ее защитить. И разве не это было причиной того, что она пришла к нему в постель, — получить его защиту, в которой она нуждалась? Обри решила, что сейчас должна воспользоваться его покровительством, хотя эта мысль не доставила ей особой радости.
— Их дал мне майор, — после долгого молчания ответила Обри. — Вернее, он дал их мне, чтобы я отдала их Айану.
— Айану? Почему?
— Он сказал что-то о том, что Айан пытался спасти его, когда обрушилась башня, — слабо пожала плечами Обри. — Он... казался растроганным. Но я не хотела брать часы. Я сказала ему, что Айан слишком мал. Я настойчиво пыталась вернуть часы, но майор был упрямым. И таким образом я... ну, заключила еще одну сделку с дьяволом, получила то, что хотела. Знаете, так часто бывает, когда свяжешься с ним.
— Что за сделку, Обри? — Присев перед ее креслом, Уолрейфен взял ее руку в свои и начал растирать, как будто старался заставить ее кровь и ее слова снова двигаться быстрее.
— Я сказала, что возьму часы, только если он согласится со мной и позволит доктору Креншоу осмотреть его. — Обри с трудом сглотнула. — На следующий же день. К моему изумлению, он согласился. Вот так часы оказались у меня. Тогда я думала, что одно другого стоит. — Она посмотрела на Джайлза, безмолвно умоляя понять ее. — Но он так и не встретился с Креншоу. Вместо этого он... он умер.
— Обри, — граф стиснул ее руку, — почему ты не рассказала мне все это? Почему просто не сказала, что часы у тебя?
— Потому, что никто не поверил бы мне, — покачала она головой.
— Обри, — положив обе руки на плечи Обри, Уолрейфен заглянул ей в глаза, — если ты говоришь, что мой дядя дал тебе свои часы, я верю тебе. Я верю тебе, — медленно и отчетливо повторил он.
— Благодарю вас. Но, милорд, Певзнер будет рассказывать, и...
— Джайлз, — поправил граф, снова сжав ее пальцы. — Просто Джайлз, Обри. Хорошо?
— Да, хорошо, — согласилась Обри, стараясь сдержать слезы.
— И если Певзнер будет что-либо рассказывать, он многим рискует, — добавил граф.
Его голос прозвучал так спокойно, так убежденно, что Обри внезапно захотелось рассказать Уолрейфену все, снять с себя тяжкую ношу и, рыдая, уткнуться ему в шейный платок. Но ее признание поставило бы Джайлза в безвыходное положение, поскольку он поклялся соблюдать законы. К сожалению, согласно закону, Обри была виновна в похищении ребенка, а возможно, и кое в чем еще худшем. Англия предоставляет матерям не так уж много прав в отношении их детей, но Обри, безусловно, никогда не признают матерью Айана, и тогда произойдет самое ужасное — мальчика вернут его единственному родственнику по мужской линии, его дяде, Фергюсу Маклорену.
Нет, исповедь сейчас ей совсем не была нужна, она не принесет пользы Айану. О чем только думала Обри, заваривая эту кашу?
— Ох, мне хотелось бы никогда не видеть эти часы! — расплакалась она. — Мне хотелось бы никогда не быть замешанной ни во что такое! Я просто... просто пытаюсь делать все, как надо. Я не понимаю, как все запутано в этом мире.
— Обри, — очень спокойно сказал граф, — о чем ты говоришь?
Она всхлипнула и замолчала, испугавшись, что и так сказала слишком много.
— Пока не прошло несколько дней, я даже не понимала, что часы сочтут пропавшими, — сказала она, и это была правда. — Во всей суматохе я просто не думала о них. Часы казались такими... таким пустяком по сравнению со смертью майора, вы понимаете?
— Да, думаю, понимаю.
— Потом пришел мистер Хиггинс, он смотрел на меня своими большими черными глазами, задавал ужасные вопросы, и я поняла, что он подозревает меня. И что бы я ни говорила, мне ничто не помогло бы, а часы только все ухудшили бы. Так и случилось.
— Я поговорю с Хиггинсом, — сказал Джайлз, коснувшись теплой рукой щеки Обри.
«По крайней мере, она хоть немного доверяет мне», — подумал Джайлз. Он хотел доверять ей, верить каждому сказанному ею слову. Или он был самым большим дураком на свете, влюбленным дураком? По каким-то причинам Обри лгала, и он это знал. Тогда почему он принимал ее ложь?
— Обри, кто эти люди на миниатюрах? — требовательно спросил Джайлз. Он не преминул заметить, как изыскано они были одеты, и почему-то усомнился, что их богатые наряды просто вольность художника. И вдобавок к этому женщина показалась ему мучительно знакомой. — Это твоя семья?
— Моя сестра Мюриел, — кивнула Обри и вытерла глаза, — и ее муж.
— Но ты совсем на нее не похожа, — настойчиво сказал Джайлз, снова задумавшись, не лжет ли она.
— Нет, нисколько, — горько усмехнувшись, согласилась Обри. — Она унаследовала папину внешность и мамин характер, а я совсем наоборот.
— Вас только двое? И братьев нет?
— Нет, — покачала головой Обри, — только она и я.
Джайлз молчал, но, когда стало ясно, что Обри не собирается больше ничего рассказать, он убрал руку с ее плеча, медленно пересек комнату и, остановившись, некоторое время невидящим взглядом смотрел в окно, обдумывая, как изложить все то, что необходимо было сказать.
— Обри, — наконец заговорил он, — почему ты так много лгала мне?
— Я... я не понимаю, что вы имеете в виду.
— Ты сказала мне, что твой брак был коротким, — мрачно сказал Джайлз, крепко сцепив за спиной руки. — Явившись сюда, в мои владения, ты объявила себя молодой вдовой и сказала, что имеешь опыт экономки. Ты сказала, что приехала с севера, что Айан твой сын и что… О Господи, Обри! — Он наконец повернулся к ней. — Что-нибудь из этого правда? Хоть что-нибудь? Пожалуйста, ответь мне. Речь идет не только о часах. Обри, я хочу помочь тебе. Прошу тебя, расскажи все сейчас мне до того, как это узнает кто-нибудь другой.
На некоторое время в комнате установилась гнетущая тишина.
— В чем именно вы меня обвиняете?
— Я твердо знаю, что в одном ты обманула меня, Обри, — хрипло сказал он и в три больших шага пересек комнату. — Прошедшей ночью в моей постели была девственница. Девственница, а не вдова. У тебя никогда не было мужа, верно?
— О Боже, — прошептала Обри.
— Зачем, Обри? — допытывался он. — Зачем тебе понадобился такой обман? Неужели ты не отдавала себе отчет во всей серьезности своего поступка? Ты понимаешь, что мы натворили?
— Кто бы нанял экономкой молодую одинокую женщину, милорд? — спросила она горестно, бессильно разведя руками, и слеза покатилась у нее по щеке. — Вы бы наняли? Мне нужно было пропитание и безопасное место для Айана. Поначалу да, я была честной, но очень скоро поняла, что никто не возьмет меня на работу.
— Ты могла продать свои драгоценности, — предложил Уолрейфен. — Некоторые из этих вещей выглядят очень дорогими.
— Это фамильные ценности, — ответила она, комкая в кулаке носовой платок. — Но вы совсем не это имеете в виду, так ведь? Я знаю, что вы думаете, но вы о...
— Нет, ты не знаешь, что я думаю, — перебил ее граф. — Я пытаюсь найти способ помочь тебе, Обри.
— Я стараюсь сохранить для Айана то, что еще осталось, — тихо пояснила она, почувствовав, что напряжение немного отпустило ее. — Да, когда-то у нас были хорошие вещи, но я многое продала. То, что осталось, — это... это запас на черный день, так сказать.
— А что ты скажешь об Айане? — глухо спросил Джайлз. — Чей он ребенок?
— Моей сестры, — ответила Обри, бросив на него испуганный взгляд. — Но я... усыновила его. Он мой во всех отношениях.
— Твоей больной сестры?
— Да. Ей, вероятно, не следовало рожать ребенка, но ее муж хотел иметь сына, который унаследовал бы... в общем, продолжил фамильную линию.
— Многие мужчины так поступают, — натянуто согласился граф.
— Я ухаживала за сестрой во время ее беременности, — кивнув, продолжала Обри. — В конце у нее не осталось ни сил, ни желания быть матерью.
— И он носит твое имя, потому что?..
— Просто так безопаснее, — тяжело сглотнув, прошептала Обри. — Отец Айана умер вскоре после смерти Мюриел, и... в общем, был некий скандал, связанный с его смертью, как это часто случается с молодыми людьми, ведущими беспечную и опасную жизнь.
— Что за скандал? — Джайлз слегка приподнял брови.
— Это семейное дело, милорд, — неуверенно ответила она. — Когда Айан достигнет совершеннолетия, я намерена убедить его вернуть себе имя отца и все права. Это все, что я чувствую себя вправе сказать.
Джайлз обратил внимание на употребленное Обри слово «безопасность», и ему просто не терпелось вытрясти из этой женщины всю ее историю, но он испытывал почти благоговение перед ней и перед тем, что ей, очевидно, пришлось пережить.
— Обри, когда ты приехала сюда, у тебя действительно был опыт работы экономкой?
— О, многолетний. — Ее глаза мгновенно округлились. — Я никогда не стала бы лгать о своих способностях.
Как ни странно, Уолрейфен верил ей. Он не понимал, где именно у Обри проходила четкая граница между правдой и ложью, но почему-то был уверен, что такая граница существует. У него мелькнула мысль, что он, возможно, медленно сходит с ума. Он приехал в Кардоу переполненный чувством вины и гнева, собираясь отомстить за убийство дяди, а вместо этого большую часть времени тратит на то, чтобы постараться оправдать единственную подозреваемую — не говоря уже о ее соблазнении. Джайлз понимал, что его поведение просто неразумно, и дело становилось все хуже.
— Итак, не было никакого брака и никакого мужа, я совратил девственницу; Айан, в сущности, сирота, а теперь еще эта история с часами моего дяди, — угрюмо подытожил Джайлз. — Обри, дорогая, по-моему, существует только один способ разобраться в этой путанице. Я думаю, ты должна выйти за меня замуж.
Обри издала странный испуганный звук и прижала руки к груди, словно не могла перевести дыхание.
— Милорд, это... это какая-то шутка?
— Боюсь, что нет.
— Милорд, я понимаю, что вы хотите быть добрым, но...
— Но что, Обри?
— Как вы можете предлагать такое? — покачала она головой. — Я не из вашего мира, милорд. Хуже того, меня подозревают в убийстве. И разве возможно, чтобы кто-то из нас не понимал всех последствий? Уверяю вас, я их прекрасно понимаю. Для вас жениться на мне было бы политическим и социальным самоубийством.
— О, я почему-то подозреваю, что наши миры не столь уж различны, как ты пытаешься их представить. А что касается социального самоубийства, то меня мало заботит мнение света.
— А ваша карьера? — бросила Обри. — Вы откажетесь от всего, ради чего работали, от всего, во что верили, просто чтобы наказать тебя за то, что соблазнили служанку-девственницу?
— Обри, ты значишь для меня намного больше, чем простая служанка. Признаю, карьера тоже имеет для меня большое значение, но я видел политических деятелей, переживших гораздо худшее, чем неравный брак. Возможно, меня попросту сочтут эксцентричным.
— О нет, вы должны перестать думать об этом, милорд. Вы должны перестать думать о Хиггинсе и тех неприятностях, которые он может причинить. При необходимости я сама могу постоять за себя.
— Вероятно, уже пора, — тихо заметил граф.
— Нет, — отчаянно затрясла головой Обри. — Я могу с этим справиться. Они ничего не смогут доказать, потому что я ничего не сделала.
— Правда не всегда спасает невиновных, дорогая.
Все краски сбежали с лица Обри, и Джайлз решил, что он наконец-то пробудил в ней страх перед Богом, что она, быть может, ответит «да» на его предложение, и в его сердце ожила надежда, но Обри не сказала «да».
— Вы очень добры, милорд, — помолчав, заговорила она. — Конечно, вы оказали мне честь, но я не хочу выходить замуж. Меня устраивает моя теперешняя жизнь. А что до моего прошлого, то оно касается только меня и не мешает моей работе.
— Значит, ты не оставляешь мне другого выбора, как только смириться с этим, — тихо сказал Джайлз и, взяв ее за обе руки, легко поцеловал в лоб. — Но если когда-нибудь ты попросишь меня позаботиться о тебе, Обри, я позабочусь, тебе нужно только сказать. Ты будешь помнить об этом?
Она смотрела на него с обидой и печалью в глазах, но не просила заботиться о ней. Конечно, она вообще ни о чем его не просила, хотя, как позднее осознал Джайлз, была сотня других вещей, которые он мог сделать для Обри, чтобы ее жизнь стала лучше и легче, вместо того чтобы жениться на ней. А Обри просто подошла к письменному столу, молча свернула плед и ушла.